причем именно потому, что другие труженики относятся к делу добросовестно, работают с перевыполнением… ну вот, допустим. – Вера Вячеславовна сверилась с бумагой: – На линии производства формируется припуск, это нормальная практика в расчете на последующую усадку – после стирки, в частности. Мы поставляем на швейную фабрику, а там складские работники приходуют строго по ярлыку. А остаточек – себе. Ну, а что? Государство не обеднеет.
– Ничего себе!
– А вот рулончик бракованной ткани вернулся к нам на склад – по документам один, по факту – вместе с рулончиком ткани высочайшего качества. Зачем, спрашивается, годный рулон возвращать? Затем, что где-то у меня, уже в моем хозяйстве, имеется некая личность, с которой деятели со швейной фабрики, с подготовительного цеха, имеют сговор. И только и ждут удобного момента, чтобы неучтенный рулон прибрать…
Вера Вячеславовна вздохнула:
– И вот вообрази: на складе трудятся старейшие работники, самые положительные характеристики, платформа… но все вот это, – она снова постучала по бумагам, – вот это все куда девать? Вот и бдишь, подозреваешь, а порой и по рукам бьешь, грозишь, а иначе как? Тут речь не о том, обманут ли тебя лично, – оно, допустим, больно, обидно, но не смертельно, но из-за твоей доверчивости страдает, в конечном счете, государство, Родина.
– Ой-ой-ой. – Оля, обойдя стол, обняла маму за плечи, поцеловала ароматные пышные волосы. – Бедненькая! Вот и я теперь думаю: зачем мне вот это все, учительство? Как за этими мелкими уследить, если взрослые никакой сознательности не имеют…
– Рассуждение по-мещански верное, – усмехнулась мама. – Хотелось бы в сторонке отстояться, чтобы самой всю жизнь с чистыми руками прожить. Но, к сожалению, тогда работать будет некому.
– Ну, а если самой честно работать за станком тем же? – настаивала Оля. – Чем плохо?
– Плохо тем, что воспитывать и руководить – это тяжелый труд и работа. Если есть к этому талант, то нельзя его в землю зарывать, бесчестно, – твердо сказала Вера Вячеславовна, – нравится – не нравится, а будьте любезны. Думаешь, мне директорство это сдалось? Что ты. Но надо – значит…
– …надо, – закончила Оля, тяжело вздохнув. – Ты знаешь кто? Ты героиня. Таким памятники на площадях надо ставить.
– Я могу еще лет пятьдесят подождать, – рассмеялась мама и снова погрузилась в свои хлопоты.
«Полная неразбериха и белиберда, – размышляла Оля, отправляясь на кухню ставить чайник. – Что же, ходить теперь до самой смерти за придурошными, смотреть, как бы они чего не натворили? Хорошенькое дело. А я-то, глупая, так гордилась: как лихо все пошло-поехало. Теперь одна надежда: Приходько дурацкий перестанет всем портить нервы и пудрить мозги…»
– Оля, – раздалось над ухом так внезапно, что она чуть не подпрыгнула.
– Коль, ну охота людей пугать!
– Извини. Оль, ты только не беспокойся, хорошо?
– Хорошо, – подумав, согласилась она.
– Обещаешь? – уточнил Коля.
– Ну, допустим.
– Нет, ты обещай.
Поколебавшись, Оля пообещала.
– Я сейчас Светку видел, – начал Колька и задумался.
– Захватывающая история, – подождав минут пять, одобрила она. – Переходя по аналогии, ты знаешь, который час уже?
– Да тут все дело в том, при каких обстоятельствах я ее видел, – не обратив внимания на намек, продолжил он. – Светка, понимаешь, тырила соседскую сковородку.
– Слушай, мне не до шуток, честно.
– Да не шучу я.
Оля опустилась на табуретку. Шипел, надрывался позабытый чайник.
Сложно сказать, сколько прошло времени, но первой опомнилась Оля. Схватившись сгоряча за раскаленную ручку, принялась плеваться и шипеть не хуже чайника. Колька поспешил подать полотенце – и немедленно попал под шквал:
– А все ты! Вечно ты… ну вот как теперь? Что за поганка… где она?
– Сейчас – не знаю.
– Видел-то ты ее где?
– Оля, ты обещала не беспокоиться, – напомнил Колька.
– Я не беспокоюсь! – огрызнулась она. – Ты сам не бесись, главное. Где ты ее видел? Сам видел?
– Натурально, сам. У нас на кухне.
– И ты так спокойно смотрел?
– Я нервничал, – заверил он, – а так – да, смотрел. Спокойно. Если и ты успокоишься, как обещала, поясню почему.
Свирепо заварив чай, вследствие чего получился настоящий чифирь, Оля перевела дух и твердо заявила, что теперь успокоилась окончательно.
…– По шее, понимаешь, надавать никогда не поздно, – говорил Колька, пытаясь размешать чай и увязая в разбухших чаинках. – А ты сообрази: зачем она это делает?
– Деньги нужны?
– Зачем?
– На еду. Она же до сих пор наесться не может.
Это была чистая правда. Светка, как ленинградский ребенок, могла есть круглые сутки, оставаясь тощей, как селедочный остов.
– Так чтобы деньги были, надо снести сковородку на толкучку, – напомнил Колька, – а толкучка с утра. Светка прогуливает уроки?
– Нет.
– Вот, а выходные Филипповна ей всегда послушания находит, не побегаешь. Это – раз, как говорится. А вот и два: сковородку спрятать куда-то надо? В доме не подержишь, так?
Оля кивнула.
– И к тому же тетка Анна неделю назад вопила, что у нее сковородку увели, среди бела дня… теперь, думаю, понятно, как и кто это сделал. Получается, что это не первая Светкина кража, но склада сковородок дома у них точно нет.
И снова кивок: в приходьковских «хоромах» даже мыши места не было, каждый сантиметр на особом счету. Трудно себе представить, что где-то под Светкиным топчанчиком имеются залежи формованного чугуна, тем более что тетка Анна при всех своих чудинках просто страшная хозяйка, особенно в том, что касается чистоты. Смешно и подумать, что от нее что-то можно спрятать под кроватью.
– В таком случае кому-то она эти сковороды на сохранение оттаскивает, – уверенно заявила Оля, – или куда-то.
– Согласен, – подхватил Колька, – я тебе более того скажу: есть мнение, что делает она это по четвергам.
– Ты сам, что ли, видел?
– Слышал. На прошлой неделе тетка вопила, на позапрошлой, может, и тоже, я внимания не обращал. Она вообще громкая.
– А четверг у нас как раз завтра. Коль, тебе не кажется, что надо ее к стенке припереть? Или все-таки поиграться в следопытов?
– Сориентируемся на местности, – пообещал Колька. – Ну, Гладкова, выше нос! Дожевывай чай свой и беги спать, завтра силенки понадобятся.
* * *
Акимову в эту ночь снилась переброска в белорусскую Лиду. Почему-то все предупреждали: там труба – ну то есть в самом прямом смысле, огромная труба местной фабрики, и, как назло, прямо рядом с аэродромом. Предупреждали: будьте внимательны, так и норовят зацепиться. Эта проклятая труба не выходила из головы – иначе чем объяснить столь явную, непростительную недисциплинированность? На трубу, что ли, засмотрелся. С земли приказали: «Садитесь немедленно, двигатель дымит!»
Акимов, думая невесть о чем – о трубе, что ли? – рассеянно осмотрелся: «Какой дым, где? Не
