Договор был дерьмовый, конечно, но он дал мне небольшую передышку, если в такой ситуации вообще можно было говорить о какой-либо передышке. Я реально не знал, что рассказать ментам, я сам терялся в догадках и, наматывая километры по нашей похолодевшей квартире, представлял себе самые ужасные картины. Почему я должен был немедленно вернуть Светлану домой? Что ей грозило? Что с ней сейчас?
Где-то на периферии сознания одна страшная и странная мысль колола меня: я НЕ нажимал кнопку «rec», когда следил за женой в видоискатель чертовой видеокамеры …
Наверно, эти три часа, проведенные в ожидании, были самыми худшими часами в моей жизни… разумеется, после тех, которые… ну, об этом чуть позже.
Я перебирал в руках Светкины вещи, которые она еще не забрала. В ванной комнате осталась ее старая зубная щетка с изжеванной щетиной, под мойкой валялась коробка из-под прокладок-ежедневок. Как они меня бесили, эти коробки и бумажки от распакованных прокладок! А сейчас даже умиление вызывают. На бельевой веревке в коридоре, почти у самой арки, висели никем не замеченные старые трусики-стринги, которые Светка надевала крайне редко (в основном когда собиралась меня соблазнить), и один рваный черный носок. Чертовски милая композиция…
В голову полезли воспоминания. Я вспомнил, как ее однажды покусали комары на реке. Дело было давно, когда у нас еще не было ни квартиры, ни твердых планов строить свою совместную жизнь. Мы гуляли поздним вечером по другому берегу реки, по тому самому дикому берегу, который сейчас пытаются застраивать. Опускался вечер, заросший кустами берег был безлюдным и довольно опасным — вечерами тут собирались любители пива и экстремального траха, то есть публика не всегда адекватная. Черт его знает, зачем мы поперлись туда! Сейчас, наверно, на подобные подвиги нас уже не раскрутить. Удивительно, но иногда просто поражаешься, сколько всего ты раньше делал с такой легкостью, от чего сейчас бросает в дрожь!..
Ну, короче, гуляли мы себе, болтали, обнимались, целовались. Свете, извини, приспичило по-маленькому. Полезла в кусты, с минуту там возилась, а потом вылетела с визгом… и со спущенными штанами! Повернулась ко мне спиной, а на попке — тьма комаров! Наверно, целая тысяча, не меньше. Светка чуть не плакала, лупила по заднице руками и одновременно пыталась натянуть трусы, а я не мог удержаться от смеха, ржал просто как сволочь, и на мой смех из соседних кустов выглянула парочка каких-то обкуренных дебилов подростков. Вот порадовались чуваки бесплатному спектаклю! В какой-то момент мне тогда показалось даже, что они решат в нем поучаствовать, и я схватил Светку в охапку, помог надеть штаны, и мы бежали оттуда как угорелые без оглядки.
Почему-то именно эту историю я вспомнил, глядя на висящие на веревке ее старые стринги… Черт бы побрал эту суку, куда она намылилась из дома в такой момент?!
Ладно, Миш, хватит лирики.
В общем, записку Сережи Косилова я прочел около двух часов дня. А примерно в 17.30 нашли мою жену. Позвонил сам капитан Баранов, и первое, что я услышал в его исполнении, это были соболезнования.
Автомобиль «лексус», принадлежащий некоему Владимиру Овчаренко, генеральному директору инвестиционной компании «Лидер-Инвест», в котором находились сам Владимир, его личный водитель и спутница Светлана Вавилова, разбился рано утром на сложном участке трассы, ведущей в аэропорт. Машина бизнесмена по непонятным пока причинам вылетела на встречную полосу и, пытаясь избежать столкновения с маршрутным такси, ушла с трассы. В результате выжил только водитель бизнесмена, успевший выскочить из машины, пока она парила в воздухе. Владимир Овчаренко и Светлана Вавилова погибли на месте.
Несколько лет назад в каком-то киножурнале в рецензии на фильм «Хищник» с Арнольдом Шварценеггером я прочел одну забавную деталь: неизвестный мне кинокритик уверял, что фильм этот был запрещен для просмотра детьми не потому, что в нем много крови и освежеванных человеческих тушек; все дело было в штуке, которая называется «чувством меры», — когда слишком много трагедии, это уже не трагедия, а фарс. Дети, видите ли, этого понять не могут, а потому принимают мясорубку в джунглях за чистую монету.
В тот трахнутый день, когда я потерял почти одновременно двух дорогих мне людей, желания смеяться у меня не возникало. Более того, я с трудом мог выдавить пару звуков. Я просто сполз по стене в прихожей и уставился на вешалку. Потом уронил голову на руки и завыл.
