— Ясно.
— Через полчаса прибудет самолет с досье на двоих мертвецов и людей, с которыми они были связаны. У одного из них есть брат — они вместе работали в одной группе в ночном клубе. Всего их там было четверо парней. Это может быть как раз наша банда.
— Банда музыкантов?
— Последнюю работу они потеряли в Тусоне две недели назад. Тот тощий мертвец, которого нашли, был наркоманом. Не знаю, кем еще он был, но эта привычка требует чертовски много денег. Его брат был дилером. Уже можно сделать предположение: у них не было работы и им срочно нужны были деньги.
— Вывод такой же скользкий, как семечки арбуза. Нужно что-нибудь понадежнее, Диего.
— Я и подхожу к этому, — мягко отозвался тот. — Мы раскусим их. Помнишь голос похитителя? В нем слишком много тщеславия. А когда ты встречаешься с любителем, думающим, что он разбирается в стратегии лучше Клаузевица, то перед тобой человек, который обязательно сделает ошибку. Вот когда он ее сделает, мы его и поймаем.
Оукли снял крышку сковородки, разлил вскипевшую воду по чашкам:
— Может быть. Но я уже не могу просто сидеть здесь и ждать. Позови кого-нибудь, чтобы он держал под контролем Адамса и Луизу. А мы с тобой давай поедем в этот призрачный город. Может, найдем что-нибудь, что они вчера просмотрели.
Час спустя, когда он уже был готов, чтобы ехать, зазвонил телефон. Оукли снял трубку и услышал слова, которые давно ожидал:
— Карл? Ты получил свое: рынок открылся Коннистоном.
— Хорошо. У тебя есть мои инструкции.
После этого Карлу пришлось сделать с дюжину телефонных звонков, чтобы привести машину в действие; теперь, когда все зашевелились, он обнаружил, что зациклился на меланхолическом похоронном настроении. Это было как первые раунды сражения в зале суда. После угрюмой ночи, полной страха перед аудиторией, он оказался наконец на арене; это подняло настроение, заставило четко работать мозги, разожгло его решимость и веру. До этого, пытаясь держать контроль над всем происходящим, он походил на человека со шляпой в руках на порывистом ветру. Риск казался огромным, задача — невыполнимой. Но теперь Оукли стал передвигаться уверенными твердыми шагами.
Он позвонил доктору Эрла и, пока его ждали, провел короткое совещание в офисе, проинструктировав Луизу и Адамса в отсутствие Орозко, что и как им следует говорить. Доктор появился в десять, восприимчивый и скучающий. Уделив должное внимание ритуалу, Оукли проводил доктора к машине.
— Вы получите ваш гонорар наличными, — сообщил он. — Но я хотел бы, чтобы они не осели на банковских счетах. Поместите их в сейф и тратьте, где никто вас не знает. От нас об этом никто не узнает, но никогда не угадаешь, когда на вас нажмут с местным контролем по компьютеру.
— Конечно. — Доктор был понятлив и учтив. — Я договорюсь с директором похоронного бюро. Бальзамирование будет сделано здесь, если это вас устраивает. Полагаю, вы похороните его на ранчо?
— Я верю, что Эрл хотел кремации. Это его завещание.
— Превосходно, — отреагировал доктор и добавил с откровенной улыбкой: — Не будет возможности для эксгумации и вскрытия трупа, не так ли?
Когда он уехал, Оукли позвонил в офис «Коннистон индастрис» и сообщил секретарю о смерти Эрла. Начался соответствующий печальному событию обмен словами сочувствия и сокрушения, после которых Оукли распорядился, как следует подать известие о смерти магната. Затем приказал управляющему ранчо не допускать в дом никаких журналистов, сообщая всем, что жена и дочь покойного слишком огорчены, чтобы встречаться с прессой, а завтра в полдень он от имени семейства сделает официальное заявление. Трое из людей Орозко встали на страже вокруг дома, чтобы никто не потревожил плачущую вдову и сироту.
Карл знал, что к полудню о смерти миллиардера будет известно на Уолл-стрит. Цена акций Коннистона понизится до предела. Подставные лица Оукли, используя деньги от продажи, могут снова скупить акции по пониженной цене. Он прикинул, что эта операция займет приблизительно тридцать шесть часов. Ключом к его схеме был тот факт, что сам Эрл не имел в своем бизнесе контрольного пакета акций — он так быстро расширялся, что был вынужден продать акции, чтобы увеличить капитал, однако приложил немало усилий, чтобы большие пакеты акций не попали в руки возможных конкурентов, даже членов его совета директоров. Коннистон держал приблизительно двадцать три процента акций в «Коннистон индастрис» — основном конгломерате, объединяющем остальные его филиалы. Эти акции теперь принадлежат Луизе и Терри, если она еще жива. Остальные семьдесят семь процентов держали тысячи акционеров, среди которых был и Оукли. Он уже имел большой процент акций, но хотел заполучить еще, используя надвигающуюся мини-панику. Когда известие о смерти Коннистона поразит кредиторов, большие фонды будут первыми, кто захочет продать свои акции перед неизбежным понижением их цены. Быстрые продажи больших пакетов еще понизят их стоимость. Красота этой операции состояла в том, что Оукли не был служащим «Коннистон индастрис» — он был всего лишь персональным поверенным Коннистона, не имеющим никакого официального статуса, и ему принадлежало менее десяти процентов акций. Таким образом, юридически он не являлся «посвященным лицом» и не должен был обнародовать свои действия на совете акционеров. Оукли не нарушил никакого закона, кроме того, что скрыл на какое-то время факт смерти Коннистона; но было очень мало вероятно, что за это его кто-нибудь привлечет к ответу.
