Игнат Сарычев пристально всмотрелся в старого уркача, а потом отвечал как на духу:
— Назовусь Хрящом.
— Так он же давно на Лиговке сидит, — ахнул старый уркаган.
— Уже нет, — отвечал Сарычев. — Расстрелян. Но в Москве его знают. А среди жиганов мы пустим слушок, что он бежал.
— Ловко!
— Ну, спасибо тебе за совет, Петя, — поднялся Игнат Сарычев. — Ответь мне на один вопрос: тебе-то какой резон, если я жиганов душить начну?
— Начистоту? — прищурился Петя Кроха.
— Как есть!
— От них один беспорядок. Расплодилось этой нечести! — И, понизив голос на полтона, проникновенно добавил: — На Хитровку хочу вернуться. А пока там жиганы, дороги мне туда нет! Я бы им всем шеи посворачивал…
— Я что у тебя хотел еще спросить, — сказал Игнат, отыскав шальной взгляд уркача. — А это часом не твоя работа на Драгомиловке?
— О чем ты? — не понял старик.
— Не ты ли зарезал часового мастера с его семьей?
— Напрасно ты худое обо мне подумал, — обиделся Петя Кроха. — Могилой матушки клянусь, что не я. Если я и шалил, то только на большой дороге. Кирьяна это дело. Он на меня уголовку натравливает. Но ничего, ему это тоже зачтется.
— Хорошо, я тебе верю, — вздохнул Сарычев и, слегка кивнув, зашагал к машине.
Глава 6. Подставой здесь не пахнет
В этом месте Неглинная улица была особенно какой-то сырой и грязной, Сарычев, к своему неудовольствию, отметил, что успел изрядно перепачкать штаны, а ботинки, вычищенные накануне, представляли собой два сырых тяжелых кома. Мадам Трегубова судьбу не кляла, а, приподняв длинное платье, осторожно выбирала дорогу, и, надо признать, ей это удавалось. Наконец Сарычев уверенно вывел ее на Грачевку и свернул в идущий в гору переулок, красноречиво прозванный Последним. Они прошли мимо трактира и оказались около трехэтажного здания. Место неприметное и вполне оправдывало свое название. Позавчера во дворе соседнего дома был зарезан нэпман, неосторожно сверкнувший золотыми часами. А месяц назад здесь же была ограблена артель мастеровых.
Случайные прохожие захаживали в эти переулки редко, и бродяги различных мастей, оккупировав многочисленные дворы, посматривали на каждого прохожего как на потенциальную жертву.
Мадам Трегубова шла независимо, не обращая ни на кого внимания. В одном месте на ее пути повстречался какой-то подозрительный бродяга неопределенного возраста. Искоса взглянув на Елизавету Михайловну, он поспешно, напоминая пришибленную собачонку, заковылял к обочине.
Игната Сарычева не успокаивала даже мысль о том, что где-то среди этих бродяг есть и чекисты. Что они могут сделать, если эти лохматые, нечесаные ребятишки накинутся всем скопом? Сунув руку в карман, он взвел курок и почувствовал себя значительно увереннее. Вместо Кирьяна на встречу с ним пришла Елизавета Михайловна. И это было неприятно. Значит, жиганы все еще его проверяют, вот и отправили мадам осмотреть место предполагаемой встречи.
Жаль, что в этот раз Кирьяна взять не удастся.
— Руку дай, ну что ты за кавалер такой! — раздраженно проговорила Елизавета Михайловна. — Мало того, что приволок даму в такую грязюку, так еще готов оставить ее на растерзание черт знает кому. Ты заметил, как смотрел на меня тот бродяга с костылем?
В ее голосе было больше затаенной гордости, чем упрека. Она скорее чувствовала себя королевой бала, чем оскорбленной особой.
— Ты же знаешь, Лизонька, если бы хоть один из них бросил на тебя недобрый взгляд, то я бы его тут же пристрелил бы. — Игнат Сарычев ловко подал ей руку.
Прозвучало это весьма убедительно, и мадам залилась почти девичьим смехом.
Свернули в полутемную подворотню, возле которой, разя перегаром, стояли четверо мужчин и глухими голосами ругались матом. Никакой агрессии — обычная манера разговаривать. Интересно, кто из них его прикрывает, тот высокий, с огромным шрамом через всю правую щеку, или, может быть, вот этот, коренастый, в надорванной тужурочке?
Двор выглядел еще более неприглядным, чем переулок, — в углах был навален мусор, и клочья бумаги, подгоняемые ветром, шурша, носились от стены к стене. По скрипучей истертой лестнице поднялись на третий этаж.
Елизавета Михайловна шла позади. От Сарычева не ускользнуло, как она, поднявшись на лестничную площадку, метнула короткий взгляд в сторону двора. А потом рассеянно, можно сказать, невинно, словно подозрительность ей вовсе не свойственна, зашагала следом, слегка приподнимая подол платья.
