– Сергей Георгиевич, – начал прокурор города каким-то бумажным голосом, – на вас поступила жалоба.
– Возможно, – согласился я, потому что привык к ним, как, например, к ложным показаниям.
– Гражданин Смиритский пришел в городскую прокуратуру с повинной, заявив, что он дал вам взятку.
Видимо, я улыбнулся, потому что всего ожидал от Мирона Яковлевича, но только не глупости. Обвинить следователя во взятке слишком примитивно: без доказательств не поверят.
– За что же дал?… Ерунда.
– За прекращение уголовного дела о краже бриллианта.
– Выходит, Смиритский признал кражу? – удивился я.
– Нет, но вынужден был откупиться от напрасных обвинений.
– Ерунда, – спокойно повторил я, будто Смиритский никогда бы себе не позволил сказать подобного.
Простоватое лицо прокурора города было слишком далеко от моих близоруких глаз – через широченный стол. Я не видел его движений, а только улавливал суровую неприступность. Вроде куска мрамора с еще неотваянными чертами.
– Тогда скажите, почему вы прекратили дело о бриллианте?
– Не имел достаточных доказательств.
– Сделали обыск, экспертизу?… – осведомленно спросил прокурор.
– Нет.
– Почему?
– Не счел нужным.
– Сергей Георгиевич прекратил на Смиритского еще одно дело, по обвинению в мошенничестве, – сказал вдруг Прокопов.
– Почему? – спросил прокурор города.
– Там были всего лишь гражданские правоотношения.
– Провели очные ставки, допросили сестру Смиритского?… – спросил он с отменным знанием деталей.
– Нет.
– Почему же?
– Гражданские правоотношения, – пробормотал я.
– Итак, – подвел итог прокурор города, – в отношении Смиритского вы прекратили два уголовных дела.
Даже после этого предвещающего итога я не забеспокоился. Есть заявление, его проверяют. Обычная процедура. Суровость этой проверки я отнес за счет времени, когда почти в каждой газете разоблачались правоохранительные органы. Главным образом следователи. Было такое впечатление, что общество обернуло свой гнев не против преступников, а против следователей. Кого удивит, что завмаг Бе-резкин получил взятку за продажу дефицита? То ли дело следователь Рябинин получил взятку от преступника, укравшего бриллиант.
– Неужели вы серьезно подозреваете? – вырвалось у меня.
– Слишком вкусное слово, – заметил начальник следственного управления.
– Какое? – не понял я.
– Взяточничество. Как ветчина.
– Да час назад я перед Юрием Александровичем ставил вопрос о задержании Смиритского!
– Не помню, – сразу ответил Прокопов.
– Как это – не помните?
– В кабинет заходили, но разговора о задержании не было.
Я растерянно смотрел на Прокопова. Опять из-за дальности расстояния я не увидел ни его глаз, ни прицельного бельмеца. Впрочем, зачем видеть то, что хорошо знаешь? Я-то знал… Но почему этого не знает умудренный опытом прокурор города? Не знает, что посадил на место хранителя законов и морали карьериста? Скорее всего знает, но ему нужен человек работающий. А карьеристы – работают.
– Юрий Александрович, все карьеристы несчастны.
– Вы переходите на личность, – ответил он.
– Где? – спросил я.
– Что «где»?
– Где видите личность?
– Сергей Георгиевич, – лениво заметил начальник следственного управления, – кажется, вы своей защитой избрали нападение?
– Мне не от чего защищаться.
Кроме как от своей дури. Зачем сказал, что карьеристы несчастливы? Уж если говорить, то понятно, не выбрасывая связующие звенья. Например, сказать, что служебная лестница беспредельна, что никакая се ступенька карьериста не удовлетворит, что весь смысл жизни он сводит к движению по этим ступенькам, что по ним ползут многие и ему придется их сталкивать, что ползня вверх застелет ему истинные ценности мира… Все это я мог бы сказать, потому что пока был спокоен: обычная проверка ложного заявления, да и Прокопов не стал для меня откровением.
– Итак, – повторился прокурор города, – в отношении гражданина Смиритского вы прекратили два уголовных дела.
– Что он мне дал-то? Какую взятку?
– Тысячу восемьсот семьдесят рублей.
– Чепуха!
– Вручил в своей квартире.
– Чепуха, – тише повторил я, уловив в сочетании цифр что-то знакомое.
– Точнее, передал вам лотерейный билет, выигравший мотоцикл на означенную сумму.
– Это мой билет…
– Смиритский указывает номер и серию. Если ваш, то откуда он их знает?
