Поэзия, театр, искусство… Ересь, бессмыслица! «Чувства добрые» с «лирой» — чушь! Значительные разговоры о литературе ее мужа Бореньки — чушь. Кисти и палитры Анниньки — чушь… Да и сама Ирма Андреевна — бесполезный, праздный, самовлюбленный призрак. Чушь…
Пучковой казалось, что Солнцева помешалась. И Ирма Андреевна готова была признать, что воспринимает себя как-то странно, будто со стороны — страшной, злой, плюющейся. А на самом деле в ней поет светлая и нежная девичья душа. Поет и взлетает над этими дикими софитами, над черным небом в точках равнодушных звезд, над этой беспросветной глупостью, злом, ложью, в котором барахтаются, как в сладеньком защитном масле, все, кто сейчас вопит, хохочет и рыдает…
Некоторых пленников пришлось выносить: Дизайнера, Банкиров и Экономиста, злоупотребивших на радостях «волчьим» алкоголем. Последними из здания выводили в наручниках Петруччо и Кильку — затравленных, отчаявшихся волчат. Сломленных русских мальчишек…
Когда к машине «Скорой помощи» несли раненую Асеньку, жизнь в которой еле теплилась, генерал МВД Смелов, стоящий в группе спецназа, кинулся к носилкам. Эфэсбэшники были предупреждены, что его можно пропустить.
— Настенька, Настенька… — говорил он, заглядывая в землистое лицо дочери. — Что с ней, что?! — спросил он врача.
— Серьезное ранение. Задета бедренная артерия. Огромная потеря крови, — говорил отрывисто врач, пытаясь закрыть двери машины.
— Да стойте! Я поеду с ней. И кровь я готов дать. — На недоуменный взгляд врача тихо ответил, покосившись на стоящего в шаге спецназовца: — Я ее отец.
Лицо бойца осталось непроницаемым. Врач же отвернулся, пуская в машину генерала.
Сидя рядом с дочерью на узком откидывающемся стульчике, Смелов, опустив голову и потрясывая рукой, в которой держал фуражку, думал о разговоре с Крутым. Час назад он общался с ним по телефону.
— Забудь! Не вздумай ляпнуть эту ерунду про дочь где-нибудь! Эта женщина — чужой тебе человек, ты ее знать не знал и не воспитывал. В конце концов, двадцать пять лет назад все решила твоя балерина Храпова. Каждый, как говорится, выбирает по себе.
Не услышав ответа, главный контртеррорист глухо промычал:
— Не подписывай ты себе-то приговора. Должность — ладно! Страшно, но не катастрофично, в конце концов. Все на пенсии сидеть будем — ряженку пить. Но доброе имя, семья? Сколько нам осталось…
— Вот именно, сколько нам осталось? — вздохнул Иван Иванович. — Пора платить по счетам. А семья?.. Леля меня не бросит, остальное — как будет. — И, снова выдержав паузу, сказал, вдруг улыбнувшись: — Рыбалку у меня никто не отнимет. И совесть, надеюсь, тоже.
— Ну и черт с тобой и твоими сантиментами! — буркнул Глеб Глебович и бросил трубку.
От размышлений Смелова оторвала медсестра:
— Какая у вас группа крови?
— Третья положительная.
Сестра переглянулась с врачом. Аппарат показывал у Асеньки именно эту группу.
— Вы готовы к переливанию в больнице? — не столько спросил, сколько констатировал врач.
— Да, безусловно.
Через четыре часа после операции врач сообщил Ивану Ивановичу, что Анастасия Храпова будет жить. Конечно, он не стал высказывать своих мыслей о том, что сам бы предпочел в ситуации террористки Асеньки отправиться к праотцам.
Юлия покинула квартиру соседей Димитриевых — приятной четы пенсионеров, удостоверившись, что с Катериной и детьми все в порядке. Старшие сыновья сыщика вели себя образцово, как истинные офицерские дети. Они дичились незнакомой тетки-сыщицы, но не плакали, лишних вопросов не задавали и тихо сидели перед телевизором, угрюмо глазея на приключения Винни-Пуха. Младший же поначалу сильно раскапризничался, долго звал маму, а потом уснул, напившись молока с кексом. Сев в машину, Люша в изнеможении уронила голову и руки на руль. Но мозг ее, несмотря на нечеловеческую усталость, работал прилично. Сыщица вспоминала разговор с соседями Димитриевых.
— Они оторвали Цветика от Ланы и бросили на пол. Это рассказал Антон, старший, который вбежал в кухню, когда услышал крики матери и брата. Лана готовила ужин, а младший сидел на стульчике. Когда двое мужчин ворвались в кухню, Ланочка успела, по-видимому, схватить Цветика. Необъяснимо, как они смогли бесшумно открыть замок…
Тут пенсионера перебила Катерина:
— У них все время отперта дверь! Я не знаю, что с этим делать. Днем, когда приехала за Денисом, дверь тоже была открыта.
