Во время этого поистине сказочного путешествия с Кипра в Израиль мы впервые разговорились на равных, а не как было прежде, когда Миша-островитянин, явный криминальный субъект, и адвокат по имени Эдик «ломали» меня, выбивая согласие выдать досье Василаке. После моего двухчасового обеда с боссом Миша и адвокат прониклись ко мне почти благоговейным уважением. Оказывается, я и раньше был лично не только знаком с Василаке, но и в свое время помогал ему, чем мог. И теперь на яхте оба старались всячески расположить меня, охотно отвечали на любые мои вопросы, более не опасаясь провокаций.
За третьей бутылкой старого никозийского коньяка наш разговор незаметно перешел на криминальные темы. Я «подкинул» новым знакомым эту идею, которая меня крайне интересовала. Профессиональное любопытство прямо-таки разбирало меня. Без нажима напомнил адвокату и Мише о том, что господину Василаке понравился мой роман «Черный передел», который прежде назывался «Мафия». К тому времени я и сам плохо представлял, что это такое — мафия.
Адвокат, а вслед за ним и Миша, откровенно пожалели, что не в пример господину Василаке вообще книг, а тем более детективов, не читают, зато постарались восполнить мои пробелы знаний по этой нашумевшей на весь мир организации. Причем, так получилось, что Миша и адвокат не только просветили меня, но и вольно или невольно приоткрыли завесу над так называемой «евромафией» — мало кому известному сообществу, возможно иному явление, чем масонство, более осмысленное и неимоверно сильнее. Сообществом крупных европейских не только криминальных, маргинальных и финансовых тузов авторитетов, которые оторвались от сицилийской мафии и ушли далеко вперед. Не трудно было догадаться, что процесс перестройки и объединения криминальных структур близится к завершению. Оказывается, даже на «тихих» средиземноморских островах есть «счастливчики», которые заслужили право быть принятыми в евросемью, хотя пробиться в святая святых этой структуры очень и очень трудно.
Так, впервые я узнал, что за кандидата должен обязательно поручиться видный деятель «семьи», входящий в первую сотню лиц евромафии, что стать «человеком чести» — великое счастье, ибо сие звание открывает перед ним поистине неограниченные возможности — ему охотно открывают кредиты в солидных банках, помогают начать стоящий бизнес, у «человека чести» появляются и могущественные заступники, они не позволят «попасть на ножи» в любых разборках, а в случае нужды «семья» всегда защитит «родича», прикроет от удара, а коль силою обстоятельств придется ее члену отправиться за решетку, попробует выкупить, нанять лучших адвокатов, а если ничто не поможет, обеспечит родных, не оставит их в беде. Я понимал, что все мои рассуждения касаются только самого верхнего донышка, а что там, в глубине? Тут мой дурной писательский характер с правилом во чтобы то ни стало докопаться до истины наверняка обречен на провал, но вед кто-то должен попробовать пробить стену голым лбом, прежде писали в советских газетах «кто если не я». меня ни на минуту не оставляли воспоминани Эдика, который увлеченно и красочно живописал «высокие моральные качества» своей «евросемьи», а Миша-островитянин в это время помалкивал, хотя я был убежден, что и ему было, что сказать. Пришлось сделать вывод здесь адвокат главный: пусть даже они на одних должностях у Василаке, но тот в «в сеье» с —. Оказалось, что и яхта принадлежит ему, и та роскошная вилла, где содержали меня, тоже владение Эдика. И еще я сделал одно умозаключение, что Эдик, вполне возможно, и сам «человек чести», ибо слишком хорошо знакомы ему тонкости жизни и детали крепко скрытой от посторонних глаз этой криминальной организации. В предвкушении лафы, которая столь неожиданно свалилась на мою писательскую голову, я сгорал от нетерпения. Писатель — это получеловек. Если он за работой, то исчезает весь мир, он растворяется в чистом листе бумаги, ожидая счастливого мига, когда на этом листе, как на фотографии, вдруг проявятся очертания новых героев.
Внимательно слушая ленивые рассказы международных «авторитетов», я искренне жалел, что не взял с собой диктофон. Вот бы скрытно зафиксировать рассказы на пленку, чтобы не упустить детали. а на словах, кто мне поверить.
— Земляки! — как можно беспечней проговорил я, оглядывая по очереди своих попутчиков и хозяев, — если можно, расскажите саму технологию приема достойного человека в «евросемью».
— Тоже вступить захотелось? — не скрывая иронии, спросил адвокат, — не рановато ли? Вы, Банатурский, еще мелко плаваете, жопка наверху.
