— А мы уж вас шука-али, шука-али, — запел он, — весь город избегали. Где-то, думаем, товарищ следователь из области запропал. А они по магазинам ходят, прохлаждаются. Ну-ну!
Галушка завел следователя в кабинет и торжественно доложил:
— Вот, товарищ Попов! День-ночь не спали мои люди, весь город перевернули, а нашли!
— Что? Кого нашли? — встрепенулся Попов.
— Человека одного! — приблизившись к Попову, возбужденно зашептал майор. — Весьма ценные показания дает!
Он выбежал из кабинета и сей же момент вернулся обратно, пропустив вперед сгорбленного старика.
Показания свидетеля Фотина
— У меня дом рядом с фотографией стоит, через дорогу. Я вечерком на лавочке сижу, народом любуюсь. Днем-то пыльно, а вечером — благодать божья. И вчера сидел. Около девяти, темнеть уж стало, открываются это двери фотографии, выходит оттуда Нина Федоровна. Я с ее мужем-то, Сергеем, еще по заготовкам вместе работал, хорошо обоих знаю. Знал, вернее. Чего это она, думаю, одна, куда Серегу своего девала? И что в темноте делала — минут двадцать, как свет там потушила. Только подумал, глядь: выходит мужчина из дверей. Я сразу его за Серегу не признал: одет модно, костюм серый, рубаха… нет, не помню, какая. Вернее, не разглядел: темно уж было. Закрыла она двери на замок, огляделась кругом, потом парень ее за локоть взял и — пошли по улице. Я аж затрепыхался весь. Ну, думаю, Сергей, открою я тебе глаза! Нинка-то твоя гулевана завела! Да молодого! Ишь, воркуют! Навострился, значит, я. А они пошли. Да не той дорогой, куда она домой с работы обычно ходит, а в другую сторону, к логам. Вот, думаю, неймется людям. Так и ушли.
…Мужчина-то? Нет, не запомнил. Лицо вообще не разглядел: темнеть стало, я уж говорил. Сам темноватый вроде. Нет, не старый. Лет под тридцать. А может, под двадцать, леший их разберет, молодых-то. Не наш, кажись. А может, и наш…
Когда Фотин ушел, Попов укоризненно сказал Галушке:
— А уж хвастали-то! Он даже лица не видел. Вы настоящих свидетелей мне давайте, чтобы, опознать могли!
— Легко сказать, — обиделся начальник райотдела, — полгорода перетрясли, никто ничего не видел, не знает. А может, и видел, да неохота связываться. Мы ищем, работаем.
Дверь отворилась, и в кабинет вошел Михайлюк. Поставил чемодан, отдышался.
— Могли бы и машину на пристань послать, — загудел он. — Тащись тут через весь город.
— А где ее взять? — вывернулся Галушка. — Одна машина на отдел, другую третий месяц ремонтируют, а конца не видно…
— Меня не интересует! — буркнул Попов. — Давайте машину! И капитана Семакина сюда. Пошли, Василий Трофимыч.
В огороде Макуриных криминалист настроил аппарат и стал совершать «челночный обход», двигаясь от одного края огорода к другому. Шел медленно, осторожно, вслушиваясь в доносящиеся из-под земли шумы. Прошел час, а Михайлюк не обследовал и трети огорода. Попов с Семакиным сидели на траве, привалившись к забору. Хотелось есть. Вдруг Михайлюк остановился и махнул рукой. Следователь и инспектор сорвались с места.
— Фурычит! — пробасил криминалист, тыкая пальцем в землю.
— Копать надо, — веско сказал Попов. — Где лопата?
Лопаты не было. Лопату, найденную вчера в яме, опечатали и отправили на экспертизу. А о другой не подумали.
— Сидите тут, загораете! — презрительно бросил Михайлюк.
Семакин пошел к соседям, принес лопату. Поплевал на ладони, быстро-быстро начал разбрасывать землю. Наконец капитан остановился, поднял с земли проржавевший насквозь обломок топора и, взревев от досады, зашвырнул его далеко за огород. Криминалист сочувственно повздыхал и снова двинулся по огороду.
Еще несколько раз они натыкались на железные обломки, копали землю, ругались. Кончились вспаханные огородные грядки, и Михайлюк стал обследовать заросшие травой обочины, завалины, постепенно приближаясь к дому и огибая его. Семакин с Поповым молча курили и плевались. Надежды уже не было никакой. Когда Михайлюк остановился у дощатой ограды, что смыкалась с бревенчатым строением, и позвал их, они подошли нехотя, вразвалочку. Попов уныло спросил:
— Что, опять зафурычило?
Криминалист сочувственно развел руками.
Начали копать. Выкопали полметра, метр. Семакин вылез из ямы и подозрительно осведомился:
— Слышь, а тебе не блазнит, случаем?
Михайлкж обиделся, включил аппарат, сунул его в яму и сказал:
— Сильно теперь гудит. Копайте, ребята.
