Все, того, что раньше было телом Александры, больше нет. Есть лишь рассыпавшиеся на мелкие обгоревшие осколки кости. Они очень похожи на острые камешки щебня. Скоро их смешают с горячим асфальтом и уложат где-нибудь в Бэйсин-Сити. Прохожие будут ходить по ним и не подозревать, что они шлифуют своими подошвами. Да, я избавился от тела Александры. Но почему я не могу перестать думать о ней?
* * *Проходит неделя. На следующую «охоту» я не еду. Пусть парни поработают сами. Я им вполне доверяю. После одного мастер-класса, преподанного мной, обычно месяц-второй у них осечек не случается. Сегодня они работают для другого борделя, категорией пониже, так что и ответственности у меня меньше. Но «планку» держать надо высоко.
Мне кажется, что они задерживаются, должны были бы уже вернуться. Но звонить им во время «охоты» не стоит. Мало ли какие у них трудности возникли. Не буду мешать. Если бы что-то случилось, то позвонили бы сами.
Приезжают они поздно. Уставшие и довольные. Крис втаскивает в мой дом футляр с виолончелью и ставит его у стены, торжественно открывает. Внутри – напоминающий своими изгибами прекрасное женское тело инструмент. Его темный вишневый лак – как загорелая нежная кожа.
– Вот, старая ведьма сказала тебе передать. Сказала, что все равно никто из ее девчонок играть на ней не умеет. А эта рухлядь будет ей только напоминать о зря потраченных деньгах. Она затаила на тебя обиду, Кевин. – Крис садится в кресло, забрасывает ногу за ногу. – Хорошо мы сегодня поработали. – И он кладет на стол деньги – больше, чем я ожидал.
– Погоди, – удивляюсь я. – При чем здесь старая ведьма? Ведь вы работали сегодня на другой бордель.
– Нам просто повезло. Попалась еще одна девственница. Мы и решили, что грех будет спускать ее за бесценок во второразрядное заведение. Кэтрин всегда хорошо платит за такой эксклюзивный товар. Да и утешение ей от потери виолончелистки. Вот мы и сбагрили девчонку ей.
Крис смотрит на меня, ожидая похвальбы. Они и в самом деле молодцы. Соображают.
– Правильно сделали, – расплываюсь я в улыбке и стараюсь не смотреть на виолончель.
Она лежит в черном, бархатном изнутри футляре, как драгоценность в ювелирной лавке. Честно рассчитываюсь с парнями. Они заслужили свою долю. Я теперь даже жалею, что купил для моей Мэри драгоценности чуть дешевле тех, о которых она мечтала. Сережки и колье такие же, но бриллианты в них поменьше. Непредвиденная прибыль могла бы пойти на них. Я слегка поспешил с покупкой. Хотел сделать сюрприз.
Я отпускаю Криса с Биллом. Они могут отдыхать. За окном ночь. По небу плывут рваные облака. То и дело их озаряют вспышки молний, так похожие на голубое свечение сгорающего газа. В приоткрытом окне свистит ветер. Капли дождя стучат в стекло. Мне почему-то приходит на ум, что дым от сожженного тела Александры поднялся к небу, смешался с тучами и теперь падает на город, стучит в мои стекла.
Но почему я все время вспоминаю о ней? Почему не могу забыть о той, которой уже нет? И тут со вспышкой молнии приходит догадка. А может, я влюбился в нее? Но это чушь. Как можно любить ту, которой нет? Да и не способен я влюбиться. Я привык видеть в женщинах только товар. Товар нельзя любить, можно любить лишь деньги, вырученные за него.
Я прикасаюсь к виолончели. Трогаю ее гладкий, полированный гриф. Он теплый. Я достаю инструмент, сажусь на стул и сжимаю его ногами. Несильно, так, как это делала Александра. Провожу по открытой струне смычком. Виолончель откликается мне ровным грудным звуком, но он не чистый, к нему примешивается скрипение смычка, двигающегося по струне. И тут до меня доходит, что виолончель, как и скрипка, – инструменты, которые нельзя слушать вблизи. Когда слушаешь их издалека, то пропадает этот никчемный, но необходимый для волшебных звуков, скрежет смычка.
Странная мысль. Мой покойный папашка точно мне такого никогда не говорил. Я раздеваюсь и ложусь в постель. Виолончель таинственно поблескивает при вспышках молний. Ее сухой корпус отзывается на раскаты грома тихим гудением. Не могу сдержать порыв. Я встаю и забираю инструмент к себе в кровать. Теперь виолончель лежит рядом со мной на широком гидравлическом матрасе. Моя рука покоится на деревянном, лакированном изгибе, так напоминающем женское бедро. Нет, не просто женское, а ее бедро. Кажется, я начинаю сходить с ума. Я, конечно, слышал об извращенцах-фетишистах, но не думал, что это когда-то случится со мной. Но я уже пустил ее в свою постель и не могу заставить себя поставить к стене, боюсь обидеть. Обидеть кусок лакированного дерева! Бред. Но почему я должен отказывать себе, если мне приятно лежать рядом с ней? Ведь я один, и никто меня не видит. Смиряюсь с данностью. Лежу с виолончелью в одной постели и разговариваю с ней. Я не боюсь признаться, что люблю ее, люблю, как Александру. Что полюбил ее в тот момент, когда она выбросилась из окна на мостовую. И не полюбил бы никогда, если бы она осталась в «аудитории», где безумная старуха Кэтрин преподает девочкам, используя свое дряблое старческое тело в качестве учебного пособия. Это был поступок – уйти вот так, ускользнуть от всех нас. Поступок, на который была способна лишь та, которая никогда не испытала на себе насилия.