Пенсионер, вздохнув, развел руками:
— Как бы то ни было, двое мужчин в халатах врачей вошли в квартиру, сразу устремились в кухню и выволокли бедняжку, чем-то прыснув в лицо или оглушив.
— Из чего вы делаете такой вывод? Вы же не видели происходящего? — спросила Люша.
— Нет-нет. Мы ничего не видели, — мягко вступила супруга-пенсионерка. — Мы услышали совершенно небывалый плач детей из квартиры. Случается, конечно, что мальчики капризничают. Но подолгу они никогда у Ланы не плачут. Она прекрасная, просто прекрасная мать, — с усердием закивала головой соседка.
— Так откуда информация о медицинской форме и прочем?
— Это уже все подробно рассказала следователю, а потом всему дому Клопова с пятого этажа. Любопытная баба, которая даже дверь в подъезд подержала «врачам со “Скорой”», которые выводили почти бесчувственную Ланочку. Следователь, кстати, и к нам заходил, но мальчики, увидев его, так сильно раскричались, что он выбежал, чуть не заткнув уши, — рассказывала пенсионерка, подвигая к Люше розетку с вареньем.
— Спасибо, спасибо, — тронула Шатова женщину за руку, — но я совершенно не могу сейчас есть. Это от усталости… Да, так о чем бишь я?
Люша замолчала, уперев взгляд в пеструю клеенку на столе. Она чувствовала неотступный, испытующий взгляд сестры Дедима, и это ей мешало. Катерина и вправду с благоговейным вниманием следила за этой удивительной, отважной до безрассудства женщиной. Такой женственной и хрупкой. Выглядела Люша совершенно измученной. Бледное лицо, ввалившиеся щеки, черно-желтые круги вокруг глаз. Несколько ногтей с аккуратным маникюром сломаны. Когда сыщица подносила чашку с чаем ко рту, на открывавшемся запястье был виден глубокий порез, залитый йодом.
Шатова отказалась от госпитализации и опеки врачей. Она вообще отказалась от какой бы то ни было помощи, потому что считала, что сама еще не все сделала, не помогла до конца. Она была твердо намерена работать.
— Итак, бандиты были в медицинских халатах. Люша вдруг обернулась к диванчику, на котором сидели мальчики, и деловито спросила:
— Антоша, ты не мог бы сосредоточиться и сказать мне — это были врачи?
— Нет, бандиты.
— А узнать бы ты их смог?
Антон с силой закивал кудрявой головой.
— Я тоже! Я тоже их узнал и п-пух! Из автомата, как папа на войне, — вклинился средний, Андрон.
Люта вздохнула.
— А как они выглядели? Маленькие, высокие, толстые?
Антон покачал неопределенно головой.
— Они были в масках?
Снова отрицательный кивок.
— Ну, может, ты запомнил что-нибудь необычное в их лицах, внешности?
Антон сжал губы и, потупившись, показал себе на шею.
— У него была штука красная.
— Какая? — встрепенулась Люша. — Медицинские наушники, ну, такие трубочки? Нет… Шарф? Платок? Красное, красное… — бормотала Люша, зажмурившись и потирая виски.
— Может, у него, как у тети Вики, трубка в трахее? Ну эта, стома или как там, — подал голос до того безмолвный сын Катерины — Иван, который успокоился, наелся до отвала и теперь сидел, покачиваясь на стуле и мечтая о подушке и одеяле.
— Тоша, трубочка в горле у дяди? — спросила, сюсюкая, Катерина.
Антон вдруг встал в нетерпении и, подойдя к письменному столу с разбросанными по нему карандашами, стал что-то рисовать на альбомном листе. Взрослые сгрудились вокруг стола, который в этот вечер был отдан в полное распоряжение отпрысков Димитриевых.
— Бабочка! Он был в галстуке-бабочке! — догадалась Люша, посмотрев на фигуру, похожую на знак бесконечности, которую Антон заштриховывал красным цветом.
На нее внимательно, покачивая головой, посмотрел пенсионер и тихо произнес:
— Я бы не стал доверять, Юлия Гавриловна. Все-таки потрясение и… какая там бабочка, вы же понимаете.
— Нет, бабочка! — упрямо крикнул Антон. — У папы такая есть черная. Он говорит: короткая удавка.
— Точно! Галстуки он терпеть не может и называет удавками! — выкрикнула в возбуждении Катерина. — И бабочка к смокингу у него есть.
— У него еще сверкали глаза, — сказал, потупившись, мальчишка.
Пенсионеры выразительно переглянулись, мол, наговорит сейчас фантазер кучу небылиц.
— Он был в очках? — спросила Люша, которая отнюдь не разделяла скепсиса четы. Имея собственного незаурядного умника-сына, она склонна была доверять и этому серьезному мальчишке.