Попов влез в яму и ожесточенно вонзил лопату в грунт. Она как-то глухо чавкнула и застряла. Следователь изо всех сил надавил на заступ.
— Не идет, — тихо проговорил он.
Из ямы извлекли изъеденный ржавчиной железный ящичек. Вскрыв его, обнаружили тщательно упакованный в клеенку сверток. Семакин подкинул сверток в руках.
— Тяжелый, черт! Металл какой-то.
— Осторожнее! — прикрикнул Михайлюк. — Вдруг там мина какая? Всех размажет.
Под клеенкой был мешочек матерчатый, в нем — старая, зеленая, распавшаяся от времени на клочки газета. Развернули газету… О!
— Разнообразной формы изделия из металла желтого цвета, — нарочито медленно, пытаясь унять пронизывающую его дрожь, произнес Попов. — Золото!
— Миша! Беги за понятыми! — вдруг спохватился он. — Описывать будем.
Червонцы, кольца, серьги, три зуба — все это было золото, несомненно. Когда после подробного осмотра и описи золотые вещи опечатали, отвезли в город и взвесили, потянуло прилично — почти два килограмма. Ничего себе!
Собрались вечером в кабинете Галушки. Закурили, заспорили. Выслушав всех, Попов подвел итог:
— Золото мы нашли. Теперь ясно кое-что. Во всяком случае, что в огороде искали драгоценный металл. И убийство, вероятнее всего, связано с этим золотом. Вот что ясно. Не ясно самое главное — кто убил? Отсюда — как продолжать следствие? Прошу отвечать. По порядку.
Все притихли. Шептались, скрипели стульями. Потом поднялся Галушка.
— Я так мыслю, — Он весь как-то подтянулся, говорил кратко, внятно. — Тяп-ляп мы тут ничего не сделаем. Нас всех как учили: зачем? когда? где? чем? кто? С тремя вопросами более или менее. А вот — кого? И — кто? — это вопрос особый. Я почему говорю — кого? Что мы знаем о потерпевших? Ясно? С этого, по-моему, и начинать надо.
— Полностью присоединяюсь, — с места кинул Семакин.
— Считаю, — встал Михайлюк, — что можно сделать еще одну привязку — я говорю о газете.
— Мнения дельные, принимаю их. — Попов оглядел присутствующих. — Значит, первое: установление личности Макуриных. Прошу обдумать и завтра утром доложить предложения. Кстати, о золоте. Вы, Василий Трофимыч, — обратился он к Михайлюку, — отвезете его в область со спецконвоем и сдадите под расписку. И газету захватите, я сейчас постановление выпишу.
Утром на совещании Семакин предложил:
— Надо Додона допросить!
— Какого Додона? — не понял Попов.
— А мужика, с которым Макурин в День Победы у уборщицы на крыльце водку пил. Друг его, выходит. Может, знает что.
Через час к Попову привели Славку Додона. Так называлось пухлое, тусклое, безумное от пьянства существо, на все вопросы монотонно бубнящее: че? но? ково? отвяжись! не знаю! никово не знаю! отвяжись!
Попов покачал головой: ну и дружок был у покойника.
Додона отпустили. Виновато сутулящийся в углу Семакин хлопнул себя по колену:
— А ведь он это… в День Победы в клубе, на встрече фронтовиков был, Макурин-то! Участвовал, выходит. Так, может, нам оттуда и начать?
— Откуда?
— Ну, с военкомата, что ли.
— Верно, верно! — оживился Галушка. — Он там на учете должен стоять. Позвоню-ка я. Хотя нет, схожу сам. Вы посидите, я быстро.
Он вернулся через полчаса — красный, запыхавшийся. Вытащил из кармана сложенный вчетверо лист бумаги.
— Вот, значит, так: Макурин Сергей Григорьевич, десятого марта семнадцатого года рождения, уроженец деревни Валёнки Ярославской области, старший лейтенант в отставке. Уволен вчистую в сентябре сорок третьего, в связи с контузией. Награды: орден Красного Знамени, Красной Звезды, медали «За отвагу», «За оборону Москвы»; пятнадцатого ноября сорок третьего принят на учет нашим военкоматом. Работал вначале заготовителем в заготконторе. С тысяча девятьсот пятьдесят шестого года — в фотографии. Женат с тысяча девятьсот пятьдесят третьего.
— Не густо, — протянул Попов, — да, не густо. Надо людей искать. Людей, понимаете?
— Да как же не понимаю? — ответил майор. — Поспрошал я их. Указали мне одного человека, послал за ним. Он как раз в те времена в военкомате работал.
Капитан в отставке Фоминых оказался плотным лысоватым мужчиной с лохматыми бровями над узкими щелочками серых глаз. Попов предложил ему сесть. Тот сел, одну руку положил на стол. Следователь покосился на нее и отвел глаза. Вместо кисти был протез.