Я не заметил, как заснул. За окнами уже светает. По небу плывут остатки хмурых грозовых туч. Виолончель лежит рядом со мной. Мне стыдно за свою вчерашнюю слабость. Прячу инструмент в футляр. Я снова должен быть сильным. Никто не должен узнать о моей тайне. О том, что виолончель – это Александра, которой нет. В нашем городе нельзя быть слабым. Жизнь продолжается. Я хочу порадовать Мэри. Ведь она единственная у меня. Набираю ее номер. Телефон моей сестрички отключен. И это настораживает меня. Она раньше могла не брать трубку, но телефон свой никогда не отключала. Ладно, бывает всякое. Но, занимаясь кое-какими делами, я продолжаю ей названивать – все с тем же успехом. Мне вспоминается ее последний звонок, когда Мэри спрашивала у меня, можно ли ей целоваться с парнем-ровесником.
Теперь я начинаю подозревать, что этот парень существует в реальности. Они целовались, потом он затащил ее в постель. Вот и отключила телефон, чтобы никто ей не мешал. Я и сам впервые отведал вкус женщины, когда мне было четырнадцать. Но я же мальчишка, а она – девчонка. Я уже вижу в мыслях, как он трахает мою сестренку. Все-таки рано я разрешил ей жить раздельно с Джилой. Но тогда я подумал, что ей не место в Старом Городе, ведь Джила наотрез отказалась переезжать в другой район. Я мог бы поселить Мэри здесь, у себя дома. Но тут часто появляются Крис, Билл и другие парни, работающие на меня. Тут я обсуждаю дела. Все это не для глаз и ушей моей сестренки.
Когда уже к вечеру я вновь не могу дозвониться до Мэри, я не выдерживаю. Вскакиваю за руль и мчусь к ней. Ключи от квартиры у меня есть. Ведь это я купил ее для сестренки.
Взбегаю по лестнице. Несколько раз звоню и выжидаю около минуты. Если она все же в постели с парнем, то хотя бы пусть успеют одеться. Если же увижу их голыми, я проломлю ему череп, а так – просто набью морду.
Врываюсь в квартиру. Зажигаю свет. Никого. Кровать в спальне аккуратно застелена. На кухне – отключившаяся стиральная машина с мокрым бельем внутри. Мне приходит в голову мысль, что парень повел ее к себе. Выхожу в прихожую и сталкиваюсь с девчонкой одного возраста с моей Мэри. Она вскрикивает. Машинально отмечаю, что она хорошенькая и ладно сложена. Это уже издержки моих занятий «охотника». Но ее не выкрал бы даже Билл, потому что у нее легкое косоглазие. Проститутка не может быть косоглазой. Во всяком случае, хорошая проститутка, а других я не поставляю. Взгляд – это одно из ее тайных средств, которым она имитирует эмоции, обманывая клиента. Поэтому взгляд должен быть прямым – глаза в глаза. А косоглазая смотрит не прямо, а черт поймешь куда. Это не годится.
– Вы кто? – спрашивает девчонка.
– Я – брат Мэри. А ты кто такая?
– Я ее подружка. Увидела свет в окнах, думала, что это Мэри вернулась. Ну, я пойду.
Чувствую, она знает куда больше, чем говорит. К тому же она явно напугана. И испуг силен – он с легкостью читается во взгляде, даже при ее косоглазии. Уж не меня ли она испугалась. Как с подружкой, Мэри вполне могла поделиться с ней моими подозрениями и нетерпимостью к ее парням. Вдруг она знает, где живет тот парень, с которым я разрешил целоваться? Надо бы наведаться и к нему и вставить мозги на место.
Давить на девушек я умею даже без угроз. Подружка быстро сознается, но не в том, о чем я подумал. Дело совсем в другом.
– …мы гуляли с Мэри в городском парке. И тут на нас напали двое мужчин. Мэри они схватили. А мне пригрозили, что, если я кому-нибудь расскажу об этом, то они найдут меня и убьют. Я испугалась и молчала. Все ждала, что она вернется. Увидела свет в окнах…
– Что они сделали с Мэри? – я уже готов встряхнуть эту особу, чтобы она побыстрее выложила мне то, что знает.
