— Вы? Роальд Васильевич? — спросил из ящичка сдавленный голосок.
— Выключи! — приказал «Сталин» и поставил диктофон на стол. — А этого теперь выведи! И дверь прикрой. Мы тут сами послушаем.
— Это запись голосов, — успокоился Макагонов, — пошел!
Он вытолкнул капитана в прихожую и прикрыл дверь.
— Вы слышите меня? — продолжал ящичек. — Прекрасно! Я ждал вашего звонка. Да-да, вы правильно поняли. Это говорит Илья Михайлович Маркин. И я же лежу на тахте перед вами…
— Все понятно, — сказал Соловьев.
«Сталин» поднял на него глаза:
— Что тебе понятно?
— А переговоры, — кивнул на ящичек Соловьев, — это этот говорит, которого на Каширском валу убили. Маркин. Он говорит этому. Тот…
— Ну и что?
— Ну вот. А это он этому перед смертью говорит. А этот его и записал.
— Это смертельно опасно для вас, — предупредил ящичек, — вы поняли?.. Прекрасно! Приезжайте! Пообщаемся подробнее. Жду.
Ящичек стих. Пошелестел и стих. Дальше… молчание.
— Вот, — сказал Соловьев, — а в этот момент этот этого и шпокнул.
— Кто кого? А к чему он сейчас сказал: «Вы дочитали мое письмо?»
— Этот этого. Вот его. Маркина. А что?
— Мертвого-то? У вас все в РУВД такие? Такие, как ты?
— А что? Все правильно! Этот того записал, и порядок! И все. А что?
— Пленка кончилась? — спросил «Сталин». — Позови твоего капитана, сейчас разберемся… Но вот ты сам лучше помолчи до ночи. У меня нервы на пределе, между прочим!
Соловьев пожал круглыми плечами и пошел к двери в прихожую.
Когда он распахнул ее (одновременно распахнув рот), стало видно, что в прихожей пребывает один Магницкий.
Магницкий сидел на полу, держась за голову.
— Позови… — начал было Соловьев, но осекся. Сделал три шага и заглянул за угол. На кухне шла возня, там все топали и бубнили.
— А этот? — спросил Соловьев, — ты его в сортир, что ли? Ты чего?! Ты что?!
«Сталин» прыгнул в прихожую, уронив застрявшего было в дверях Макагонова. Макагонов упал со стуком.
— Где?!
Магницкий мотал головой молча, и его пришлось оттаскивать от входной двери — мешал ее открыть.
— Он меня… ударил! Ушел! Меня чем-то по голове.
«Сталин» выпрыгнул на лестничную площадку. Лифт уже был где-то на первом этаже.
— Ушел! — сказал «Сталин». — Это точно, что ушел!
Снаружи ведь никого не оставили.
А тот «наружник», что до сих пор сидел в соседнем доме, вероятно, все любовался окнами квартиры: голый труп на кухне, копошение и драки в гостиной, тени на занавесках — кино!
А вот тени человека без шапки и куртки, того человека, что только что выскочил из подъезда, тот наружник никак не мог увидеть.
Оглушенный же Магницкий не мог ничего толком объяснить, повторяя с разными интонациями слова «ушел» и «ударил» и показывая то себе на голову, то на окно, хотя ясно было, что в первом случае он угадывает, а во втором ошибается…
Может быть, Магницкий и не ошибался, может быть, он не хотел объяснить, как было дело. Дело было не совсем так. Дело в том, что капитан Роальд не бил его по голове, вообще его не бил, он просто сразу же быстро вышел в незапертую дверь на лестничную площадку и пропал, а те трое, что возились сейчас на кухне, ни в тот момент, ни сейчас ничего не услышали (очарованные, надо понимать, Любкиной мертвой красой), не обратили внимания. Магницкий же, выждав с минуту, сел на пол и взял себя руками за голову. Ничего другого он не успел придумать.
— А этот где?! Дружок его чернявый?! Вместе драпанули?!
— Борис? Нет. Его наш Капустин, мол, вызвал. Этот минут пятнадцать как ушел.
Капитан слышал, что Магницкий звонит Маше, но не был уверен, что тот все сказал как надо, не был уверен, что Маша поверила в сказанное, не был уверен, что Маша сделает так, как ей было сказано.
Капитан был без шапки, без куртки, без денег. Правда, в свитере. Мог сойти за любителя ночного бега.
Оглядываясь на выход из подъезда, он чуть не сшиб длиннополого с овчаркой. Длиннополый оказался девицей.
— Деньги есть?! — спросил капитан.
Овчарка, прижав уши, полезла в сугроб, девица же, отступая, высунула из рукава пальто черное дуло. Но у капитана было острое зрение.
— Дай сюда! — он отобрал у девицы игрушечный, но очень похожий пистолет и тут, совершенно случайно, по-воровски косясь, заметил возле угла дома знакомую фигуру — сутулого, в кепке гражданина, засунувшего большие пальцы рук в карманы штанов и, словно крылышками, шевелившего-трепетавшего остальными пальцами.
