Ему что-то шептал Давыдовский – он не слышал. Неофитова не было рядом с «графом»: вернее, тело-то сидело в креслах, а вот душа… Душа Самсона была там, в театральной Бухаре, которая уже казалась настоящей. Дух Неофитова, его суть присутствовала при разговоре Ивана со спасенным им Булатом, витала в комнате, где Иван собирался в обратный путь домой, а когда Андана, сгорая от любви к купецкому сыну, переоделась мальчиком и нанялась к нему слугой, душа Самсона была рядом, слышала весь их разговор и пыталась предостеречь Андану от необдуманного поступка.
А потом была степь, трусость и предательство Ивана, благородство Булата и муки прозревшей Анданы, убившей собственного сына. Ее и Ивана. И деньги, за которые Иван продал честь любящей женщины, дружбу и совесть. И здесь деньги, деньги… Права была великая императрица, государыня Екатерина Вторая, сказавшая некогда, что «театр – это такое место, которое должно быть во всей строгости училищем добродетели и страшилищем порокам»…
Когда опустился занавес, какое-то время стояла полная тишина. А потом зал словно взорвался рукоплесканиями. Актеров, занятых в «Иване – купецком сыне», вызывали аж четыре раза! А в цветах для Анданы – Елизаветы можно было утонуть. Ну, не с головой, конечно, но по пояс – наверняка! У многих из публики в глазах стояли слезы. Черт возьми, ведь это так печально, когда счастье, за которое можно было ухватиться, стоит протянуть руку, уходит потому, что эта рука в нужный момент не протягивается. И последний шаг к счастью, который остается ступить, не ступается.
Извечная тайна: почему человек так стремится к счастью и в то же время так боится быть счастливым? Почему благополучие и покой для него предпочтительнее? Ведь дело даже не в Иване, а в человеческой природе. Ведь ухватить еще раз счастье, заполучить его в свои руки, – увы, такой возможности может более не представиться.
Неофитов ждал выхода из театра Виельгорской, почти как влюбленный юноша. Или как воздыхатель-поклонник, один из тех, что с пылающими от восхищения взорами проводят под окнами примы дни и ночи в надежде увидеть своего кумира. В смысле, кумиршу. А уж если удастся поймать ее благосклонный взгляд или – какое счастье! – заговорить с ней, то сие, несомненно, будет являть верх неземного блаженства. Правда, Самсону Неофитову в отличие от большинства воздыхателей желалось блаженства вполне земного, но следует признать: он в достаточной мере испытал чувства, что клокотали в сердцах поклонников Елизаветы Дмитриевны Виельгорской.
Когда она вышла из здания театра, то целая вереница юношей и мужчин несла за ней букеты цветов. Все они складывались в коляску актрисы, и в экипаже для нее практически не осталось уже места. Тогда Неофитов быстро подошел к кучеру, сунул ему рублевик в ладонь и тоном, не терпящим возражений, произнес:
– Езжай, братец, к дому Лизаветы Дмитриевны без нее.
Кучер открыл было рот, но Самсон прошипел ему: «Я что тебе сказал?!» – и так посмотрел на мужика, что тот, кивнув и буркнув что-то вроде: «Ну вот, достанется мне седни на орехи», тронул.
Елизавета Дмитриевна растерянно посмотрела на отъезжающую коляску, и тут ее кто-то нежно взял под локоток и произнес чарующим баритоном:
– Лизавета Дмитриевна, не беспокойтесь, прошу вас…
Она перевела взор на говорившего.
– Вы, кажется, меня не помните? – лучисто улыбнулся Самсон Неофитов своей завораживающей улыбкой, против которой не могло устоять большинство встречавшихся ему женщин. – Нас познакомил на балу у генерал-губернатора его высокородие полковник Акакий Ильич Шинкарев…
– Ах да, кажется, припоминаю… Господин Неофитов, если не ошибаюсь? – приподняла бровки Виельгорская.
– Не ошибаетесь, Лизавета Дмитриевна, это именно он. То бишь я, – Самсон шаркнул ножкой. Кажется, он был польщен, что его помнят, из чего мгновенно сделал вывод, что следует ковать железо, пока оно горячо. Горячо у Неофитова было и в голове, и в теле. – Позвольте, я вас подвезу, – сказал он, причем это был скорее не вопрос, а неоспоримое утверждение, давно и вполне решенное.
Виельгорская снова вскинула брови и задержала взгляд на Неофитове. Очевидно, он произвел на нее должное впечатление, ибо она весьма благожелательно спросила:
– А где же мой экипаж?
– Я отправил его к вам на квартиру, – просто и без обиняков сказал Неофитов.
– Но зачем?
