А «валеты»… Потихоньку они стали разъезжаться, потому как вышли ссыльные сроки.
Первым из Тобольска отъехал юный Каустов. Ему было разрешено проживание в Москве, и он вернулся к родителям, которые возвращению блудного сына были несказанно рады. Вслед за ним получили свободу отставной гусарский поручик Сергей Аполлонович Дмитриев, двинувший на Кавказ рядовым возвращать офицерское звание, и бывший чиновник Плеханов, за которого крепко хлопотали большие люди в Петербурге.
В январе восемьдесят первого года получил волю неконфликтный Протопопов. В том же восемьдесят первом году из Сибири уехали, освобожденные подчистую, Алексей Васильевич Огонь-Догановский, Самсон Африканыч Неофитов и «граф» Давыдовский. Алексей Васильевич с «графом» подались в городок Поречье Смоленской губернии, где у Огонь-Догановского, смоленского столбового дворянина, было имение, а Неофитов двинул в Казань, куда его пригласил письмом Вольдемар, то бишь Всеволод Долгоруков.
Остался тянуть тобольскую лямку лишь Яков Верещагин, коему покуда не вышел срок, да Эдмонд Массари. Впрочем, для последнего выражение «тянуть лямку» ничуть не подходило. Он просто остался: при законной супруге и ее миллионах. Отрезанным ломтем.
Что ж, и такое случается.
Часть IV
На всякого мудреца довольно простоты
Глава 14
Чувствования Всеволода Аркадьевича
– Вольдемар, дружище!
Самсон был неподдельно рад и аж светился. Вообще, «валеты» прекрасно изучили друг друга, и обманывать друг друга им было затруднительно, а подчас и невозможно. Так что искренность Африканыча была настоящей. Да и не могло быть иначе…
– Вижу, вижу. Я тебе тоже рад. Только я теперь не Вольдемар. И не князь. Просто Всеволод Долгоруков, – сказал, улыбаясь, Сева, пожимая Неофитову руку.
– Ага, Долгоруков, – усмехнулся Самсон. – Твоя фамилия, дружище, в России звучит так же, как если бы ты сейчас сказал: зовите меня просто – ваше превосходительство. Ну, как ты тут?
– Да помаленьку, – скромно ответил Всеволод Аркадьевич.
– Знаем мы это ваше «помаленьку», – усмехнулся Африканыч. – Последнее дело на сколько потянуло?
Долгоруков стал смотреть на свои руки, как будто в них было что-то захватывающе интересное.
– Молчишь? Небось тысяч на тридцать-сорок? Ты ведь по мелочам никогда не работал.
– Немножко не угадал… Восемьдесят, – ответил Долгоруков не без гордости.
– Сколько?! – едва не задохнулся от удивления Неофитов.
– Восемьдесят, – тихо повторил Сева.
– Ты в хорошей форме.
– Грех жаловаться.
– И что дальше? – Африканыч дольше, чем это бывает обычно, посмотрел на товарища.
– Что ты имеешь в виду? – спросил Долгоруков.
– Ну а дальше что ты намерен делать? – В голосе Африканыча послышались нотки тревоги. – Ты же не намереваешься выйти в отставку, как Эдмонд Массари?
– Не дождешься, – усмехнулся Всеволод Аркадьевич. – Я тогда с тоски помру. А эти свои восемьдесят тысяч в гроб заберу.
– Это по-нашему! – повеселел Неофитов. – Хотя с твоими деньгами, ясное дело, можно и в отставку…
– Нет, – повторил Долгоруков, – в отставку пока рановато. А что такое случилось с Массари?
– Женился, – просто ответил Африканыч. – На деньгах. И остался в Тобольске жить. Похоже, что навсегда.
– Это еще не факт, что навсегда, – заметил Долгоруков. – Что он, первый раз женится на деньгах?
– Это не тот случай, – ответил Неофитов, как если бы сидел на похоронах. – На сей раз – факт. Во-первых, он женился не просто на деньгах, а на миллионах…
Сева вскинул брови, но промолчал.
– А во-вторых, – продолжил Африканыч, – он сам нам об этом заявил. Открыто и без всяких обиняков.
– О чем, что остается в Тобольске?
– Об этом и еще о том, что выходит из клуба и перестает быть «валетом», – угрюмо произнес Самсон.
– Да, печально, – после некоторого раздумья промолвил Всеволод Аркадьевич. – Массари аферист высшего полета. Чего только стоила его афера с пустыми сундуками.
– Был аферист высшего полета, – поправил Долгорукова Неофитов, а теперь весь вышел. – Теперь муж какой-то пышногрудой купчихи… Предатель.
– Осуждаешь? – посмотрел на друга Сева.
– А как же иначе!
– Я бы на твоем месте не стал этого делать…
– Это почему? – Африканыч опять задержал на Долгоруком взгляд.