Я выл два дня, не меньше. Выл, пил и снова выл. Когда заканчивалась выпивка, я отправлялся в магазин, двигаясь буквально на ощупь, пугал своим видом тамошних молоденьких продавщиц, протягивая на кассе смятые полтинники и тыча пальцем в прилавок с водкой, затем в таком же полуобморочном состоянии возвращался обратно.
А потом наступила мгла, в которой бродили доисторические чудовища невиданных размеров. Они все норовили меня сожрать. Жаль, что не сожрали…
Я смутно помню огромное количество незнакомых мне людей. Они ходили тенями перед моим лицом, они о чем-то спрашивали, трогали меня за плечи и, не обнаружив признаков жизни в моем обмякшем теле, уходили прочь. Потом я очень долго спал. То есть мне казалось это очень долгим, потому что в таком состоянии время тянется убийственно медленно, словно дорожный каток. Ты думаешь, что провалялся на диване целую вечность и пропустил свадьбу собственных детей и даже рождение внуков, но на самом деле прошло каких-нибудь несчастных три часа. Иногда, поднимая голову и стараясь разлепить веки, я издавал какие-то звуки, кажется, просил воды или пачку снотворного, чтобы разом покончить с этим кошмаром, но тут же проваливался во мглу и все искал и искал доисторических монстров, чтобы принести себя в жертву.
На третий день я поднялся с дивана в своем кабинете и почувствовал, что меня отпускает. Небольшого ослабления хватки вполне хватило на то, чтобы самостоятельно дойти до туалета, выблевать конденсат пьяного угара, принять душ и снова лечь на диван. Лечь, уставиться в потолок и приготовиться отвечать на вопросы.
А вопросов, Мишаня, как назло, никто не задавал. В середине третьего дня надо мной склонилась мама. Оказалось, что она давно была здесь — ей позвонили родители Светланы, сообщив ужасную весть и попросив приехать «присмотреть за Виктором». Она и присматривала, как умела, пока мои теща и тесть занимались организацией похорон. У них, кстати, тоже не было желания пытать меня относительно случившегося, да и что я мог им ответить? Все было настолько очевидно, что вопросов действительно ждать не следовало. Так вышло, что я, Миш, в последнюю очередь узнал о планах Светланы развестись и начать новую жизнь. Она уже месяца три обсуждала эту возможность со своей матерью и даже успела познакомить ее с новым избранником — нестарым еще бизнесменом, который ради моей Светы оставил жену и двоих детей, то есть фактически перечеркнул всю свою прошлую жизнь. С ума сойти.
Выходит, Миша, мы не видим тех, кто с нами рядом, кто-то их видит лучше… Что именно рассказывала Светка о причинах такого крутого поворота, мне не известно, но точно могу сказать, что теща и тесть в эти черные дни не стали вести себя со мной менее учтиво. Не скажу, что ласково — на ласки, разумеется, ни у кого не было сил, — но тяжелых взглядов и уж тем более горьких слов не было. Я никогда не ссорился с родителями жены, они не ссорились со мной, мы уважали друг друга на расстоянии, поскольку они давно уехали на Дальний Восток, подарив дочери на свадьбу свою полуторку (которую мы позже увеличили до нынешней трешки). Словом, смерть близкого нам всем человека ничего не изменила в наших отношениях. Подозреваю даже, что Светлана не стала вываливать меня в грязи перед родителями, чтобы оправдать свой уход, и, поняв это, я испытал просто чудовищной силы грусть. Света, лапонька моя…
Я понял, что моя жизнь больше не имеет смысла. Я понял наконец, что между брошенным в сердцах «Убил бы эту тварь!» и реальным убийством — огромная пропасть. Ты никогда не сможешь поднять руку на близкого, ты никогда не сможешь просто ударить его, даже если будешь орать об этом каждый день, молотя кулаками воздух… и ты никогда уже не исправишь того, что сделано.
В конце третьего дня я, все еще шатаясь от слабости, вытащил видеокамеру из большого ящика стола, куда ее засунула мать, и вышел на балкон.
— Шесть дней, — пробормотал я, глядя вниз на проезжавшую по тротуару иномарку. — Всего шесть дней, которые потрясли мир…
Я поставил камеру на парапет, положил сверху ладонь. Камера была теплая, почти горячая. Впрочем, это уже не имело никакого значения.
— Сука, — произнес я и занес руку, чтобы ударить ее.
«Стоп!!! — заорало что-то у меня в голове так громко, что я чуть не наложил в штаны. — Оставь ее! Оставь!!!»
