— Все там будем, Боря. Все, — пробормотал Пал-Пал и, подняв пистолет с пола, влетел в комнату, где Виктор в очередной раз прятался под столом.
Выхватив мобильный из кармана, Пал-Пал набрал номер.
— Какого дьявола вы тянете?! Ждете, когда я вашему ищейке пришлю жену по почте?! В бандерольке, перевязанной черной ленточкой?! Да и некоторые заложники что-то засиделись. Вот думаю, с кого начать воспитательный процесс. У Певицы юная дочь совершенно прелестна.
— Не горячись, Грунов, не горячись, — ворчливо отозвался генерал Крутой. — В самом деле возникла проблема технического порядка. Думаешь, по мановению волшебной палочки денежки летают со счета на счет? Кое-кому приходится их собирать по сусекам, и вообще — где гарантии после всей этой стрельбы, что люди целы. Іде? Нам бы…
— Крутой, лепетать будешь, когда сорок трупов в полиэтилен паковать начнешь. Жду пятнадцать минут! И пропустите мою машину, которую, конечно, преследовать не советую. Помните, что я лжи не прощаю, — завопил Пал-Пал, лицо которого болезненно налилось кровью. Он отшвырнул телефон, дергая конвульсивно хищным носом.
— Собираемся, Витя! — рявкнул он на сына. — В конце концов, они получат фейерверк в центре Москвы. За что боролись, как говорится. — И он вытащил рацию:
— Через десять минут у входа. Успеваешь? Давай, — и Пал-Пал вышел из комнаты, направившись к подвалу. Когда его шаги стихли, из «медпункта» вышел Джон Валынский. Он щурился, пытаясь всмотреться в темноту, скрадывающую очертания трех трупов на полу, и причитал: — О, май Бог, май Гот!
Подходя к маленькой лестничной площадке, ведущей в подвал, — месту, где лежали тела Свища, Депутата и Весела, которого по приказу Грунова «чужаки» также вынесли из зала, Грунов услышал стон. Аркадий Свешников, придя в себя, пытался освободиться от пут. Из освещенного подвала сюда проникал скудный свет. Но Пал-Пал загородил его, присев на корточки перед Четвертым, который безумными расширенными глазами пытался всмотреться в лицо Отца.
— Я тебе объясню, Аркаша. Ты же здравый человек. Самый здравый из всех. Впрочем, и ты сломался, свалял дурака. Из-за тебя у меня могут быть неприятности. — Грунов ткнул пальцем в сторону трупа Депутата. — Но что стенать из-за пролитого молока?.. Понимаешь, жизни тех людей, которые находятся в зале, сейчас для меня так же ценны, как собственная жизнь. Случись что с заложниками, а с ними по вашей милости может произойти черт знает что, и я не долечу до нужного места. Хорошего, Аркаша, места. Теплого. Но и оно не резиновое, как и кабина моего самолета. Вот в этом и вся проблема! Я не могу гарантировать своим людям безопасность и достаток. Нет, — он горько вздохнул, — выяснилось, что не могу. А потому вы в любом случае обречены. Я искренне хотел, чтобы было по-другому, но… — Трунов задергал носом и взялся за подбородок. — Поэтому уйти безболезненно и не подвергаться унижениям, проклятиям, пыткам в аду тюрьмы много лучше. Хоть верить тебе и трудно Отцу. Но, как говорится, по «вере вашей». — Трунов с легкостью поднялся с корточек и неуловимым жестом достал «кольт». Глушитель скрыл звук. Убитый в лоб, Аркадий Свешников замер, глядя с отчаянным недоумением вбок, на ступени, ведущие в подвал. Но Пал-Пал уже поднимался на второй этаж.
Влетев в зал, Трунов первым делом бросился к выключателям, чтобы зажечь весь свет. От бьющих в глаза ламп люди пришли в движение, стали охать, стонать, причитать, закрываться.
— Все. Это конец, конец, конец!.. — стала вдруг истерично выкрикивать жена Режиссера. Муж пытался закрыть ей рот руками, но она вытягивала шею и, как заведенная, твердила про конец. Килька посмотрел на Петруччо, улегшегося на коленях Архиерея, и обомлел. Бывший Второй… безмятежно спал, пустив длинную слюну по рясе священника и обнажив в полуулыбке кривоватые зубы. Оторвав взгляд от Петруччо и переведя его вверх, на фигуру, воздвигшуюся перед заложниками, Килька уткнулся в страшные глаза человека, называвшего себя Отцом. Тот, не мигая, смотрел на своего воспитанника и вдруг сказал тихо, почти шепотом:
— Илья, все еще можно исправить. Иди вместе с Эдом и Стивом к подвалу. Нам пора.
Килька не сразу понял, чего хочет от него этот заклинатель. Но Пал-Пал, будто понимая недоумение Третьего, повторял медленно, гипнотически:
— Нужно разбудить Второго, подняться и идти вместе с Эдом и Стивом к подвалу. Мы уходим. Все получилось. — Вдруг он вскинул свой «кольт» и нацелил его Кильке в лоб: — Поднимайся, Третий, поднимайся!
