Мы, полулежа в мягких шезлонгах, потягивали ароматное вино, беззаботно беседовали о превратностях жизни. Я подумал о том, что если мне суждено здесь, на острове, погибнуть, то сожалеть не стану. За волшебство нужно дорого платить. И в какой-то момент я первым нарушил идиллию:
— Вася, я так тебе благодарен! Утешил в конце жизни. А про твой «Костас» не беспокойся, я приложу последние силы, но найду его. И с помощью моего досье отыщем оставшихся в живых членов экипажа, только что будем делать дальше, — я развел руками.
— Прищучим всех поочередно! — пьяно сказал Василаке. — пойдем по кругу, тряханем каждого, я найду способ сделать это, сам смог убедиться, какие у Василаке длинные руки.
— И с Божьей помощью, — лихо подхватил я, — соберем по крупицам где, кто, когда видел алмаз.
— Запомни, Дылда, такие крупные алмазы, как «Костас» — дороже золота. Их потерять почти невозможно. Да, их воруют, из-за них убивают, но любой солидный ювелир хорошо знаком с именными алмазами, эти камешки живут века.
— Это уже слишком, ты хочешь алмаз опоэтизировать!
— Алмазы — живые существа, как и деревья. Они имеют душу, энергетику, рано или поздно каждый алмазный раритет сам дает о себе знать. Жизнь алмазов — еще не разгаданная тайна. Если звезды, как ты считаешь, божьи глаза, то алмаз, возможно, разведчик духа Святого. Он многое видит и вбирает в себя людские боли и радости.
— Эдак мы с тобой в мистику ударимся, — слабо возразил я, чувствуя, как проняло меня до дрожи это неожиданное суждения господина Василаке.
— Уверен, наш алмаз уже погубил немало злодеев. Медленно, но верно «Костас» приближается к своим прародителям — Василаке.
— Вася, — когда ищешь монету у фонаря, а не там, где потерял, шансы невелики. Ты мог бы протянуть мне хотя бы кончик «нити Ариадны», за который бы я мог уцепиться для начала. С чего мы с тобой начнем?
— Не мы, а ты начнешь, господин Банатурский, — строго поправил Василаке. — Вот и выкладывай свои предположения. Я денег зря никому не плачу.
— В школе, помню, учили: капиталист жирует на труде рабочего класса, высасывает у него все соки.
— Ехидина! — беззлобно огрызнулся Василаке.
— А теперь к делу. Мне нужно иметь описание алмаза «Костас», вес, цвет, характерные особенности.
— Все получишь.
— Отлично! — В моей груди начал разгораться огонек поиска, хорошо знакомое состояние, когда чувствуешь себя гончей собакой, идущей по горячему следу. И еще я вдруг представил, что с Василаке беседую не я, а мой давний друг и сосед по дому, знаменитый в прошлом сыщик, ныне отставник, Женя Клинцов. — Слушай, Вася, а во время урагана ты не мог просто выронить алмаз?
— Исключено! — отрезал Василаке. — Помню, как бежал по верхней палубе, вдруг судно резко бросило в сторону, в хлябь угодили. Я упал, ударился головой о стальную перегородку, будто бы на мгновение потерял сознание. Казалось, мое беспамятство длилось не больше минуты, но, очнувшись, сразу заподозрил неладное. Пошарил по груди — талисмана с камнями, а главное, с алмазом, не было. Я осмотрелся и… обнаружил неподалеку мою бечевку, но без камней. Да и бечевка была не порвана, а словно перерезана острым ножом. Тут-то я и взвыл.
— Выходит, нужно подозревать кого-то из вашей «великолепной» четверки, — предположил я, хотя и так было ясно: на судне оставалось четверо, остальные сошли на берег. — Но… вдруг алмаз у тебя «увели» чуть раньше, когда вся команда была на судне? Почему ты отвергаешь эту версию?
Василаке призадумался, начал сосредоточенно тереть широкий лоб. Вероятно, подобная мысль не приходила ему в голову.
— Вспомни хорошенько! — продолжал я настаивать, видя замешательство Василаке.
— Перед тем, как команде было приказано сойти на берег, я уходил в гальюн, — заговорил вновь Василаке, — мокрую робу повесил на стул, хотел переодеть тельняшку, но тут меня кликнул боцман Алексеев, дядя Леша, велел помочь ребятам в машинном отделении. Кажется, сняв робу, я оставил на шее бечевку с камешками, но… утверждать боюсь. Одно смущает: перерезанная ножом бечевка на палубе. Все остальное предстоит выяснить абсолютно точно.
