Он проследовал за ними в Санрайз на Монорвиль, и когда они повернули налево, чтобы выехать на ЛАЙ, Скэлли сделал вид, что продолжает ехать прямо, но на самом деле выключил свет и повернул за ними на ЛАЙ. Казалось странным, что, кроме них, на шоссе не было других машин, только они и он, Скэлли, — невидимый, незаметно следовавший за ними, как призрак.
Потом случилась странная штука — Сюзан резко остановилась посередине дороги, а Рэчел вылетела из машины, как будто ее выпихнули ногой. Джип медленно катился вперед, как на черепашьих гонках. Поначалу Рэчел не могла сообразить, что ей делать. Она беспомощно оглядывалась вокруг в надежде поймать машину, но трасса была мертва. Рэчел не могла увидеть «корвет», так как дорога была погружена во мрак: в этой части она не освещалась, а ночь была безлунной. Глаза Скэлли привыкли к темноте, и он отчетливо различил невероятно белую кожу и волосы Рэчел. Она медленно шла по дороге. Через какое-то время впереди нее на обочине показался джип с выключенными фарами, и Рэчел села в него.
Далее они поехали через Суффолк, Нассау, Куинз. Включив приемник и настроив его на рок-волну, Скэлли слушал музыкальную программу по заявкам с участием его любимого певца. Есть все-таки Бог на земле, иначе Скэлли заснул бы за рулем. Теперь же он громко пел вместе с Брюсом его песни.
Неожиданно Сюзан увеличила скорость и проехала на шоссе Ван-Вик в направлении аэропорта Кеннеди. Она въехала на стоянку спецмашин Американских авиалиний так, как въезжают в открытый кинотеатр для автомобилистов. Скэлли в замешательстве думал, как ему поступить. Он решился припарковать машину на стоянке для пассажиров — он мог бы ею воспользоваться, когда нужно, а если нет, то и наплевать — машина была чужая. Поставив машину, он, разумеется, не взял автомат, закрыв его в багажнике, и направился в здание аэропорта. Первым делом Скэлли заглянул в магазинчик сувениров и купил наугад кепку белого цвета, отделанную красным и голубым материалом, для болельщиков бейсбольной команды «Метс», частично изменив свой внешний вид, не боясь теперь, что его обнаружат раньше времени, до того, как он сам успеет выследить беглянок.
Он увидел их у стойки. В руках Сюзан и Рэчел держали дешевые сумки, которые они, по всей видимости, купили в аэропорту, точно так же, как и одежду, в которую уже успели переодеться. Сюзан оделась в кожу, на Рэчел же приличного ничего не было. Одежда, купленная в аэропорту, выглядела безвкусной. Кто вообще такую одежду покупает? Ответ напрашивался сам собой — женщины, скрывающиеся от полиции. Точнее, скрыться собиралась одна из них — Рэчел, улетающая в Майами. О чем это говорило? Видимо, она искала такое место, где не было вероятности встретить своих знакомых.
Прощание было скромным, без жарких поцелуев. В основном говорила Сюзан. Указания давались четкие, ясные. Рэчел выглядела слегка испуганной, обеспокоенной. Весь ее вид говорил о том, что она как бы сожалела о содеянном в бассейне. К тому же она смущалась, стыдясь полной безвкусицы своего одеяния, и переживала, что какой-нибудь симпатичный парень из всей массы глупцов, вырядившихся в слаксы, рубашки и куртки пастельных тонов, будет недоумевать, почему такая красавица, как она, носит тряпки из полиэстера.
Был и еще один момент: Рэчел сидела не в комнате отдыха для очень важных персон, а в зале для обычных пассажиров, где любой идиот мог пялиться на нее. Причиной тому было то, что летела она не первым классом, а по самым дешевым билетам вместе с работягами, словно не хотела привлекать к себе внимание. О том, что Рэчел летела инкогнито, Скэлли узнал, подойдя к стойке и попросив место рядом «со своим коллегой по бизнесу» мисс Филлипс. Служащий справился по дряхлому компьютеру и, извинившись, сообщил, что такая пассажирка не зарегистрирована, а это означало, что она назвалась другим именем.
Таким же образом поступил и Скэлли, представившись мистером Дэлтоном Хаммерслей. Кем бы он ни был, ясно одно — он был ротозей, забывший взять бумажник с кредитными карточками и шестьюстами долларами из-под сиденья «корвета». До отлета оставалось сорок пять минут. У Скэлли было время сбегать за деньгами и купить кое-что для себя: желтые слаксы для гольфа, рубашку, светло-зеленую куртку и спортивную сумку. Переодевшись в новые вещи, Скэлли стал выглядеть таким же чудиком, как и остальные. Теперь можно было садиться позади Рэчел, практически не боясь быть разоблаченным. Единственное, о чем следовало беспокоиться, так это о том, чтобы ненароком не оказаться с ней буквально рядом. В этом случае Рэчел могла его узнать за время длительного полета. Оказалось, что он зря волновался, так как она сидела у иллюминатора в передней части самолета, а Скэлли — в самом хвосте у другого иллюминатора вместе с курильщиками и знатоками, выбравшими эти места, считая их подходящими на случай непредвиденной жесткой посадки.