— Хрящ, а кто здесь малинщик? — по-деловому осведомилась мадам Трегубова, стоя у заветной двери.
— Федька Долото, — взглянув на нее, ответил Игнат.
Елизавета Михайловна, поморщившись, как если бы у нее нежданно разболелся зуб, протянула невесело:
— Что-то не слыхала я о таком.
Сарычев не спешил обижаться:
— А ты что, всех малинщиков на Москве знаешь?
— Не всех.
— Вот и познакомишься, — улыбнувшись, произнес Сарычев, — парень он видный Только давай договоримся сразу, слишком уж к нему не приставать! А то ведь я и приревновать могу. — Он забарабанил условным стуком в косяк.
Дверь открывать не спешили. Сначала послышалась какая-то возня, а потом из-за двери раздалось недружелюбное рокотание:
— Кого там черти несут?
— Открывай, свои!
Приличия соблюдены. Дверь нешироко, опасливо распахнулась. Тем самым хозяева давали понять, что вход может захлопнуться в любую секунду. Затем в проеме, залитом тусклым светом, колыхнулся чей-то темно-русый чуб, и раздался торжествующий клокочущий бас.
— Кого к нам принесло! Да это же сам Хрящ! — из-за двери высунулась сонная, слегка оплывшая физиономия. — Да ты никак ли с дамой! У тебя есть вкус…
— Федька, ты долго нас в дверях держать будешь? — недовольно буркнул Хрящ и, оттеснив плечом чубатого, уверенно вошел в прихожую.
От Игната Сарычева не ускользнуло, какими алчными глазами старый разбойник посмотрел на вошедшую женщину. Не будь при ней сопровождающего, так он нашел бы, о чем поговорить с дамой наедине.
Уркаган Федька Долото тоже вроде Пети Крохи был старинным приятелем отца Игната Сарычева. Перед смертью состарившийся родитель признался, что с Федькой в паре они немало побезобразничали в молодые годы на больших дорогах. А однажды, подкараулив зажиточного купца, проломили ему в темном переулке голову. Именно за тот грех Федька Долото и получил свой первый каторжный срок, взяв всю вину на себя. После этого он «завязал» с воровской жизнью, но друзей в этом мире не растерял. Сына своего приятеля Федька любил и всегда готов был помочь ему.
За круглым столом сидели двое мужчин и резались в стирки. Едва взглянув на Игната и сдержанно кивнув, они вновь сосредоточенно углубились в игру. Небольшой прыщавый мужичонка при каждой взятке глухо матерился и воровато посматривал по сторонам, словно прятал в каждом рукаве по крапленой колоде. Другой, веснушчатый, с длинными пшеничными волосами, лишь озадаченно почесывал щеку, поросшую густой серой щетиной. Игравших Игнат Сарычев не знал, на чекистов они вовсе не походили, скорее всего это были приятели хозяина, согласившиеся исполнить роль статистов.
Елизавета Михайловна уверенно вошла в комнату и застыла, брезгливо скривившись.
— Ты бы хоть хату-то проветрил, а то дышать нечем. Вот что значит мужчина-майданщик.
Федька Долото поежился и хмуро посмотрел на мадам Трегубову, дескать, что это за бабенка выискалась — мужиков поучать, но, натолкнувшись на твердый взгляд Сарычева, подобрел и покладисто ответил:
— Вот что значит свежий взгляд! А мы-то здесь уже ко всем запахам притерпелись.
Веснушчатый поднял голову и внимательно посмотрел на вошедших.
— Никак ли мадам Трегубова пожаловала на наш майдан.
— А ты меня откуда знаешь? — грубовато поинтересовалась Елизавета Михайловна, присматриваясь к молодцу.
Конопатый выглядел заметно сконфуженным.
— Хм Даже и не знаю, говорят ли такие слова даме, но я хорошо помню на твоем животе родинку, вот такую, — чуть развел он пальцы, — величиной почти с пятак. Если бы не твой кавалер, так я бы еще кое-что припомнил.
Елизавета Михайловна попристальнее всмотрелась в нахала и восторженно ахнула:
— Боже ты мой! Гаврила! Где же ты пропадал?!
— Неужто узнала!.. До семнадцатого на каторге в Сибири был, а как амнистию объявили, так я по матушке-Руси помотался. Вот только месяц как в Москве.
— Что же на Хитровку-то не захаживаешь? — на минуту Елизавета Михайловна превратилась в легкомысленную барышню.
— Боязно! Не знаю, как примут. Ведь давно там не бывал. А потом, там ведь все поменялось, — честно отвечал конопатый, скинув на стол карты. — Слышал я, что ты теперь важная особа, на майдане первую скрипку играешь.