Мне показалось, что на мой живот поставили горячий утюг с дырочками для воды, которым Лида гладила пиджак в тот вечер. Жар и пар от этого утюга растекался по всему телу, дошел до лица и выступил на лбу – очки запотели. В мозгу проворачивались скоростные варианты: где и когда Смиритский сунул мне билет? Боже, да когда предлагал свои сыскные услуги, когда взглядом и биополем вздыбил мне волосы на затылке и унял в нем боль.
– Мы слушаем, – бросил прокурор города, и его слова прогремели в моей голове гулко, как в пустой цистерне.
Я начал рассказывать про визит Смиритского, про его предложение и боль в затылке, про взгляд орбитальных глаз и про обнаруженный дома билет. Рассказывал или лепетал?
– Вы хотите сказать, что он подсунул вам билет в пиджак? – недоверчиво спросил прокурор города.
– Да.
– Он к вам часто приходил?
– Раза три.
– Есть протоколы допросов?
– Нет.
– Зачем же он приходил?
– Поговорить.
– О чем?
– О духе…
– О каком духе?
– О планетарном.
Они переглянулись: сперва глянули друг на друга двое, сидящие сбоку; потом эти двое глянули на третьего, сидящего за столом, а сидящий за столом глянул на двоих. Я понимал нелепость своих ответов и, главное знал, что дальше они станут еще нелепее.
– Какое отношение к убийству Кожеваткина имеет Смиритский? – спросил прокурор города, а спрашивал только он.
– Пытается завладеть деньгами вдовы.
– Как?
– При помощи духа.
Видимо, они снова переглянулись, но я уже смотрел в столешницу, которая криво и туманно отражала мое лицо. Следовало бы объяснить про теорию Смиритского, но я не могу говорить, когда мне не верят.
– У Смиритского в квартире бывали?
– Разумеется, нет. Ах да…
– Что?
– Бывал.
– Зачем?
– Хотел допросить.
– Почему на квартире?
– Было по пути, – не стал я распространяться о желании попасть на психологический семинар.
– Допросили?
– Нет.
– Почему?
– Условия неподходящие…
– А разве вы приходили не за медицинской помощью?
– Какой помощью? – удивился я. – А-а… бородавка.
– Что бородавка?
– Смиритский удалил.
– Так, – констатировал прокурор, точно счетчик, приплюсовавший очередную цифру. – Находитесь ли вы в интимных отношениях с сестрой гражданина Смиритского?
Я глубоко вздохнул и поднял голову, чтобы увидеть, что же происходит. Три взгляда скрестились на мне. И в памяти проступила картина из юности… Казахстанская степь, ночь, три наших геологических машины полукругом затормозили перед зайцем, стоявшим в перекрестии света шести фар – он не мог шелохнуться от небывалого ужаса. И ни один из наших заядлых охотников не поднял винтовки, потому что это была не охота, а убийство.
Я вновь опустил взгляд в столешницу, в свое кривое отображение. Словно я плачу – там, в полированной столешнице. Впрочем, Лида говорила, что у меня плачущие глаза.
– Почему не отвечаете?
– Нет, с сестрой Смиритского в интимных отношениях не находился.
– И не знакомы?
– Знаком.
– На квартире ее посещали?
– Посещал.
– Зачем?
– У нее мебель ходит.
– Как ходит?
– Полтергейст, – бросил я почти отчаянно.
Честный человек не умеет защищаться, поэтому его должна защищать сама правда.
– Итак, – прокурор города вздохнул, – ни на один вопрос вы не дали вразумительного ответа. Предлагаю Рябинина от всех дел отстранить и назначить служебное расследование.
– Согласен, – поддержал начальник следственного управления.
– Сергей Георгиевич, – прокурор смягчил голос до тона, которым говорят с уже осужденным. – Хотите что-нибудь сказать?
– Карма, – буркнул я и пошел из кабинета по длинной ковровой дорожке.
Второй день я сидел дома. Что делал? Не знаю. Впрочем, делал вид, что ничего не случилось, мне не обидно и жизнь продолжается.
Пожалуй, первый день я мысленно отвечал на вопросы прокурора города, а потом мысленно отвечал самому себе, почему я на них не ответил прокурору города в его кабинете. Впрочем, как ответить? Хотя бы про «чайную розу»?… Сказать, что мне не понравились пикалевские гости и поэтому я с ней улизнул; что не в моих правилах бросать женщину посреди улицы – тем более ту, которой тоже не понравились пикалевские гости; что без любознательности нет следователя, ни человека; и глупо, не посмотреть ходящую мебель.
