– Да? – Массари убито уронил голову на грудь. – А вы?
– Что – я? – уперлась в него взглядом Евдокия Мансуровна.
– Вы не могли бы быть моей… моим другом? – поднял голову Массари и с надеждой и мольбой посмотрел на вдовушку.
Их взгляды встретились.
Надо сказать, что Евдокия Мансуровна, несмотря на свои миллионы, была женщиной отзывчивой и сердобольной. Она помогала своей многочисленной родне. Не оставляла вниманием и вспоможением двух племянниц покойного Родиона Степановича. Ее иждивением был сооружен придел Рождественской церкви во имя святых апостолов Петра и Павла, и церковь стала собором. На ее средства была отреставрирована рака с мощами великомученика Кирилла Белозерского в церкви Богоявления, и ее же иждивениями существовал сиротский приют на Рождественской улице. Помимо прочего, она всегда принимала участие в благотворительных лотереях, учиняемых городским головой и гражданским губернатором.
Словом, добрейшей души была женушка покойного купца Родиона Степановича Евдокия Мансуровна Крашенинникова, когда имела на то желание. А желание стать… другом красавца мужчины Эдмонда Массари пришло к ней тотчас, как только Огонь-Догановский представил его ей. У вдовствующей купчихи Евдокии Мансуровны тоже скопился изрядный запас неизрасходованной нежности и ласки, и она была совсем не прочь излить его на какого-нибудь галантного мужчину. То бишь выплеснуть, как выразился Эдмонд Себастьян Карлос Мария де Массари. И поэтому она, чуть помедлив с ответом (больше для порядка), негромко, но с чувством произнесла:
– Что ж, давайте попробуем.
– Как! – встрепенулся Эдмонд Себастьян Карлос Мария. – Это правда? Боже, я не верю собственным ушам! Вы – чудо!
Он схватил обе ручки вдовицы и принялся их целовать.
– Позвольте вас оставить, – галантно произнес Огонь-Догановский, в глазах которого давно прыгали искорки насмешки. – Меня, как вы сами понимаете, ждут мои ученики…
– Да, да, конечно, – проговорил Массари и даже присовокупил жест ладонью: иди, дескать, куда подальше и как можно побыстрее.
Огонь-Догановский уже открыто усмехнулся и пошел к своим ученикам. И Массари с госпожой Крашенинниковой остались одни в комнате.
– Вы знаете, я сразу вас заприметил, – едва не захлебнувшись от нахлынувшего восторга (такому непосредственному проявлению чувств Эдмонд учился возле зеркала около двух последних недель), выпалил Эдмонд Себастьян Карлос Мария. – И сказал себе: вот кто может стать тебе настоящим другом. Вот на кого ты можешь излиться всей полнотой своих чувств. И никогда не пожалеть об этом…
– Вы знаете, я тоже сразу обратила на вас внимание, – ничуть не жеманясь, что всегда нравилось Массари в женщинах, произнесла Крашенинникова. – Ведь в этом нет ничего худого, правда?
– Еще как правда! – радостно воскликнул Эдмонд, незаметно и с удовольствием оглядывая женщину. В ней действительно не было ничего худого. – Решительнейшая правда!
Скоро по Тобольску поползли слухи о том, что самая завидная в городе невеста, вдова Евдокия Мансуровна Крашенинникова, миллионщица, нашла себе жениха. И всякий раз говоривший при этом добавлял: ну, этого, смазливого и гривастого, нижегородского дворянина с итальянской фамилией, одного из тех девятерых, что сослали сюда из Первопрестольной за аферы, надувательства и мошенничества.
Ее предупреждали: не привечай его. Пожалеешь.
Евдокия Мансуровна в ответ лишь усмехалась.
Ее пугали последствиями: обдерет-де тебя, как липку, и бросит. И станешь ты, мол, посмешищем всего города и всей Тобольской губернии, а может, и всей Сибири, поскольку фамилия Крашенинникова была весьма известной во всем Сибирском крае.
Евдокия Мансуровна не желала слушать.
Ее натурально отговаривали от знакомства с «этим прохиндеем и явным женолюбом» и уж тем более от встреч с ним.
Евдокия Мансуровна вопреки всем появлялась вместе с Массари во всех людных местах. И не скрывала своего довольства.
А через три месяца «Тобольские губернские ведомости» в колонке «Местные новости» написали:
На днях в присутствии вице-губернатора камергера Двора Его Величества господина барона Альфреда фон Фультке, а также гостящей в нашем городе у своей тетушки гофмейстерины Двора Ее Императорского Величества госпожи Амалии Адамс и в присутствии господина полицеймейстера подполковника Дубивко господином Эдмондом де Массари была объявлена помолвка его и госпожи Евдокии Мансуровны Крашенинниковой.