— Ваша четверка, — продолжал упорствовать я. — Где она? Ты, к счастью жив, а остальные… Хоть фамилии оставшихся помнишь? Поэтому я сомневаюсь, что…
— Зря сомневаешься! — вновь резко ответил Василаке. — Никогда и ни в чем не следует сомневаться, иначе всегда будешь тянуть пустышку. Ищи, проверяй, отметай, анализируй, бейся головой о стену до тех пор, пока не достигнешь цели. И назад не оглядывайся, позади только то, что уже пройдено. А пока, я вижу, ты малость запьянел. На, выпей это! — Василаке протянул мне рюмку с ярко-красным напитком.
— Ни-ни! Больше ни грамма! — Я попытался отвести руку хозяина, но Вася был настойчив.
— Пей! Спасибо скажешь.
Вялым движением я взял рюмку, сделал пару глотков. Василаке с легкой улыбкой следил за мной. А я… в меня будто влили кипящий свинец, обожгло гортань, внутренности. Я хотел, было, возмутиться, но язык не повиновался. И вдруг… почувствовал необъяснимое состояние — исчезла пьяная пелена с глаз, прояснилось сознание.
— Ну, полегчало?
Я обалдел. Произошло чудо. Я снова был трезв, как стеклышко. Не веря перемене, взял графинчик, из коего хозяин наливал мне волшебный напиток, стал рассматривать. Василаке не торопил. Он-то хорошо знал свойства чудодейственного напитка.
— Откуда у тебя сия драгоценность?
— От верблюда! — отшутился Василаке. — Вижу, ты готов к продолжению беседы.
— Пожалуй, можно и продолжить. — Я не спускал глаз с графинчика, мечтая «рвануть» еще рюмочку. — Помнишь, у Зайкова на зверобое тоже был шаманский напиток, сильное зелье. Капитан рассказывал мне, будто очень немногие на западном побережье Сахалина могли готовить зелье из морских водорослей, размолотых панцирей высушенных крабов, нерпичьего жира и тундровых трав. Но, пожалуй, твой напиток посильней зайковского будет.
— Меня старый алеут никогда ничем не угощал, — с легкой обидой проговорил Василаке. — Это ты, Дылда, у капитана в любимчиках ходил, якшался с шаманским сыном, а я… был жалким пацаненком, получеловеком.
— Зачем ты так? — укорил я Василаке. — Вся команда, помнится, тебя жалела, подкармливала.
— Что правда, то правда! — согласился Василаке и вновь надолго замолчал. К старости и всесильный богач стал сентиментальным и слезливым, как большинство стариков.
— «Кто нерпушкин жир не пьет, до ста лет не проживет!» — повторял капитан Зайков в минуты редкого хорошего настроения. Дорого бы дали российские виноделы за рецепт твоего зелья, — бросил я нейтральную фразу. После протрезвления никак не находил нужного тона в разговоре.
— Мои ценности не продаются, — с откровенной важностью проговорил Василаке. — Кстати, замечу: вино сие — тоже семейная реликвия. Тоже со времен мальтийских рыцарей. — Мне показалось, что и сам Василаке рад внезапно возникшей передышке, откровенно трудный выдался у нас разговор. Наверняка думал богач, что я кинусь ему на шею при виде «зелененьких», но… А у меня была в это время одна навязчивая мысль: «Домой! Домой!» Расхотелось заниматься дегустацией вин и деликатесов. Быстрей бы вернуться в Россию и напрочь забыть все, что происходило со мной на сказочном острове, забыть, как забывается предутренний сон. Однако я понимал и другое — отступать поздно, меня целым и невредимым отсюда не выпустят. Стоит только Василаке отступиться, как за дело возьмутся другие «друзья» — хозяева виллы, на которой остановился с Музыкантом.
— Ладно, твоя взяла! — как можно натуральней проговорил я в ответ на немой вопрос господина Василаке. — Но, поверь, не потому, что сила всегда солому ломит, просто уступаю по старой дружбе. Сколько мы вместе пудов соли съели. И потом… на острове ты так принял меня, обласкал. Не могу же я ответить на это черной неблагодарностью.
— Выходит, договорились в главном. Таким ты, Дылда, мне больше нравишься. Кипрская мудрость говорит: «Человек, не отмеченный Божьей печатью, обычно проживает одну жизнь и бесследно и тихо покидает этот мир. А ты… писатель, умный человек, с моей помощью для тебя откроются дали, о которых даже не подозреваешь.
— Я и на родине жил припеваючи! — огрызнулся я, скорее по привычке, чем из-за желания поспорить с хозяином.
— В Старососненске, как мне в свое время доложили, ты доживал остатки жизни, был мало кому нужен. А я обещаю тебе, что заставлю встряхнуться, загореться, как прежде.
— Гореть, так гореть, лишь бы не погореть! — скаламбурил я в ответ. Честно говоря, Василаке был во многом прав: в Старососненске меня перестали замечать, ибо я «выпал из обоймы» известных людей.
— Давай, Дылда, не будем терять драгоценного времени, — оборвал Василаке, — завтра прямо с утра, ты начинаешь проговаривать для меня все, что считаешь нужным.