— Понимаю, не каждый достоин чести, но я же писатель. Хотите, дам расписку, мол, обязуюсь ни имен, ни кличек, ни мест, где происходит действие не называть. — Запоздало огляделся и ужаснулся. Глупец! Болван! Старый дурак! Разве можно об этом просить! Втянул голову в плечи, ожидая яростных выпадов, подозрительных взглядов, однако к великой моей радости, все обошлось вполне цивилизованно, хотя каждый из попутчиков, наверное, все взвесил и оценил, но ни Миша, ни адвокат не потеряли лица…
— Поди, в роман хочешь нас вставить? — неожиданно поинтересовался Миша-островитянин и пошевелил крутыми плечами. — Не ошибешься, мы ребята с головой. Вот Эдик, «человек чести», его спрашивай.
Адвокат Эдик — член «евромафии»! Я это и предполагал. Что ж, чем дальше, тем страшнее.
— Вы не удивляйтесь моим вопросам. — Я мгновенно оценил обстановку и, чтобы «не заметить» промашки Миши, пояснил с небрежным видом: «Господин Василаке нашел нужным кое-что мне поведать».
— Это облегчает задачу! — Адвокат снял солнцезащитные очки, горделиво выпрямился, привстал с плетеного шезлонга. — Да, я — член «евросемьи» и невероятно этим горжусь. — Однако легкое облачко набежало на холеное чело адвоката, он глянул на Мишу, но не прочел ни одобрения, ни возражения. — Кстати, писатель, а зачем тебе все-таки знать про «евросемью»?
— Снова да ладом, — деланно огорчился я, — разве вы забыли: перед вами не только друг Василаке, но и российский писатель, автор криминальных романов. Правда, Вася сделал мне замечания, мол, все из пальца высасываете, а мы тебе такие сюжеты подкинем, все книголюбы ахнут. Я спорить с ним не стал. Откуда, в самом деле, мне знать подноготную криминального мира? И еще, признаюсь, именно Вася посоветовал мне перетолковать «за жизнь» с вами. Не верите? Эдик, дай сотовый телефон, я сейчас позвоню Василаке, и он подтвердит мои слова. — Нутром почувствовал, что снова попал точно в «десятку», яростно застучало в груди сердце: не раздумали бы, «просветили» бы меня.
— А что, Миша, пожалуй, наш писатель красиво «рисует», возразить нечем, а? Правда, на сексота он не смахивает, лох!
Миша-островитянин кивнул в знак согласия. Кажется, я отлично понимал этих «новых русских». Когда есть все — деньги, яхты, виллы, когда душа ни в чем не имеет отказа, появляются новые соблазны — поведать миру о своем величии, о своей «крутости».
— Давай для верности заключим джентльменский уговор, товарищ криминальный писатель, — предложил Эдик. Мужичок он, видать, был и впрямь хитроумный, просчитывал все на много ходов вперед.
— Опять договор? — я хлопнул себя ладонями по ляжкам. — Я уже со счета сбился, заключая с вами всякие соглашения и договоры.
— Не кипятись, — охладил мой пыл Миша-островитянин, — не в «очко» резаться будем, Эдик прав. Каждый участник должен знать за что страдать будет.
— Лады, выкладывайте условия.
— Просто уговор. Не спрашивай меня про членов правления купола «евросемьи», не выпытывай про людей, которые дают рекомендации, не спрашивай, за какие доблести можно стать «человеком чести», не интересуйся моими близкими и друзьями, не…
— Эдик, мы уже об этом говорили: чисто теоретически, ты просто расскажи о самом ритуале торжественного приема в «евросемью». Меня, к примеру, принимали в пионеры с большой оглядкой.
Чтобы мои новоявленные покровители и благодетели не заметили явно нездорового любопытства в моих глазах, я постарался напустить на себя полнейшее равнодушие, мол, слушаю вас, господа-жулики от нечего делать, стал смотреть мимо крутого плеча Миши-островитянина вдаль, на море, а оно и впрямь было прекрасно, купалось в лучах щедрого золотого солнца, а сам жадно впитывал в себя каждое слово адвоката, краткие реплики Миши-островитянина. Эдик, на удивление, оказался отличным рассказчиком, не торопясь, отделяя зерна от плевел, выдавал детали и образы — подарки для пишущего человека. На какой-то миг мне стало неловко, ведь я по сути дела спровоцировал адвоката, выдавал желаемое за действительное. Но… о какой совести можно было говорить, беседуя с такими ребятами?
Однако, что сделано, то сделано. Словно исчезла яхта с позолочеными ободами на бортах, исчезли море и солнце, исчез весь окружающий мир. Перед моим мысленным взором отчетливо вставали картины ритуального обряда — приема в «евросемью», или, если хотите, по-итальянски, в «вечину».