В числе присутствующих на помолвке были замечены помощник губернского прокурора г. Усидчиков, городской голова Шаповалов, гласные городской Думы гг. Лыбин, Скрадчиков и Успенский; чиновник особых поручений при его превосходительстве генерал-губернаторе ротмистр Крузештерн; его преосвященство викарий Горгоний, иеромонах Савелово-Никитской пустыни Мегафон и настоятельница Свято-Успенского девичьего монастыря игуменья Феодора. Также со стороны невесты присутствовала многочисленная родня, а со стороны жениха – его московские приятели.
Свадьба г. Массари и г. Крашенинниковой намечена на время рождественских вакаций. Точную дату их венчания мы сообщим нашим подписчикам и читателям отдельно.
Следите за нашими новостями.
– Ты что, и в самом деле собираешься на ней жениться? – недоверчиво спросил Неофитов своего приятеля в самый день помолвки. И восемь пар глаз «червонных валетов» уставились на девятую. Эдмонд ответил каждому взгляду и вполне серьезно сказал:
– Собираюсь, мой друг.
– И будешь с ней жить? Всю оставшуюся жизнь?! – удивлению Самсона Африканыча не было границ.
– И буду с ней жить. Всю оставшуюся жизнь, – улыбнулся Эдмонд. – А что? Вполне приятное занятие, уверяю вас!
– А главное, обеспеченное занятие, – саркастически заметил Огонь-Догановский.
– Да, и обеспеченное, пожалуй, – с вызовом ответил Массари.
– Как же наш клуб? – спросил уже бывшего «валета» фальшивомонетчик Яша Верещагин, получивший сибирской ссылки больше других. – Аж восемь лет безвыездного проживания.
– Так его давно нет. Кончился наш клуб. Уже четыре года как почил в бозе, так сказать… – Эдмонд Себастьян Карлос Мария усмехнулся и в упор посмотрел на Верещагина. – Что, разве не правда?
– Не правда, – грубо встрял в разговор «граф» Давыдовский. – Мы есть, и мы живы. А следовательно, жив и наш клуб. И не тебе его хоронить, понял?
– Увольте, господа, не надо драмы. Решайте свои вопросы как-нибудь без меня, – сказал как отрезал Эдмонд Себастьян Карлос Мария.
Всем стало ясно, что уговоры совершенно бесполезны и ничего не принесут, кроме еще больше разочарования и ненужного нанесения обид. Эдмонд Массари стал для «Клуба «червонных валетов» отрезанным ломтем. Теперь, даже если он и попросится обратно, его не возьмут. Впрочем, такое поведение было не в характере Массари, вряд ли он когда-нибудь попросится.
И тут самый юный из «валетов», Юрка Каустов, задал вопрос, вертящийся на языке у каждого:
– А как же мы?
– Вы не пропадете, уверяю вас…
– Но ты отталкиваешь друзей, ты останешься один.
– Если так стоит вопрос… Как-нибудь перетерплю.
– На бабу нас променял? – недобро сощурил глаз Давыдовский. Сын тайного советника был горяч и крут и вполне мог заехать отступнику в ухо. Или по ребрам, это уж как получится…
– Нет, не на бабу, – с большой язвой в голосе произнес Огонь-Догановский. – На ее мильены… Ты это хотел от него услышать?
– Тихо, господа, прошу вас, тихо. У господина Массари сегодня все-таки праздник. Не будем ему его портить. Хотя бы в знак былой дружбы, – примирительным тоном произнес еще один «валет», Феоктист Протопопов, всегда отличающийся мягкостью характера и спокойной рассудительностью. Очевидно, в этом сказывалось его духовное происхождение: прадед, дед, отец и трое братьев Феоктиста служили приходскими священниками в подмосковных селах.
В общем, отстали «валеты» от своего бывшего товарища. Отрезанный ломоть, он и есть отрезанный ломоть, чего тут скажешь. Никто его никогда больше ни о чем не просил, первый с ним не заговаривал, а если с кем-нибудь из «валетов» заговаривал сам Массари, то в ответ слышал лишь однозначное «да» или «нет». Или вовсе ничего не слышал.
Через три месяца Эдмонд Себастьян Карлос Мария де Массари и Евдокия Мансуровна Крашенинникова повенчались. Вдовушка снова стала замужней женщиной и начала именоваться Евдокией де Массари, а Эдмонд Себастьян сделался миллионщиком. Зажили они душа в душу, и светский лев и ловелас стал вполне добропорядочным семьянином, редко выходящим из дома без особой нужды.
У него выросло брюшко. Взгляд потерял былую остроту, и все чаще и чаще он засыпал после обеда в своем кресле-качалке. А Евдокия Мансуровна де Массари по-прежнему вела дела покойного мужа, спуску никакому не давала, приумножала свои капиталы и надышаться не могла на красавца муженька. В общем, похоже, счастливы в браке были оба. Насколько можно быть счастливыми от спокойствия, достатка и отсутствия желаний. Ежели, конечно, то, о чем здесь сказано, и есть счастье.
