– Как Кит? – спрашивает она.
– Получил порядочную встряску, – отвечает он.
– Ничего, если я сяду?
– Садись.
Элизабет устраивается на диване, и складки на ее джинсах образуют острую букву «V» между ногами. Она кладет руку на спинку дивана и сообщает:
– Дон Уэртеро тебя ищет.
– Врешь ты все. – В глазах у нее проскакивает смешинка, и Тим почему-то считает нужным добавить: – Да и Брайан ищет, если уж на то пошло.
Она качает головой:
– Брайан мертв.
– Не врешь?
– Не вру, – говорит она. – Брайана постигла та участь, которую Уэртеро обещал тебе. Несколько часов он держал его голым на солнце, а потом привязал к бамперу внедорожника и поволок через кактусы. Радуйся, что тебя там не было.
– Радуюсь.
– Уэртеро послал Джонсона охотиться на тебя.
– Джонсон меня нашел. – Он наблюдает, как ее бровь изгибается изящной дугой, выражая любопытство. – Но ему снесло голову бомбой-ловушкой, так что мы не успели с ним толком пообщаться.
– Господи! – тревожится она. – Кит этого не видел, нет?
– Думаю, нет.
– Господи.
Он садится рядом с ней на диван.
– Casa del Brian[44] сгорел целиком, – говорит она.
Внутри у него, где-то в области желудка, проскальзывает искра… – чего – подозрения?.. – и он интересуется:
– Как же ты выбралась?
– Ну, Брайан меня исколошматил, и дону Уэртеро этого вроде бы показалось достаточно.
– И он тебя просто отпустил?
– Нет, – отвечает она, глядя ему в глаза эдаким циничным, умным, отчасти сердитым взглядом. – Он меня не просто так отпустил.
– Что это значит?
– Сам понимаешь, что это значит.
Они глядят друг на друга, и он словно бы со стороны наблюдает, как его рука тянется к ней, расстегивает верхнюю пуговицу на ее блузке, и Тим задается вопросом: откуда в нем силы еще и для этого? Она не пошевелилась, чтобы его остановить, так что он расстегивает одну пуговицу за другой, показываются ее груди в тонком черном бюстгальтере, и он чувствует, как на него накатывает восхитительный жар.
Он приподнимает одну прекрасную грудь над чашечкой бюстгальтера, потом наклоняется и нежно целует сосок, чувствуя ее длинные пальцы у себя на затылке, ощущая, как сосок под его языком делается упругим и сочным. Он оставляет его и вытаскивает ее блузку из джинсов, потом сползает на пол и снимает с нее обувь, все продолжая удивляться: что за человек, черт дери, все это делает? Ведь это же не я!
Она откидывается на спинку, и он стаскивает джинсы с ее чудесных длинных ног и потом снимает с нее черные трусики, которые кажутся такими мягкими даже по сравнению с мягкой кожей ее ног. Он смотрит, как они сползают с ее ног на дешевый ковер на полу, и потом поднимает глаза на треугольник рыжеватых волос. Он скользит руками вверх по ее ногам, мягко разводя их, и опускает голову вниз. Ее руки хватают его за плечи, когда он касается ее языком. Даже несмотря на то, что у него все напрягается и подрагивает под джинсами, он касается ее медленно и любовно, потому что ее били, и он считает, что она заслуживает нежности, и он чувствует языком вкус предстоящей награды за свое терпение.
Элизабет стонет почти неслышно, ведь в соседней комнате спит ребенок. Тим не спешит, он поднимает глаза на ее лицо, ему не верится, что это он – с такой красивой женщиной и что ей это нравится; одну руку она положила ему на плечо, а другой пощипывает себя за соски. Он продолжает смотреть на ее лицо и несколько минут спустя, когда она, изогнувшись, чуть отодвинулась и насадила себя ему на язык, и – ему не верится, но он кончил одновременно с ней.
Вскоре он снова готов, извиваясь, избавляется от одежды, и вот он у нее внутри, они тесно сплелись, обняв друг друга и раскачиваясь вперед-назад, и на этот раз она вскрикивает, и он, целуя, чувствует влагу на ее щеках.
Некоторое время они лежат в молчании и покое, Тим ощущает теплую влажность ее кожи и слушает, как она дышит, и жизнь в кои-то веки кажется ему безмятежной.
Эта расслабляющая тишина совсем убаюкала его, как вдруг она шепчет ему в ухо:
– А теперь скажи мне правду.
– О чем? – Ему хочется спать.
– О том, кто ты на самом деле.
И сна у него – ни в одном глазу.
– Я Бобби Закариас, – говорит Тим.
– Нет, это неправда.
