— Квито, — пробормотал Орозко.
— Подходит. Спасибо.
Приподняв манжету, Карл посмотрел на часы. Но если бы двумя секундами позже кто-то спросил его о времени, не смог бы ответить. Он продолжал ходить, засунув руки в карманы.
Чертыхнувшись, Адамс швырнул карандаш на газету:
— Ничего не получается!
— Честное слово, это выводит меня из себя, — заявила вдруг Луиза. Два гения — юрист и детектив — идентифицировали мертвые тела и больше ничего не делают.
— Мы установили только их имена, — пояснил Оукли. — И на данный момент это все, что у нас есть. А стоит это примерно столько же, сколько невинность монашки.
— Скоро у нас будет больше информации, — вмешался невозмутимым голосом Орозко. — Сейчас мои архивисты просматривают на них файлы.
— Конечно-конечно, — протянула Луиза. — Но что тогда?
— Я не ясновидец, — заметил Оукли. — Все, что я могу сказать, — ее не нашли там мертвой. А это означает, что она может быть жива.
Луиза отставила бокал в сторону:
— Но если они позволили ей уйти, почему мы не получаем от нее известий?
Оукли ничего не ответил, подошел к большому кожаному креслу, сел, скрестив ноги под прямым углом, сплел руки за головой и уставился на телефон. За минувшие сутки он не раз переходил от эйфории к отчаянию. В первой половине дня нашли провод, к которому подсоединялся похититель. После этого события стали развиваться быстрее. Перед закатом в заброшенном городе обнаружили два мертвых обнаженных тела. Благодаря осторожным действиям Диего, в полицейской лаборатории Тусона отпечатки их пальцев идентифицировали. Команда Орозко работала с замечательной сноровкой — Карл не успел допить послеобеденный кофе, как им уже сообщили результаты. Но что это дало в целом? Оукли даже поискал их обоих во всех телефонных справочниках, которые нашел в кабинете Эрла. Никакого Теодора Люка, никакого Джорджи Раймера в них не оказалось. Два имени повисли в воздухе. Ни один из радиопеленгаторов не уловил сигналов от «жучка» в чемодане. Следы шин в амбаре заброшенного города тоже дали немногое. Одни принадлежали «даймлеру» Терри, который нигде не видели, другие — какому-то явно очень старому автомобилю. И ничего, чтобы проследить их путь. Оперативные работники Орозко объявили розыск на красную спортивную машину, но, как горько думал Оукли, это было все равно, что искать иголку в стоге сена. Аризона буквально кишела двухместными автомобилями, и половина из них были красными. Чуть позже поступили новые сведения. Оказывается, Теодор Люк установил сомнительный рекорд: за ним числились три ареста и один условный приговор за «учинение беспорядков в нетрезвом виде». Джорджи Раймер арестовывался за наркотики. Оба были музыкантами. В Нью-Йорке Теодору Люку отказались дать лицензию на открытие кабаре из-за его преступного прошлого. Ни тот ни другой не участвовали в грабежах, вымогательствах и других преступлениях, которые дали бы повод уверенно сказать, что вот, мол, докатились и до похищения.
Глаза Оукли слезились от утомления и расстройства.
— Я иду спать, — заявил Фрэнки Адамс и покинул комнату.
Луиза продолжала размешивать тающий лед в бокале. Оукли пристально посмотрел на нее. Она поймала его взгляд, улыбнулась и прикрыла глаза. Потом подняла руки и поиграла с волосами. Под шелковым платьем груди выделились, словно торпеды, притянув мужское внимание Карла, возбуждая, раздражая его воображение. Луиза выглядела теплой, ленивой, манящей. Она роскошно зевнула и тоже вышла из комнаты, оставив за собой запах мускуса.
Ладони Оукли стали влажными. Он почувствовал, что покраснел, и в этот момент заметил внимательный взгляд Орозко. «Этот все видит, — подумал Карл, но без раздражения. — Если оставить в стороне его сумасшедшую зацикленность на землях чиканос, надо признать, что Орозко бдительный, умный человек, а возможно, и опасный. Непостижимый мексиканец с превосходным самообладанием, никогда не позволит тебе увидеть то, что, по его мнению, ты не должен видеть».