Это была несомненная удача, позволившая ему быть довольным собой. Все получилось идеально... Однако позже, когда они ехали из Соледада с делом Раймера на сиденье, его радость несколько поубавилась.
— Мои парни могли бы работать намного эффективнее, — заявил Орозко, — если бы я мог им сказать, чем они на самом деле занимаются. Они же не знают, что имеют дело с похищением.
— Предлагаешь им в открытую сообщить?
— Нет. Полагаю, ты уже не можешь рассказать кому-либо о похищении. Тогда тебе придется признать, как ты им воспользовался, чтобы получить контроль над бизнесом Коннистона.
Оукли напрягся и надолго замолчал, обдумывая сказанное Орозко. Их путь лежал через пастбище в долине, и, несмотря на работающий кондиционер, он вдруг почувствовал прилив жара. Темные кружки пота окрасили подмышки его рубашки. Расстроенный, он ответил:
— Возможно, ты спешишь с выводами, Диего.
— Я детектив, помнишь? Слышал утром некоторые твои разговоры по телефону.
— Хочешь сказать, слушал?
— Предпочел бы называть это так — «контролировал беседу». — Повернувшись, Орозко взял Оукли за плечо. — Тебя, наверное, волнует, что Терри, возможно, еще жива.
— Что ты имеешь в виду?
— Если Терри жива, она может заговорить о похищении. Как бы собираешься ее заткнуть?
Оукли впился зубами в незажженную сигару, которую держал во рту:
— Я же не этот хладнокровный бандит. За кого ты меня держишь?
— Если честно, не знаю, Карл. Я тебя еще не вычислил.
— Сообщи, когда это сделаешь, — грубо огрызнулся Оукли.
— Конечно, скажу.
Они ехали на восток. Впереди, правее, серой громадой поднимались горы. Оукли знал, что там лишь лес да брошенные старые карьеры, на сорок миль вокруг ни дорог, ни огонька человеческого жилья. Эти горы ему были знакомы с детства, поэтому время от времени, когда он что-нибудь слышал о таких тварях, как древесный волк или горный лев, которых нещадно истребляли в этих краях, испытывал острую печаль. «Действительно ли это признак наступающей старости, когда ум вот-вот начнет блуждать?» — спохватился Карл, затем выпрямился в кресле и нахмурился.
— Как получилось, что при таких деньгах у Коннистона в доме нет большого штата прислуги и рабочих? — неожиданно поинтересовался Орозко. — Миссис Коннистон любит сама готовить? Я видел только одну горничную.
— Эрл отличался любовью к спартанской жизни. Любил валять дурака с электропроводкой, слесарничать, сам делал в доме ремонт, по воскресеньям превращался в плотника или маляра. Обычно они держали двоих-троих пятидневных служащих, но Эрл... — Оукли сделал паузу и закончил неубедительно: — устал от них. — Не было никакого смысла сообщать Орозко, что несколько месяцев назад Эрл перестал им доверять. Еще один признак паранойи, который Карл тогда не заметил. Сейчас он отчетливо понял, что ему потребовалось очень много времени, прежде чем он начал признавать, что с Коннистоном происходит что-то неладное. Не просто изменить давно сформировавшееся мнение о хорошо знакомом человеке. Карл покосился на Орозко и вздохнул с облегчением, заметив, что тот отвлекся, переключив внимание на дорогу.
— Скоро Сонойта, — напомнил Диего через некоторое время. — Остановись там на минуту, я свяжусь с моими ребятами.
Сонойта только из милосердия могла именоваться городом. Полдюжины зданий вокруг пересекающихся дорог, несколько домишек, рассеянных дальше на склонах, огромное количество высоких загонов для скота да огороженные площадки для погрузки возле железнодорожных путей — вот и все достопримечательности. Но это была точка пересечения дорог, ведущих на север к Тусону, на юг — в Элджин, на восток мимо части ракетной артиллерии — в Форт-Хуачука и старый Томбстоун, бывший когда-то местом обитания таких невероятных личностей, как Джон Слаутер и Вайятт Эрп. Это была страна, богатая историей. Лишь несколько лет назад здесь во время родео два богатых владельца ранчо, англичанин и чикано, оспаривая права на девчонку из Ногалеса, стрелялись на дуэли, как в феодальные времена. Англичанин вооружился немецкой винтовкой «мэнлихер», а мексиканец принес двуствольный двенадцатизарядный дробовик. Англичанин воспользовался преимуществом огнестрельного оружия, открыл огонь прежде, чем они оказались друг от друга на расстоянии выстрела дробовика. Тем не менее жюри — все гринго — не признало явного убийства, доказав, что ответчик стрелял в целях самообороны, и освободило его. Позже на ранчо англичанина состоялась вечеринка, на которую ни один мексиканец, естественно, не пришел. В яростном гневе чиканос дотла сожгли несколько сараев, но празднующие гринго были так веселы, что никаких ответных мер не предприняли. И это страна, в которой Орозко хочет отдать землю гринго обратно чиканос.