Его обезоруживает именно ее уверенность. Он сидит на унитазе, глядя, как Элизабет моется махровой салфеткой под душем.
– Откуда ты знаешь? – спрашивает он без всякого вызова, скорее с интересом.
– Детка, женщину обмануть нельзя, – отвечает она.
Тиму не хочется развивать эту тему, и он осведомляется:
– И давно ты поняла?
– С первой минуты.
– С первой минуты?
Она улыбается и кивает.
С какой первой минуты, недоумевает Тим. С той минуты, как он вышел к бассейну у Брайана, или с той минуты, когда она вынула его член из штанов? Но по-настоящему он хочет узнать не это и спрашивает:
– А зачем ты мне рассказала про Уэртеро? Держала бы язык за зубами и позволила бы им меня убить.
Элизабет вытирается полотенцем и начинает натягивать джинсы.
– Это было бы нечестно, – замечает она, – позволить, чтобы тебя убили за то, что сделал Бобби.
– А что сделал Бобби?
Вскальзывая в блузку и застегиваясь, она предлагает:
– Давай сначала ты.
– Что – сначала я?
– Ответишь, кто ты, черт побери? И с чего это ты носишься туда-сюда и прикидываешься Бобби? И где сам Бобби?
В кои-то веки она, кажется, спрашивает серьезно, думает Тим. Эта ее издевательская улыбочка пропала, вокруг глаз – морщинки. Она выглядит старше, чем ему казалось. Старше и милее.
– Ты его любила? – спрашивает он.
– Когда-то.
– А сейчас?
Она пожимает плечами.
Тим набирает побольше воздуха и произносит:
– Меня зовут Тим Кирни, и я конченый неудачник. ДЕА заключило со мной сделку: чтобы я притворился Бобби Зетом, тогда они смогут обменять меня на своего агента, которого держит у себя Уэртеро.
Элизабет смотрела на него, ожидая, пока он выложит остальное, потому что она задала ему три вопроса, а он ответил на два. А он не хотел отвечать на третий. Лучше бы солгать и сказать, что он не знает, но женщина поступила с ним честно там, на старом ранчо, и она выстояла, когда Брайан бил ее пряжкой, так что Тим считал, что она заслужила честный ответ.
– А Бобби мертв, – говорит Тим.
Он встает, готовясь подхватить ее, если она, к примеру, станет падать в обморок, как это проделывают женщины в кино, однако она остается на ногах и бьет в самую точку:
– Как он умер?
По ее интонации он чувствует: она думает, что Бобби шлепнули, и он уже хочет сказать «от естественных причин», но тут вспоминает, что в наркобизнесе это и в самом деле естественная причина смерти – когда тебя шлепают.
Поэтому он говорит:
– Сердечный приступ.
– Ты шутишь.
– Под душем, – уточняет Тим. – Агенты ДЕА его взяли и собирались обменять, а он умер от сердечного приступа под душем.
– Только и всего?
– Только и всего, – повторяет он. И, помолчав, спрашивает: – Как ты, в порядке?
Она отзывается:
– Не тревожься обо мне… Никогда не представляла себе мир без Бобби. Ну да, я его столько лет не видела, но он всегда где-то был, понимаешь?
– Конечно.
И тут ее как прорвало. Тим видел такое в тюрьме: какой-нибудь парень за много месяцев слова не вымолвит, а потом на него находит, и он начинает, не думая, выбалтывать все, что у него в голове.
– Знаешь, когда я попадала во всякие переделки, – начала она, – без денег, или если меня бросал какой-нибудь мужик, или если дорожный патруль находил у меня в машине окурок косяка, – мне нужно было сделать только одно: позвонить Монаху, – и все улаживалось. За меня все улаживали, и это все Бобби, он мне протягивал руку, как бы далеко ни был.
– А.
– И я тоже всегда была готова ему помочь, – продолжила Элизабет. – Я с ним не виделась, но иногда ему нужен был кто-то, кому он мог доверять, и он передавал мне какое-нибудь поручение, и я его выполняла, любое.
– Двустороннее соглашение.
– А теперь он ушел.
– Да.
– Совсем ушел.
– Ага. – Тим вставляет в ее исповедь междометия, позволяя ей выговориться.
– Такое чувство, словно мир больше никогда не будет прежним.
Точно-точно, без балды, думает Тим. И для нее, и для меня.
– Так почему бы тебе им это не объяснить? – спрашивает она.
– Кому? Что?
– Объяснить дону Уэртеро, что ты не Бобби, – растолковывает она. – Что Бобби мертв.
Он качает головой:
– Не пойдет. Слишком много было крови, и потом, у меня на хвосте все равно останется ДЕА.
Не говоря уж об «ангелах ада». О них он даже не упомянул.
