Игнат Сарычев попытался выдернуть топор. Не получилось. Не потерял хватку старый уркач, и если ему придется разменивать собственную жизнь то за очень высокую монету. В детстве и юности Игнат частенько приезжал к деду в Москву. Тогда-то он и познакомился с Петей Крохой — сравнительно молодым, веселым уркаганом. Кроха пытался обучить его воровскому ремеслу, но дальше нескольких «уроков» дело не пошло: Игната уже тогда неудержимо тянуло море. Много позже, бывая в Москве, Игнат порой виделся с Петей, стараясь смотреть сквозь пальцы на его «подвиги». Во всяком случае, их дружба не раз помогала Сарычеву в оперативных разборках.
Проем дверей был низким, и Сарычев с улыбкой наблюдал за Петей Крохой, который, когда входил в комнату, чуть ли не складывался пополам.
В передней комнате, у самого окна, сидела чистенькая бабулька лет шестидесяти, в туго повязанной косынке, и быстро перебирала тонкими спицами. Взглянув на вошедшего, она едва подняла голову и вновь углубилась в работу.
— Лукерья, это ко мне, — проговорил Петя Кроха, и в голосе старого великана прозвучала неподдельная ласка.
Гляди-ка ты, какой гранью открылся старый разбойник!
Засмотревшись на старушку, Игнат крепко ткнулся лбом о притолоку, чем вызвал самое настоящее ликование у хозяйки.
Вытирая проступившую слезу, она проговорила весело:
— Мои-то сыновья точно такие же большие, и когда ко мне приходют, так непременно все лбы поразбивают.
Сарычев потер ушибленное место — что тут сделаешь, ведь не обижаться же! И уверенно затопал за Крохой.
Петя по-хозяйски сел за стол. Поднял с пола большую бутылку с самогоном, ловко выдернул промокшую бумажную пробку и, не спрашивая желания гостя, разлил напиток в жестяные кружки Что поделаешь, отказываться не принято, и Сарычев с некоторой неохотой взял кружку.
Дожидаться Петя Кроха не стал, макнул седые усы в мутную хмельную влагу и выдул питие в четыре больших глотка. Долго занюхивал хмель засаленным рукавом, сытно икая, а потом положил на хлеб кусочек сальца и закусил.
— А ты пей, — наказал Петя Кроха, — не побрезгуй! Лукерья-то моя большая мастерица самогон гнать. А для крепости она еще в него куриного помета добавляет, — проговорил он, сощурившись. — Так в голову ударяет, что потом мозги набекрень.
Преодолев отвращение, Сарычев сумел выпить кружку на треть и зажевал сивушный запашок добрым шматком сала.
— Так с чем ты пришел? — спросил старый разбойник. — Уж не в уркаганы ли проситься? Хе-хе-хе!
Сарычев шутку поддержал, натянуто рассмеявшись.
— Мне уже поздно менять свою квалификацию, Петя. Видно, так и останусь в сыщиках.
— А то смотри, — по новой разлил самогонку Кроха. — Мы хорошим людям завсегда рады. А помнишь, как я тебя розгами высек, когда ты за яблоками ко мне в сад залез? — неожиданно посуровел старик.
— Разве ж такое забудешь? — добродушно улыбнулся чекист. — Два дня присесть не мог.
— А хорошая наука, она всегда через задницу усваивается, — назидательно заключил старый уркаган, вникнув в проблему через призму прожитых лет. — Не будь моих розог, тогда, глядишь, и в люди бы не вышел. А сейчас вот в галифе вышагиваешь. Кожанка на тебе, — смерил Петя Кроха гостя долгим взглядом. — Слыхал я о тебе, что ты в Питере жиганов здорово пошерстил. Оно и правильно! — махнул он рукой. — А то от них житья никакого не стало. Нас, уркачей, за людей не считают, отовсюду повытеснили. Где что плохо лежит, там обязательно жигана повстречаешь! Где ломоть пожирнее, опять жиган. Раньше, бывало, спросишь у мальца, кем он хочет быть. Так он непременно ответит, что уркачом! А сейчас всякая шпана в жиганы лезет.
Игнат Сарычев усмехнулся:
— Что-то я тебя, Кроха, не пойму… Чем же вы, например, от жиганов отличаетесь? Так же воруете, так же грабите! Мокрым делом ни те, ни другие не брезгуют.
Петя Кроха сощурился и проговорил:
— А вот этого ты не скажи. Мы воруем для чего? Для того чтобы жить хорошо. Чтобы вместо корки хлеба на столе лежал пшеничный каравай. Так?
— Так, — усмехнувшись, согласился бывший моряк.
— Чтобы колбаска была на столе вкусная, верно?
— Предположим, — улыбнулся Игнат Сарычев еще шире. Старик ему нравился всегда. — Только ведь жиганы воруют для того же самого.
