Коля протер ладонью скамью и присел. Ситуация, если взглянуть на нее трезво, пьяная. Статья светит. Его задержали с оружием в руках, то есть с поличным. Целился в бутылку «пепси», птичку убил (не я, но поди теперь докажи!). Еще неизвестно, откуда оружие. Уж всяко не из оружейного магазина. Поверят ли Виталику, что это комбинация, — тоже не факт. Отделы разные и интересы разные. У них нынче ментовские войны. Короче, славная перспективка. Остальных-то выпустят — в руках ничего не было, в карманах тоже, а он в дерьме.
Вот ведь угораздило.
И это вместо романтического ужина. Он же хотел поехать сегодня к Вере Павловне! Ну, идиот! Правильно говорят — инициатива наказуема. Внедрился, Шарапов хренов! Сыграл на пианино![5]
Надо срочно сообщить Виталику. Возможно, он просто не знает, что случилось, иначе бы примчался на выручку.
Коля поднялся со скамьи и, как тогда, пять лет назад, принялся мерить камеру шагами. Только теперь делал это от чистого сердца, если можно так выразиться.
Куда увели Андрея Антоновича и остальных, он, естественно, не увидел. Не исключено, в отделе остались революционные подвалы. Сержант названивал в адресное бюро, проверяя, не в розыске ли пленные. С Москвой пока не связывался. Наверное, дорого.
Оставалось одно — как в старой песне, надеяться и ждать. В конце концов его рано или поздно заберут на допрос-раскол. Предложат написать явку с повинной или чистосердечно признаться.
Видела б его сейчас Вера Павловна. Блин, тебе не о ней сейчас думать надо, а как свою голову дырявую спасти!
Прошло тридцать тревожных утомительных минут. Забирать на допрос «Сыроежкина» товарищи из Управления не торопились. Возможно, ушли на праздничный ужин в кафе, посвященный удачному завершению операции. Или еще куда. Пора рисовать на стенах зарубки-календарь.
Но, чу! Шум за дверьми, тяжелые шаги, возмущенный баритон, взывающий к справедливости и адвокату. Звук ударов резины по мясу, крики, треск защелкивающихся наручников, одноэтажный русский мат — бессмысленный и беспощадный. Новый пассажир.
— Михалыч, принимай товар! В универмаге за рамкой задержали — свитер спер. Мы сейчас там опросим всех, а этот пусть сидит, ждет. Пристрой куда-нибудь, рапорт я напишу.
— У меня апартаменты под завязку.
— А в камере кто?
— С Москвы боец. Главковские со стволом взяли.
— Ничего, потеснится.
— Я не пойду в камеру! Не имеете права! — продолжал оспаривать решение органов магазинный вор. — Они врут все! Это не мой свитер! На полу валялся.
— Хороший сегодня день, — прокомментировал версию дежурный, — пистолеты кругом валяются, свитера. Почему я ничего не нахожу?
— Пустите! Пустите! Не пойду!
Дверь распахнулась, и помощник с трудом затолкал в камеру упиравшегося доходягу лет сорока. Причем затолкал прямо в наручниках.
— «Браслеты» снимите! Фашисты!
— Угомонишься — снимем. — Помощник захлопнул калитку за пленником.
Пленник, судя по гардеробу, не принадлежал к сливкам буржуазного общества. Замызганная фланелевая рубашка, выгоревшая матерчатая жилетка, лоснящиеся от грязи джинсы и коричневые туфли со сбитыми каблуками. Небритый лик, печальный взгляд. Коля, хоть и не был сторонником теории Ломброзо, но по характерной морде соседа, словно срисованной с книги «Приключения питекантропа», понял, что свитер на полу все-таки не валялся. Уверенности добавляли бледно-голубые наколки уголовной направленности на пальцах правой руки.
Пассажир по инерции пару раз саданул ногой по двери, вновь матюгнулся и, не рассматривая интерьер камеры, сразу плюхнулся на скамью рядом с Колянычем и вытянул ноги. Чувствовалось, что посещение подобных мест для него не в диковинку.
— С-суки потные! В «браслетах» на кичу! В СС такого не позволяли!..
От мужчины несло табачным перегаром, чесночной колбасой и свежевыпитым коньяком. Именно коньяком. Либо коньячным бренди — Коля, как человек, в прошлом неравнодушный к алкоголю, легко угадывал первопричину выхлопа, как Холмс определял сорт табака по пеплу. Сейчас-то он практически не употреблял — во-первых, врачи не рекомендовали в связи с травмой ума, а во-вторых, просто некогда. Торговать пылесосами в нетрезвом виде — первый шаг в финансовую пропасть.
— Хер им, а не статья! — Не представившись, мужик принялся доказывать соседу несостоятельность обвинения. — Рамка не звенела, на кассе меня не приняли.[6] А что потом было — судью не колышет!
Коля пожал плечами, мол, его проблемы трудящегося интересуют не очень.
— Ну скажи, разве я не прав? — Сосед настойчиво навязывал Коле диалог.