– А почему это ты лишаешь человека выбора? – выдержал взгляд Неофитова Сева. – Вот сам подумай, какое ты имеешь на это право? Каждый живет так, как может или как это ему нравится.
– Все равно, это пахнет предательством, – несогласным тоном произнес Африканыч.
– Нет, – твердо ответил Всеволод Аркадьевич. – Это осознанный выбор, на который имеет право всякий человек…
– А ты, я вижу, изменился, – не стал больше спорить с Долгоруким Неофитов. – Прежде подобных рассуждений за тобой не наблюдалось.
– Может, это и к лучшему… Тюрьма меняет людей, – философски изрек Всеволод Аркадьевич. – И там есть время подумать.
– Ну и что ты надумал? – не без иронических ноток в голосе спросил Неофитов.
– Знаешь, Африканыч, почему нам дали такие большие сроки? – начал издалека Долгоруков. – Хоть мы и не разбойничали, не грабили и, слава богу, никого не убили?
– Прокурор попался дотошный, – ответил Неофитов. – Да и мы тоже хороши: разозлили самого генерал-губернатора, а этого делать не следовало.
– Нам много чего не следовало бы делать, – как бы мимоходом заметил Сева, но Самсон оценил эту фразу. И уставился на Долгорукова взглядом, который говорил, нет, требовал: «Объясни!»
– Требуешь объяснений? – верно расценил взгляд Неофитова Всеволод Аркадьевич. – Хорошо, я объясню.
Африканыч согласно кивнул, и Долгоруков начал:
– Вот ты говоришь, что нам крепко дали по шапке потому, что попался дотошный прокурор. Принципиальный, иными словами. Так?
– Допустим, – согласился Африканыч.
– Но ведь судебное решение выносил не кто иной, как присяжные, – заметил Долгоруков.
– Что ты хочешь этим сказать? – заерзал в кресле Неофитов.
– А то, что присяжные заседатели были обозлены. – Всеволод Аркадьевич невольно вспомнил лица некоторых из тех, что выносили вердикт, и невольно поежился… – А почему они были злыми на нас? Ведь ты же не будешь спорить с этим? – посмотрел на Неофитова Сева.
– Не буду, – кивнул головой Африканыч. – Так почему они озлились на нас?
– Да потому, что они в большинстве своем честные люди, – ответил Долгоруков. – И обманутые нами тоже в большинстве своем были честными людьми. Понимаешь разницу?
– Кажется, я тебя понимаю, – снова поерзал в своем кресле Самсон Африканыч. – Ты имеешь в виду некоторое проявление солидарности?
– Вот именно! – Сева удовлетворенно улыбнулся и снова стал серьезным. – И наоборот: если бы обманутые нами были мошенниками или нечестными людьми, то мы в лице присяжных имели бы не врагов, а союзников. Тогда присяжные были бы на нашей стороне, и каждый бы из них думал: «Вот и хорошо, что «валеты» надули этих ворюг. Поделом им!» Тогда и вердикт присяжных был бы совершенно другим!
– Я понял, – сказал Неофитов. А потом подумал, какой же все-таки головастый мужик этот Сева Долгоруков.
– Теперь действовать мы будем иначе, – между тем продолжал Всеволод Аркадьевич. – И цель будем выбирать по-другому…
– Это как?
– Из числа плохих людей… Нечестных, вороватых, – пояснил Сева. Было похоже, что эта мысль была им не раз продумана. – Словом, составившим себе состояние неправедным путем.
– А ведь верно! – уже полностью понял задумку друга Неофитов. – Тогда, ежели мы еще раз попадемся, присяжные будут на нашей стороне и не будут столь строги, а возможно, даже не поддержат обвинения прокурора! И мы сможем отделаться только штрафами!
– Да, – согласился Долгоруков. – Но это только одна часть моей идеи. Другая заключается в том, что вор не пойдет в полицию жаловаться на мошенника, отобравшего у него наворованное. Зачем вору самому подставляться? Да и как это все будет выглядеть? Что, вор пойдет в полицию и скажет, что вот он несколько лет грабил государственную казну или брал взятки, а двое мошенников, некто Долгоруков с Неофитовым, в одночасье отобрали у него наворованное? Конечно, он не пойдет никуда жаловаться, а стало быть, не будет никакого следствия и суда. Уразумел?
Африканыч улыбнулся:
– Понял, Сева. И что, у тебя на примете есть подходящий ворюга?
– Имеется, – ответил Всеволод Аркадьевич.
* * *
Новый фигурант, или цель, появилась у Севы неожиданно. Еще неожиданнее с ним случилось то, что время от времени случается с мужчинами, – он влюбился. Знаете, бывает, что вы увидели женщину, перемолвились с ней несколькими фразами и вдруг поняли, что не можете без нее жить. И вам надо видеть ее ежедневно, ежечасно, говорить с ней, смотреть в ее глаза, а все остальное в сравнении с ней просто теряет всякий смысл. Ибо вся жизнь – в ней. Или она и есть вся жизнь…