Тут произошло какое-то быстрое движение, и страшные черные глаза исчезли, а перед Килькой, втянувшем голову в плечи, появились спины: черная, синяя, белая. Все довольно упитанные, кроме черной — громадной.
Это Архиерей, Банкир и Бывший Министр загородили собой Илью Миусова. У Бывшего Министра оказался очень высокий, почти женский голос:
— Да уходите уже са-ами. Зачем вам эта обу-уза — дети? Без них споко-ойнее. Это я вам как отец четверых ма-альчишек говорю.
Раздался сардонический хохот Грунова и его четкая скороговорка:
— Рекомендую после моего ухода отсюда не торопиться с бегством. Дождитесь славных товарищей из «Альфы». Это так — искренний дружеский совет.
— Друг заклятый, — процедила Пучкова, которая сидела, обняв Ирму Андреевну и покачиваясь, как мать, убаюкивающая дитя.
Солнцева пребывала в странном состоянии апатии. Она смотрела в одну точку, не могла шевелиться и, главное, совершенно потеряла интерес к тому, что происходило вокруг. Пучкова опасалась за ее психическое состояние и поминутно смахивала слезы со своих круглых щек.
Пал-Пал хищно оглядывал заложников. Поначалу он остановил свой взгляд на попе, но тот, как предполагал террорист, слишком неповоротлив в силу грузности и возраста. Узнаваемых политиков, хоть среди них и были господа корпулентные, что сейчас для Грунова было важно, он трогать не хотел. Мало ли что — пристрелят или ранят по ошибке свои же, а расплачиваться Пал-Палу. Тут он остановил взгляд на Онежском. Лица этого друга Димитриевой он не знал. «То, что надо! — решил бандит. — Широкий, круглый — Виктора закроет. И потеря невелика».
— Пойдемте-ка со мной, — поманил он пальцем фотографа.
— Зачем? — спросил Онежский, ощетинившись.
— Первым на свободе окажетесь. Давайте, давайте, я не шучу. Все будет хорошо. — Он подбодрил толстяка автоматом, тряхнув им перед его лицом.
Онежский поднялся, растерянно оглядываясь. Заложники смотрели на него в напряженном молчании.
— А гарантии? Какие вы даете этому человеку гарантии?! — крикнул Глава фракции.
— А какие гарантии я даю вам, господин Т? Вы живы и уже почти свободны. Если хотите, можете ВЫ проводить меня до машины.
— Ясно, — выдохнул Онежский. — Прикрываетесь мной.
— Кому-то это все равно придется сделать. Желающие есть? Из крупных мужчин?!
Желающих не нашлось. Фотограф пролез через сидящих впереди него людей и пошел, спотыкаясь, так как он сильно отсидел ногу, к выходу в сопровождении Грунова.
Тут заворочался Петруччо. Потянувшись, он пробормотал в хмельном полусне: «Кваса охота до смерти! А вода и кола — отстой». — После чего обнял живот Архиерея, как подушку, поворачиваясь на другой бок. Его стал тормошить Килька:
— Нужно развязать Аркана! Петька, Пе-еть! Да проснись ты, черт православный! Аркана нужно развязать и привести сюда.
— Да пусть ваш Аркан уматывает с террористами. Он опасен, неадекватен и может опять начать палить из какой-нибудь пукалки, — плавно жестикулируя руками, как крылами, высказался Дизайнер. Его негласно поддержал Архиерей, покивав монументальной головой, и Килька примолк, отвалившись на спину.
Грунов махнул Стиву и Эду, и те молча вышли за своим командиром из зала. Онежский стоял поодаль, в растерянности крутя головой. После освещенного зала он ничего не видел и почти был готов к тому, что сейчас на него бросятся и… все, прощай трудная и интересная жизнь. Тяжелая, но прекрасная. В секунду перед ним пролетели самые значимые моменты: мамин смех в залитой солнцем столовой и ее горячие руки на голове маленького Жени. Вера с шелковой лентой на голове. Ее смятая машина и похороны… Гроб бухнул об яму, как врезавшийся в роковую отмель корабль. Скандальный уход из НИИ, где без конца кипел чайник и на «бородинский» намазывали майонез. Краснодарская ферма друга: вечная жара и буйство золотого поля. Первый снимок — смешной, даже пошлый.
Девушка с серпом, в глазах — то ли упрек, то ли ужас. А потом… потом весь мир. Муравейник Гонконга и незыблемость Арктики. Веселый бомж под Бруклинским мостом и несчастный банкир-швейцарец, с тоской глядящий на свои наручные часы. Время… Утекающее время. Сколько его еще? Сколько?
Глаза Онежского свыклись с темнотой. Он отчетливо видел три силуэта, полуосвещенные лица. Отличный кадр под названием «Безнадежность». Мальчишки в банданах замерли, ожидая приговора от темной фигуры с белым лицом, на котором выделялся крупный принюхивающийся нос и лукавством горели остановившиеся глаза.
