— Что, сука?! — зарычал на ухо голос, в котором Мила к ужасу опознала отвратительные лающие интонации Лени Витрякова, — что, давалка, не ожидала?! Сюрприз!!
Винтарь встряхнул ее как куклу. Милу охватил подавляющий, безраздельный паралич.
«Я пропала», — задохнулась она.
Витряков оттолкнул ее от себя, одновременно залепив оглушительную пощечину. Мила полетела в сторону, врезалась головой в вешалку и тяжело упала на пол.
Огнемет шагнул к ней и безжалостно ударил в спину. Корчась на паркете в море захлестнувшей поясницу боли, Мила Кларчук услышала, как Витряков громко пролаял сверху:
— Говорил я тебе, Вацик?! У этой членососки одно говно на уме! Не зря я остался! Чуяла моя срака. Ну теперь она приехала. Слышишь, сука?! Конец тебе!
Милу снова ударили и вокруг сомкнулась темнота.
* * *
К половине седьмого утра вновь заморосил паскудный, чисто осенний дождь.
— Ох и жрать охота, — пожаловался Любчик, заворочавшись бочкообразным торсом по переднему сидению «пятерки». Сиденье заскрипело всеми своими металлическими внутренностями.
— Сидушку не сломай, бегемот, — враждебно пробурчал Вардюк. Он был ниже слоноподобного напарника на полторы головы и вдвое уже в плечах. Зато против пары крохотных звездочек Любчика, к тому же скупо разделенных по одной на каждый погон, имел, по совокупности, аж шесть. Вардюк тоже был голоден и зол. За ночь, проведенную в машине, у него сначала онемели ноги, а к утру мерзкое покалывание перебралось выше и полностью омертвило задницу. Чувство было таким, будто круг кровообращения замкнулся в районе поясницы, а ниже простерлись абсолютно аморфные, чужеродные образования. То ли собственные ягодицы, то ли мешок с цементом, так сразу и не разберешь.
Накануне вечером они с Любчиком опустились вслед за «Ягуаром» Бонифацкого на набережную Ялты.
— Слышь, Вардюк? Он еще и блядь какую-то закадрил, — ляпнул Любчик, притормозав метров за тридцать до стоянки перед рестораном.
— Какую еще блядь?
— Да вон, гляди. Прямо на ступеньках разговаривают.
Вардюк, присмотревшись, опознал по описанию Милу Кларикову.
— Дурила! Это же наша клиентка.
— Откуда она тут взялась? — поразился Любчик.
— Я ж ей сам сказал, чтоб на набережную выдвигалась. Ты чем слушал?
— А?..
— А ничего лярва… — оценил через минуту внешность Милы Сергеевны Любчик. — Вот, блинклинтон. Жалко что встречать ее не поехал. — Любчик мечтательно вздохнул. — Разложил бы прямо на капоте…
— Губу закатай! — осадил напарника Вардюк. — Нужен ты ей, как зайцу стоп-сигнал.
— Нужен, — убежденно возразил Любчик. — Курочка столичная. Да они там все, только бабки покажи, сразу это, ноги раздвигают.
— До фига бабок у тебя? — заинтересовался Вардюк. — Спасибо, что сказал. Подпольный миллионер Корейко? Я не знал…
— Корейко не Корейко, а кое-какая копейка имеется…
— Теперь буду в курсе, у кого долгонуть, если что…
Вместо ответа Любчик осклабился.
— Ух, телка сладкая, — никак не успокаивался он.
— Ладно, умолкни.
Тем временем Мила под руку с Боником скрылись в ресторане.
— Будем ждать, — распорядился Вардюк.
Пока Вардюк нес вахту в кабине, слушая музыку и поглядывая на проплывавших мимо женщин, Любчик прошвырнулся по набережной в поисках еды. Вернулся с пакетом, в котором оказались копченая курица и десяток маринованных баклажанов, фаршированных мелко натертой морковью по-китайски, с большим количеством специй.
— Уф, — Вардюк откусил и у него сперло дыхание, — за «колой» сгоняй, а?
Любчик, чертыхнувшись, отправился за питьем. Им пришлось томиться почти до половины первого ночи, когда в дверях ресторана, наконец-то, возникли Мила и Вацлав Бонифацкий. Оба выглядели изрядно захмелевшими. Мужчина держал правую руку на крутом бедре женщины.
— Вот паскуда, — возмутился Любчик, провожая глазами такси, на котором укатила парочка. — На ходу бабу лапает. До дому дотерпеть невмоготу.
— Подбери слюни и давай за ними! — рявкнул Вардюк. Любчик завел двигатель «пятерки».
— Слышь?.. А «Ягуар» он чего, тут бросил?.. Во дает?! Прямо на набережной кинул тачку за сорок кусков, и адью?…
— Хочешь угнать?
— Я — нет. Без меня желающих пруд пруди.
— Да, — вынужден был согласиться Вардюк, — самоуверенная сволочь. Ничего не скажешь… Ладно, поехали за такси.