— Сэр?
Барнс медленно пробуждался, стряхивая с себя остатки сна. Ему приснилось, что он лежит в кровати в студии на Девятой улице с лесбиянкой Мари-Кристин и Джоанной. Затем вместо кровати он вдруг оказался на мате, покрывающем пол, но не у себя в студии, а в большой комнате без окон, похожей на зал для борьбы.
Борьба. Временами на Барнса накатывали воспоминания о его занятиях этим видом спорта. Эти воспоминания были как обвинения, которые Барнсу хотелось отвергнуть, а может, посмеяться над ними. Борьба? Ха! Но все-таки борьбой он занимался с увлечением — четыре года в старших классах и половину первого курса в колледже. Именно там обстоятельства вынудили его бросить на чашу весов спорт и три новые всепоглощающие страсти: выпивку, сигареты и женщин. Борьбу он решил не оставлять, посчитав несправедливым распрощаться с увлечением, которому он посвятил столько времени. Некоторое время Барнс пытался совмещать все четыре занятия — заниматься борьбой, пить, курить и трахаться. «Смотри, не оставь никотиновые пятна на мате, Барнс», — любил повторять тренер перед каждой тренировкой. «Опять на спине, Барнс? Неужели ночью не належался?», «Полегче с Барнсом в броске, ребята, а то разобьете ему бутылку в кармане». Все его страсти мирно уживались друг с другом. После тренировок или соревнований — независимо от того, побеждал Барнс, проигрывал или был на равных с соперником — он чувствовал себя уязвленным. Выпив, покурив и потрахавшись, Барнс чувствовал успокоение.
«Смотри, не оставь никотиновые пятна на мате, Барнс», — подтрунивал над ним тренер на тренировке, оказавшейся последней для Барнса. Он тогда не выдержал: «Да пошел ты куда подальше». Тот не остался в долгу: «Полегче, придурок». Барнс завелся и назвал его дерьмом собачьим, стянул с себя тренировочный костюм, бросил его в центре на мате и показал средний палец тренеру. Барнс поехал в раздевалку, где переоделся, около спортзала поймал машину и отправился в город, в бар рядом с железнодорожным вокзалом, где весь вечер пил, курил, а затем подцепил секретаршу из Коннектикута по имени Мьючел, которую и оттрахал в ее квартире, расположенной над мастерской по ремонту электроприборов.
Несколько лет спустя вербовщик из Джорджтауна спросил Барнса, почему тот бросил борьбу, имея хорошую академическую успеваемость. Барнс объяснил, что у его класса была большая учебная нагрузка, а кроме того, работа на полставки в библиотеке юридического колледжа не оставляла времени на удовлетворение всепоглощающей страсти. Вербовщик (интересно, работает ли он до сих пор в Джорджтауне? Если работает, то, став директором, Барнс его уволит) даже не подумал сверить версию Барнса с мнением тренера.
Во сне — подумать только — приснился тренер или какой-то другой заинтересованный зритель, чье лицо было огромным — во всю стену из стекла. Смотрела Рита. Она выкрикивала указания, а может, подбадривала проститутку, лесбиянку, Мари-Кристин и Джоанну. Они все вместе тянули с усилием один из членов Барнса.
— Сэр?
— Да, Коллинз.
— Уже шесть тридцать, а движения никакого.
Барнс глянул на часы. Они отставали на одну минуту от часов Коллинза. Оба сидели в «вольво», принадлежащем матери Коллинза. Улица, та улица, на которой жила Рита Аройо, находилась где-то поблизости, но где конкретно — Барнс понятия не имел. Может быть, в центре этого района, а может — на окраине.
Библиотека имени Моргана находилась рядом, за углом — «Альтманс», а больше Барнс об этих местах ничего определенного сказать не мог, кроме того, что где-то здесь он провел одно из лучших мгновений своей жизни. Это было в тысяча шестьдесят первом году после окончания первого курса. Проведя обязательную неделю с родителями, Барнс поехал в Нью-Йорк погостить к старому приятелю отца, а заодно и подработать в его рекламном агентстве. Однако основным в планах Барнса было курение, выпивка и женщины — возможности, предоставляемые Нью-Йорком.