Они упорно продолжали сидеть у телефона, а он не звонил. Оукли чувствовал сонливость — он мало спал в последнее время. «Становлюсь старым», — решил Карл, грустно сожалея обо всех вещах, которые не сделал, когда был молод, и теперь никогда не сделает, или из-за отсутствия времени, или из-за недостатка страсти. Он вообще не был человеком страстей и видел себя сдержанным, холодным, целеустремленным, расчетливым. Вспоминая о недвусмысленном предложении Луизы, которое, уходя, она оставила висеть в воздухе, устало подумал: «Вот и пришло время соглашаться на что-то меньшее, чем недостижимое совершенство, вроде яркого брака с красоткой. Многое делается вовсе не на небесах, а на кухне, в постели, гостиной комнате». По иронии судьбы у него была репутация этакого весельчака. Оукли не мог даже вспомнить большинство имен своих женщин — бесконечная череда мягких влажных тел с разными лицами. Но с ними всегда обязательно было легко: никаких предложений, обязательств, обещаний. И это радовало, постоянно оставляло его возбужденным, готовым на новые соблазны и притворства. Лишь однажды от одной девочки из бара он услышал нечто освежающее: «Вы не должны покупать мне спиртное и обед. Я хочу с вами только переспать». Туповатая, решительная, все же она была очаровательна. Но только промелькнула. Все они лишь мелькали.
Мысленно он вернулся к Луизе. Молодая, привлекательная, чувственная, овдовевшая. Кроме того, богатая. Если бы карты легли удачно, она за него вышла бы, он был в этом уверен. Но сам никогда не сделал бы и шага навстречу. Карл не выносил брака без любви, хотя, вероятно, не был способен создать и любого другого. Брак с Луизой был бы поединком — постоянный жесткий антагонизм, столкновение абсолютно противоположных желаний, упрямство против аргументированности, страсть против умеренности. Нет, он не нуждается в Луизе. Он нуждается в доярке. Его мысли стали какими-то путаными, нечеткими; он откинулся на спинку кресла, поднял ноги на стол Эрла, вяло глянул на Орозко и закрыл глаза...
* * *
Луч утреннего солнца лег поперек стола, когда Оукли проснулся и виновато огляделся в поисках Орозко. Комната была пуста. Выругавшись про себя, он опустил ноги на пол, сел. Его язык пересох и вздулся, шея онемела. Разведя руки и запрокинув голову назад, он потянулся до хруста в костях.
Еще до конца не проснувшийся Карл рассеянно пересек коридор и нашел Орозко сидящим в его спальне на кровати. Его толстая рука лежала на телефонной трубке.
— Я пришел сюда, чтобы принимать звонки. Не хотел тебя будить, — объяснил он.
— Спасибо, Диего.
Неожиданное проявление доброты. Поистине Орозко продолжал открываться перед ним все новыми и новыми гранями, каждая из которых разрушала его пассивный, казалось бы, безразличный ко всему образ.
— Дело начинает двигаться с места, — сообщил Орозко.
— Хорошо. Это может подождать десять минут? Мне надо умыться со сна.
— Естественно.
Оукли разделся до нижнего белья и закрылся в ванной, чтобы принять душ, побриться, почистить зубы. Он чувствовал, что все его мышцы отекли и воспалились, особенно болели шея и колени. «Становлюсь старым», — мысленно произнес он и вдруг понял, что в последнее время навязчиво повторяет эту фразу. Смотреться в зеркало было бесполезно — что он там увидит, кроме измученного лица? Карл попробовал вспомнить, когда в последний раз он действительно смотрел на себя в зеркало. Бреясь или причесываясь, он никогда не оценивал себя в целом. Теперь же видел глубокие складки вокруг рта, начинающую слабеть кожу под глазами, стальную щетину и седину в волосах. У него все еще было фотогеничное лицо, более молодое, чем обычно бывает в его годы, но шея начинала уже морщиниться, и, чтобы не впадать в панику, Оукли неосознанно защитил себя оборонительной фразой: «В конце концов, мне сорок шесть». Затем поспешил отойти от зеркала и одеться.
— Я выпил бы кофе, — сказал он, вернувшись в спальню.
— Я тоже, — отозвался Диего.
Они прошли на кухню. Орозко стоял, прислонившись бедром к стойке, пока Оукли исследовал незнакомые шкафы в поисках кофейника. Наконец, не найдя его, остановился на сковороде с крышкой, в которую налил воду и поставил ее кипятить. Электрические часы над дверью показывали семь пятнадцать. Карл поставил на стол быстрорастворимый кофе и пару чашек:
— Тебе с сахаром?
— Просто черный.
— Мне также. Мы в трауре. — Карл усмехнулся своей мелодраматической глупой шутке, потом прислонился к холодильнику и сложил на груди руки:
— Ну?
— Автомобиль Терри нашли в Ногалесе. Стоял припаркованным в переулке. Ничего особенного в нем не обнаружили, кроме наполовину стертых отпечатков пальцев. Их уже прогнали через идентификацию. Впрочем, они спокойно могут принадлежать какому-нибудь воришке, укравшему машину у похитителей.
— Ясно.