– Чтобы предложить вам свои услуги – довести вас до дома и тем самым провести с вами наедине несколько минут, которые сделают меня счастливым, – честно ответил Неофитов. – Кроме того, ваш экипаж был до того загружен цветами от ваших воздыхателей и поклонников, что вам все равно не хватило бы в нем места. Вы ведь не стали бы выбрасывать цветы?
– Нет, – ответила Лизавета.
– Ну, вот видите, – произнес Самсон решительным тоном и предложил актрисе руку. И она приняла ее.
Когда они уселись друг против друга в коляску Неофитова, Елизавета Дмитриевна спросила:
– Вы как-то странно говорили про моих воздыхателей и поклонников. А вы, стало быть, не входите в их число?
– Я лелею себя надеждой быть вашим… другом, – ответил Неофитов, сделав упор на последнем слове, и со значением посмотрел в глаза Виельгорской.
– Но вам нравится, как я играю… хотя бы немного? – слегка обиженно спросила Лизавета. Впрочем, обиженность ее была явно наигранна. А вот что было на самом деле – опытному мужчине вполне возможно было прочитать по ее глазам.
Неофитов прочитал. Это была явная заинтересованность. Для начала совсем неплохо…
– Нравится – не то слово, – ответил Самсон, когда коляска тронулась. – Я в восхищении. В восторге. Знаете, что такое восторг?
– Конечно, знаю, – не очень уверенно ответила Лизавета.
– И что это такое? – посмотрел на нее Неофитов с любопытством.
– Это когда ты очень чем-то доволен…
– Не совсем так, – после недолгого молчания произнес Самсон Африканыч. – Восторг – это преклонение. Это такой океан чувств, в котором можно запросто захлебнуться и утонуть от нахлынувшего счастья. Это когда тебя нет, потому что ты растворен в обожаемом предмете весь, без остатка. Возможно, восторг есть высшее проявление чувств.
– Мне казалось, что высшим проявлением чувств является любовь, – раздумчиво проговорила Виельгорская и как-то странно посмотрела на Неофитова.
– Вы правы, – коляску качнуло, и Самсон как бы случайно коснулся своими коленями колен Лизаветы. – Любовь есть высшее проявление чувств. Но восторг в чем-то мощнее, сильнее любви. Это словно защитное поле любви. Ее броня. Пока существует восторг, любовь невозможно ни убить, ни даже ранить. И в человеке, которым вы восторгаетесь, нет ничего, что вам бы не нравилось. И что впоследствии может вызвать у вас раздражение. Ибо раздражение есть…
– …палач любви, – закончила за Неофитова Лизавета Дмитриевна.
– Верно, – он посмотрел на нее влюбленными глазами. Нет, восторженными. Он умел это делать очень хорошо.
– Вы, наверное, правы…
Ее взгляд, который встретился со взглядом Самсона, был уже другим. В нем тоже присутствовало нечто, напоминающее упоение…
– Вы знаете, мне что-то очень не хочется с вами расставаться, – тихо произнес Неофитов и взял руку Лизаветы в свою. Она не отдернула. Даже не попыталась высвободиться. Она не понимала, что с ней. И в то же время чувствовала, что произошло нечто такое, что изменило все. Даже мир. Он стал совершенно иным. То, что случилось, поменяло краски всего того, что ее окружало: домов, одежды людей, листвы на деревьях; даже небо из серого стало голубым. Пронзительнее и звонче сделался воздух. И это лицо, что сейчас было так близко. Лицо красивого мужчины. Оно было прекрасно. И глаза, смотрящие на нее с восхищением. Нет, с восторгом, именно с восторгом… Они просто лучились им. И в них хотелось смотреть и смотреть, не отрываясь…
– И я знаю, как отвадить от вас всех этих ваших поклонников.
– И как же? – спросила Лизавета.
– Они, верно, одолели вас своим вниманием до невозможности, – не ответил на вопрос Самсон.
– Вы правы, одолели. – Она смотрела на Неофитова так, словно пыталась увидеть его мысли. – Так как же их отвадить?
– Очень просто, – Самсон придвинулся ближе к ней. – Надо просто выбрать из них одного, самого преданного, того, кто от вас в восторге, – он сделал небольшую паузу, – и тогда остальные поймут, что проиграли, потеряют всяческую надежду и перестанут беспокоить вас.
– Такого еще надобно найти, – ответила Лизавета.
– Ах, Лизавета Дмитриевна, – вздохнул Неофитов. – Вам нет необходимости искать его.
– Почему это? – уже зная ответ, спросила Виельгорская, явно лукавя.
– Потому вы его уже нашли. И он сидит прямо против вас…
Елизавета отвела взгляд от Неофитова. Потому что это было прямое заявление мужчины, предлагающего ей себя. И она не собиралась отказываться от этого предложения.