Такси доставило Милу и Боника к уже знакомому милиционерам особняку. Бонифацкий расплатился с шофером и увел женщину вовнутрь.
— Почему я не стал бандитом? — спросил у приборного щитка Любчик. Вардюк хмуро покосился на партнера:
— Протяни до конца квартала, там развернешься, и вставай на тротуаре.
Любчик выполнил приказ, и оба приготовились ждать. Возможно, и до утра.
— Сношаются, аж стены качаются, — огласил воображаемые события внутри особняка Любчик.
— Сними с крыши маячок, погаси подфарники и прихлопни пасть! — вконец обозлился Вардюк.
Около двух часов ночи к особняку Бонифацкого подкатил его собственный золотистый «Ягуар». Хвост в хвост «Ягуару» ехал джип, опознанный Вардюком, как «Ниссан-террано». Из «Ягуара» выбрался крепкого вида молодчик, отпер ворота и загнал машину во двор. Джип тем временем оставался на проезжей части.
— Давай документы проверим, — не выдержал Любчик.
— Сиди…
Молодчик вышел со двора, приблизился к приоткрытой дверце джипа и минут пять о чем-то совещался с водителем. Затем джип развернулся и, дав газу, скрылся за углом.
— Вот скотина, через двойную осевую…
— Да умолкни!..
Оставшийся в одиночестве крепкий молодчик закурил, поглядел направо — налево, запер ворота и вернулся во двор через калитку.
— Он что, в дом пошел? — спросил у напарника Любчик.
— Да не вижу я, — огрызнулся Вардюк.
— Бедная телка, — похабно захихикал Любчик, имея в виду Милу Сергеевну.
— Ох, заткнись.
Ночь выдалась холодной. Любчик заводил мотор каждые полчаса, запуская печку «пятерки». Но стоило двигателю умолкнуть, как тепло улетучивалось из салона с легкостью воздуха, покидающего потерпевший крушение звездолет.
В дома было тихо. Напарники то посматривали по сторонам, то безнадежно кемарили.
Потихоньку наступил рассвет. Но вместо согревающих солнечных лучей с неба обрушился отвратительный холодный дождь. К половине восьмого партнеры окончательно закоченели и теперь сидели злые и не выспавшиеся.
— Смотри! Тот самый джип, что ночью приезжал, — Любчик качнулся вперед. Спинка сиденья мученически затрещала.
— Тихо, — приказал Вардюк.
«Ниссан-террано» подкатил прямо под забор, ограждающей дворик особняка от улицы. Из салона вылез крепыш лет двадцати пяти, не больше, чирикнул с брелока сигнализацией и скрылся в калитке.
— Ну? И чего нам делать? — поставил вопрос Любчик.
— Я откуда знаю?
— Ты командир.
Вардюк почесал лоб.
— Хорошо. Сидим и наблюдаем, — минутой позже решил он.
В девять утра из дома вышли трое мужчин. Бонифацкий, человек, ночью пригнавший «Ягуар» и молодой здоровяк, прикативший недавно в джипе. Милы нигде видно не было.
— Ну?
— Сиди, наблюдай, говорю! Ну? Что — ну?
— Видал рожу у того, который в джипе приехал?
— А что рожа?
— Да вроде, в шрамах вся. Морда уголовная…
— Так ты еще и орел дальнозоркий? — съязвил Вардюк, впиваясь глазами в троицу, но расстояние было изрядным, так что ни черта разглядеть не удалось.
Трое на тротуаре недолго посовещались. Наконец Бонифацкий, сопровождаемый ночным гостем, полезли в джип. Обладатель исполосованного шрамами лица остался на мостовой. Как только джип тронулся, Шрам вернулся в дом. Джип скрылся из виду.
— Чего дальше делать?
— Бес его знает. — Вардюк шлепнул ладонью по торпеде. — Тут будем сидеть. Наше задание — женщина.
— А если они ее того?..
— Что, того?
— Грохнули…
— Тело видел?
— Нет…
— Тогда отвянь. Грохнули! — передразнил напарника Вардюк. — Это нас Михалыч грохнет, ежели мы ему операцию сорвем. Соображаешь?
— Угу…
— Номера у джипа срисовал?
— Так точно.
— Запиши в блокнот.
Улица снова опустела. Прождали еще минут пятнадцать. Неожиданно Любчик, нет-нет, да и поглядывавший в зеркало заднего вида, плотоядно сообщил:
— О, таксер едет. Дай я хоть кого трахну. Сил нету в кабине сидеть!
Вардюк собрался было возразить, но потом отмахнулся:
— А, трахай…
Когда до ярко-красного «Москвича» с желтым плафоном такси на крыше оставалось метров пятьдесят, Любчик вывалил из кабины свое грузное тело тяжелоатлета на пенсии.
— Ох, блин, затекло все. Ног ни хрена не чувствую.
Вспыхнула лампочка милицейского жезла. Любчик воздел перст к небу, а потом яростно махнул вниз и вправо, — к обочине, мол, давай.