— Они говорят, что не грабят, а «экспроприируют» награбленное. «Идейные», одним словом. Мы же деньги между собой по-братски распределяем. А у них паханы как баре живут, а у нас «ивана» от любого другого не отличишь. Вот в Москве я с одним таким жиганом повстречался. Костюм на нем тройка из дорогого бостона, сам дворянских кровей, «шпрехает» на трех языках. Книжки какие-то умные читает, о политике говорит, а сам на большую дорогу с наганом выходит. И на счету у него загубленных душ будет куда поболее, чем у меня. Я у него спрашиваю: что же это ты, барин, за границу-то не убежал? А он даже и не обиделся. Я, говорит, здесь родился, здесь и помереть хочу. Я у него опять спрашиваю, ладно, я темный человек, на большую дорогу выхожу озорничать, мне простительно. А потом, мне и кормиться как-то надо, привык я к этому делу, да и не умею более ничего. А вот зачем ты людишек обижаешь? И знаешь, что мне ответил этот жиган?
— И что же?
— А у меня, говорит, большевики имение отобрали, вот я свое и возвращаю, а сам в это время книжку какую-то заграничную листает. А я за свою жизнь даже газеты в руках не держал. И знаешь почему?
— Почему же? — спросил Сарычев, подцепив вилкой кусок сала.
— А потому что мне не положено! Уркаган воровать должен! — произнес Петя Кроха не без гордости — И дети у него должны быть урками, так исстари ведется. Если ремесло свое отпрыскам не передавать, тогда весь воровской люд перевестись может. А нынче что? — в негодовании воскликнул старый разбойник, стукнув тяжелым кулаком по столу. — Все перемешалось! Не поймешь, кто правый, а кто виноват! Изменились времена, — безнадежно махнул он рукой. — Давай еще, что ли, по одной, Трофимыч. Проглотишь так пару стаканов, глядишь, и жизнь как-то веселее становится.
Петя Кроха взял бутыль за горлышко и осторожно, опасаясь обронить драгоценные капли, разлил в кружки. Заструился хмель, забулькал радостно. — Мне-то что, я так… помирать мне скоро. Мне за уркачей обидно, что нами теперь помыкает невесть какая шушера. Я тут на Хитровку зашел к своим корешам, спрашиваю, кто у вас теперь верховодит? А мне говорят, что теперь Кирьян в атаманах ходит. А кто он такой, этот Кирьян?! — брезгливо поморщился старый вор. — Он же под ружьем у красных стоял… Кому я это все растолковываю, — вновь махнул он рукой, — ты же сам комиссарил, знаешь… Ну, давай по маленькой, благословясь! — И, мощно выдохнув, выпил самогонку. Передернул плечами от избытка нахлынувших чувств и спросил: — Ну что у тебя там за оказия такая ко мне?
— Хочу на Хитровку под видом блатаря заявиться, — решительно рубанул Сарычев. — Как ты думаешь, они меня примут за своего?
— Школа у тебя уркаганская, можешь проскочить! — серьезно заметил Петя Кроха — Но жиганы народ сметливый, это надо признать, и подставу за версту чуют. Что ты им втирать будешь, когда придешь?
— Дело им предложу денежное.
— Хм… Жиганы легкие деньги любят, могут и клюнуть. Тебе же, наверное, Кирьян со Степаном нужны? — хитро сощурился Петя Кроха.
Игнат Сарычев лишь улыбнулся — от проницательного ума старика никуда не скроешься.
— Предположим.
— Только они к тебе ни за что не подойдут, пока ты у Лизки не появишься. На Хитровке ее все мадам Трегубовой зовут. Но для меня она как была Лизкой, так ей и останется.
— Кто такая? — по-деловому спросил Игнат Сарычев.
— «Метлами» она распоряжается, — сказал старик. — Когда-то она и сама была знатной «лохманкой», чтобы ее отоварить, уркачи в очередь выстраивались. Порой дело до драк доходило. Но сейчас она метла без палки. Но титьки у нее по-прежнему что надо. Вот такие! — выставил вперед руки старик. И на лице Пети Крохи отчетливо обозначилось удовольствие. — В последнее время она маклашит и у жиганов на особом счету. С ней нужно быть поосторожнее. Если баба что-то почует, то с Хитровки тебе живым не выбраться.
— Понял.
— Эту стерву обмануть невозможно. Хотя… — старый вор ненадолго призадумался, — есть у нее слабинка. — Петя Кроха посмотрел на свою женщину, согнувшуюся над пряжей, и продолжал размеренно: — Золотишко она любит. И чем больше его будет, тем лучше. Не поскупись, отсыпь ей! Оно ей разум застилает. Тогда, может быть, что-нибудь и выгорит, — задумчиво протянул старик. — Тут обозваться надо. И кем же ты им представишься? Жиганом? Ведь они же просто так не поверят, пробивать начнут.
Игнат Сарычев пристально всмотрелся в старого уркача, а потом отвечал как на духу:
— Назовусь Хрящом.
— Так он же давно на Лиговке сидит, — ахнул старый уркаган.