— Привет! — сказал капитан, — быстро давай на Советскую!
— Можно, — пожал плечами Бейзе. Его лицо, омываемое тенями, то уплощалось, то выбухало неожиданными буграми и складками и проваливалось тенями. Глаза сверкали.
— А что там? — Бейзе кивнул в сторону подъезда.
— Шуруют. Еще один покойник.
Но было видно, что Бейзе что-то’ нехорошее про капитана уже слышал и колеблется. Наконец полез в кабину:
— Что-то ты без убора. Как все равно со спичечной фабрики.
— Гони! Очень прошу! Борис выходил?
— Этот-то? Был. Ко мне не подбегал, драпанул на проспект. Хотя я весь вот он-то, ведь на виду.
Подъезд наконец скрылся за углом. Еще секунд десять, и все они останутся далеко позади и уже ничему не помешают. Хотя Соловьев сообразит, подонок, куда я мог поехать. Но… не успеют.
— А что они насчет тебя трепались? Мол, на спичечной у нас! Роальд Василич! Кто бы мог думать! И те де. Чтой-то на нашей спичечной все сами себя, я чую, хотят перехитрить. То, мол, все они поехали на Каширский вал покойника ловить, то всей кучей — тебя! Он, мол, сам всех покойников уделал. Кого они дурят-то?
— Тактический ход. Глупость. Очень знать захотелось всем, понимаешь ли, Бейзе, кто живой, кто мертвый и кто кого убивает. Поэтому, поскольку я сейчас один все знаю, прошу гнать на любой свет под мою ответственность.
— На тот свет под твою ответственность?.. И только ты один все понял? За всю фабрику работаешь? Ну, голова!
— Пока только я понял.
— А я?
— А ты после меня. Если я сейчас из того дома живой выйду, я тебе первому все доложу.
— Спасибо, начальник! Все, глянь, борьба, борьба! Тайны! Тайны!.. Ты, считай, с одиннадцати утра еще не присел, гляжу? Кому хорошо, так — покойникам! Самые спокойные люди!..
Двенадцатый час. Огней мало, они толпами несутся навстречу, или в жерле проспекта стягиваются в ком, чтобы тут же струями разбежаться вокруг, а на повороте нерешительно топчется фонарь, отскакивая своевременно в сторону, и змеей скользит мокрый тротуар, вдруг окружает и тут же рвется на части, застилаемый на миг будками, углами, скомканным, как грязная простыня, сугробом; а слева — относительно неподвижный, ибо вибрирует синхронно с автомобилем, — Бейзе, — курносый крупный нос, уныло надломленный козырек кепки.
Готово. Вон тот.
— Адрес я знал, — расстегнул для чего-то ворот капитан, — но не бывал никогда. Даже не думал здесь бывать.
— Спичечная фабрика!
Подкатился двор, весь лоснящийся в огненных лужах.
— Давай к четвертому подъезду. По идее — там. Если кто из наших подъедет, то ты не сразу… Впрочем, как хочешь.
— Не говорить, что ли, куда ты пошел?
— Да. По возможности.
— Нету возможности. С вами насмеешься и наплачешься. Хотя, может, и не скажу. Чую, праведный ты. Да и в какие ты нумера, не знаю.
Капитан выпрыгнул у четвертого подъезда.
Да. Среди номеров мелькнул восемьдесят четвертый. Судя по номеру, с которого начинался счет квартир в подъезде, восемьдесят четвертый — на четвертом этаже.
Капитан стал бесшумно (чуть посвистывали на поворотах подошвы) подниматься на четвертый. Свет горел не на всех площадках. Капитан всплывал из сумерек пролета, как из колодца, отбрасывал на ступени тень, то вниз, то вверх, изломанную, гармоникой складывающуюся, трижды уперевшуюся в синий квадрат окна над голым коленом мусоропровода.
Куда же могла, скорее всего, сбежать Маша после звонка Магницкого? Если сбежала. Скорее всего — в номера восемьдесят первый — восемьдесят третий. А вот здесь, на третьем этаже, — семьдесят седьмой…
Одинаковые двери, одинаково неподвижным, желтоватым светом встречающие «глазки» в дверях.
Почему хочется начать с восьмидесятой? Да. Как-то Маша жаловалась, что залила горячей водой квартиру соседки, и та учинила иск. Хотя вроде бы поладили миром. А восьмидесятая как раз под Машиной. Может быть, такие вещи сближают? Во всяком случае, с жильцами восьмидесятой Машенька как минимум близко знакома.
За дверью тишина. Никаких лишних теней не свешивается и с площадки четвертого этажа.
Надо спешить.
Капитан надавил на кнопку. В глазке мигнуло. Капитан отступил на шаг — пусть посмотрит.
— Что надо? — Довольно громко спрошено.