— Послушайте, — поморщился Коля, — мне нет никакого дела до вашего свитера.
— Да если б он мой был! Голяк полный! Беспредел!.. Им «палки» нужны, а я крайний! Так любого можно!.. Вот тебя за что?
— Дорогу перешел в неположенном месте.
— Не, мужик, дело твое, не хочешь базарить, не базарь, но ты просто рассуди — купил Ирке, ну, бабе своей, духи на именины. Заплатил по чесноку — две сотенных. Выхожу за рамку — валяется пакет. Вот ты бы не поднял? Поднял! Все бы подняли! Раскрываю — там свитер. Видать, обронил кто-то. Хотел на кассу вернуть, а толстуха-кассирша вой подняла, словно потерпевшая. «Украл, украл!!!» Цирики магазинные подбежали, в оборот взяли, ментовку вызвали. Типа, свитер этот сраный шесть косарей стоит! Объясняю им — я человек честный, копейки чужой в рот не возьму. А эти и слушать ничего не хотят! На весь универмаг кипеж подняли! И вот доказывай теперь, что не колбаса! Я и спрашиваю — это справедливо? За чужой кусок тряпки новый срок? Ладно б за свой!
— А что, был старый? Срок?
— Да какая разница? Что было, то прошло! Искупил. Блин, Ирка ждет, а мне даже не позвонить. Обидится. Ты не позвонишь, когда выйдешь? Предупреди, что здесь, а то ведь решит, что к своей бывшей сбежал!.. Хотя… не надо. Она тоже хороша, утром истерику из-за поллитровки закатила. Сама выжрала, а на меня валит. Черти, курево отобрали. Эй, снимите «браслеты»! Больно же! Руки занемели!
— Угомонился? — раздался голос извне.
— Да.
Сержант открыл камеру и освободил пленника от оков, но не от плохого настроения. Пленник напомнил про адвоката:
— Положняк, однако. Имею право.
— Вот и имей! Хоть сзади, хоть спереди, — помощник захлопнул дверь.
Мужик вернулся на скамью и продолжил ныть про несправедливость и отсутствие счастья в жизни. Потом представился:
— Меня Колей звать. Николаем то есть.
— Вадим, — в свою очередь назвался Коляныч, чтобы не показаться невежливым. Обидится еще и ухо откусит. От подобных типов с багажом статей всего можно ожидать.
— Давно здесь?
— Не очень.
— Чего нерадостный такой? Срок корячится? — не без участия поинтересовался магазинный вор.
— И не один.
— Серьезная статья или так — бакланка?
— Серьезная. Как атомная война.
— Ты не подумай чего, — почесал приплюснутый нос сосед Коля, — я просто в таких делах опытный, а ты, Вадик, гляжу, первоход. Пособить могу.
— Почему это первоход?
— Глаз-алмаз. Может, конечно, в ментовке и не впервой, но на зоне точно не был. Зона отметину оставляет.
Коляныч молча кивнул головой, потом переспросил:
— А ты, стало быть, не первоход?
— Ну, есть такое дело. Оступился, как в лагерной характеристике написано. Три раза. Но здесь со свитером у них не прокатит. Вчистую выйду. Я теперь грамотный. Так что, ежели какой совет дать, не стесняйся — подскажу. Лучше всякого адвоката. Они только деньги тянут. Или привет кому передать. Я по-любому соскочу, ничего у ментов нету. А ты, главное, не колись. Всегда успеешь. Вот слушай. Меня в девяносто пятом на хате прихватили. Охрана. С козла одного решил должок снять, ну и подломил ему дверь. А она на сигнализации. Прямо на выходе меня и приняли с вещичками в руках. Считай, все — семилетка в перспективе, с учетом прошлых заслуг. Но обломилось у оперсосов. Соскочил.
— Как? — искренне заинтересовался Коляныч.
— Как в шахматы переиграл. Они ж на два хода вперед думать не умеют. Особенно молодежь. А опытных здесь сейчас и не осталось. Разбежались все в коммерцию. Так и так, говорю, моя хата — не отрицаю. Они, как водится, давай на «глухари» раскручивать — нет ли за тобой еще квартир. Я в открытую загружаю — хат больше нет, но если хотите — возьму. Мне один хрен максимум влепят, а вы мне за это условия в «Крестах» обеспечьте, с бабой свиданку устройте на уличной.
— Где? — переспросил Коляныч.
— На уличной. Проверка показаний на месте по-ихнему. Оперсосы и повелись. Давай мне адреса обворованные называть. Я на протокол штук пятнадцать взял. Потащили на уличную, с понятыми, с адвокатом, с экспертом. Тут я и дал реверс — ни хрена не помню, с обстоятельствами и числами путаюсь, короче, явно на себя наговариваю. А на суде и вообще заявляю — никого не грабил, менты били-угрожали, заставили оговорить, сами адреса назвали, в том числе и тот, где меня поймали. Зашел, мол, в подъезд нужду справить, гляжу, дверь сломана, заглянул — а тут охрана. Вещички мне в руки сунули — и в машину.
