Ознакомительная версия.
Юлиан и Трошин отложили карты, сели на кожаный диван.
— Это что еще за спектакль? — спросил Ганецкий.
«В ожидании Годо», — усмехнулся про себя Савинов.
Однажды он приоткрыл Юлиану историю. Было это в Москве, в дни переворота. Приоткрыл в двух словах. Почему бы не продолжить игру?
— Хотите пари? — спросил Савинов. — Если он не выйдет в течение получаса, а самолет будет стоять и делегация тоже, каждый из вас должен мне по тысяче баксов? Кроме Катерины, конечно. Если все случится по-другому, я должен вам. — Он поклонился. — Включая Катю.
Девушка захлопала в ладоши:
— Соглашайтесь, ребята! Ну же! Верные деньги!
Савинов вопросительно посмотрел на сотрудников:
— Идет?
Кажется, те не верили своим ушам. Полчаса? Да он с ума сошел!..
— Идет, коллеги? — переспросил Савинов.
— Идет, — утвердительно кивнул Трошин, встал, протянул начальнику руку. — А ты, Юл?
Юлиан посмотрел на экран телевизора, затем на часы. Спросил у Савинова:
— Ты спятил?
— Я предложил пари. Хочешь — соглашайся, хочешь — нет. Вы знаете, я не обману.
Юлиан кивнул:
— Идет, — он тоже встал, положил руку сверху. — Катенька, ну-ка, разбей. У шефа завелись лишние деньги: ради Бога, мы ему поможем от них избавиться.
Катя быстро подскочила, разбила руки.
— Заметано, — сказал Трошин. — Через полчаса приду к тебе за бобами.
Савинов кивнул:
— О, кей. Приходи. Только чуть позже. Хочу пообедать.
— Приятного аппетита, — оглянувшись на экран, где время продолжало играть в молчанку со всем миром, сказал Юлиан. — Будем ждать.
Когда он входил в квартиру, из гостиной услышал:
— Ты себе не представляешь, дает наш Президент! То поет, то пляшет, а теперь еще лучше, — к нему в коротком халатике из комнат вынырнула Рита, торопливо чмокнула в щеку. — Сейчас расскажу, потерпи, это прямо детектив… Обед по всей программе? У меня все горячее.
— Ага.
Он разулся, прошел в гостиную. Пока он ехал, к нему приходили разные мысли. Он ли один виноват в том, что не все складывается так, как было задумано? Вернее, как было до него. С теми же персонажами, но — раньше. В другом мире. Сухое письмо Билла Андерса, ошарашившее его. И чуть позже — смерть американского коллекционера. А ведь именно Андерс был тем золотым ключиком, который открыл Федору Игнатьеву дверцу в большой мир. Или в этот раз, на повторном витке, все происходит иначе? Где-то, как-то земля изменила курс, отклонилась на миллиметр, и все пошло по-другому. Тогда не он один, Дмитрий Савинов, выходит виноватым в просчетах и неудачах. Тогда объяснимо все, и в том числе любовь Инокова к его жене. И в связи с этим ненависть к нему художника. А ведь это совсем новое обстоятельство, к которому он был вряд ли готов! Так что же курс земли сместился на миллиметр? Не за сотню тысяч световых лет, а за сто одну тысячу пролетела в этот раз от планеты Земля безымянная комета, и все пошло иначе? И в этот раз Президента разбудят, — еще минута, и он появится у трапа, спустится на землю Ирландии. От него, Дмитрия Савинова, от Риты, Инокова, покойного Билла Андерса сие явление точно не будет зависеть! Президент спустится по трапу и, прогоняя остатки сна, откроет своему ирландскому коллеге объятия. Дыхнет, понимаешь, перегаром. Наверняка тогда все покажется проще, все неудачи обретут иное значение. Не будет неведения, бездны, с градом камней увлекающей его, Дмитрия Савинова, вниз…
Рита вошла с подносом, поставила его на столик, села рядом.
— Зрелище «Памяти Ионеско». (Он улыбнулся: они думали одинаково. Что и говорить, две половинки. Передушить бы всех, кто вставал у них на пути, пытался разбить их!). Уже почти полчаса, как самолет прилетел в Ирландию, а он все еще не вышел. — Она недоуменно покачала головой. — Наверное, ему переливание крови делают, приводят в чувство. Вот позорище! А, с другой стороны, интересно: что дальше-то будет? До чего докатимся?
На аэродроме топтались ирландцы — президент и министры. К трапу никто не выходил. Да, мир двигался по намеченному графику с предельной точностью. Сбился он только, когда дело касалось его, Дмитрия Савинова… Что ж, в этом была тоже своя польза: он заработал две тысячи баксов.
Глава седьмая. Снежный ком
Ночной летний дождь, насыщенный теплотой и свежестью, готов был сбить с ног. Редко случаются среди испепеляющего июля такие дожди. Задрав голову, зажмурив глаза, Савинов подставил лицо водяным струям. Точно Провидение посылает их на землю смягчить людские сердца, утолить жажду, укрыть с головой благословенным потоком. А главное, заставить вынырнуть из него новыми, счастливыми, какими они были в начале всех времен: в прекрасном, полном света и радости саду. В такую ночь, слушая дождь, хочется любить и быть любимым, жить этой ночью, в чьей власти помочь тебе дотронуться до стоп Бога, может быть, до Его рук. Когда Он запросто готов простить тебе все, чем ты оскорбил Его: обманом ли, недоверием, непрощением — близких ли, далеких.
Вода текла ему за шиворот, уже пробиралась по груди и лопаткам. Летний дождь ночью — благословение. И благословляет он на то, на что сам ты уже вряд ли мог рассчитывать. На искупление и любовь, которые, думал ты, отныне — привилегия других, только не твоя. Ты давно решил, что обделен, и вдруг благодать посылается тебе с Чьей-то ладони, едва различимой среди ночного сумрака и все изменяющей вокруг воды, преломляющей пространство как ей будет угодно, но всегда прекрасно… И оттого Савинов еще больше ненавидел мальчишку, заставившего его бросить в эту ночь любимую женщину; в эту ночь, когда, возможно, могло произойти чудо, осветить его, Дмитрия Савинова, жизнь как-то иначе: другим светом, настоящей теплотой.
Пролетев до микрорайона, оставив машину за углом, он двинулся за худощавой фигуркой юноши, обошедшей свой дом. Илья брел наобум, точно ему все равно было куда идти.
А в общем, Савинов не сомневался: так оно и происходило на самом деле.
Завернувшись в плащ, он шагал крадучись, точно был бродячим котом, голодным, злым, и теперь видевшим только одно — свою добычу. Этой добычей была птица: подбитые крылья, хромая лапка. Но отчаяние в душе у обоих объединяло их. И не важно, знал ли сейчас об этом мальчишка! Главное, об этом знал он, Дмитрий Савинов. Но отчего же отчаяние клокотало в его душе? Мальчишка отвергнут, нелюбим, жалок! И еще более жалок и неприятен для Риты, чем для него.
Но как же быть с ним, охотником? Чего он боялся все это время? Что заставляло его страшиться завтрашнего дня? Почему он перестал понимать суть своих шагов? Куда ведут они — точно ноги его несли сами по себе? И не придется ли следующий шаг на бездну? Будет ли жив он завтра и жив ли сегодня? Может быть, именно теперь, в постели с любимой, отдалявшейся от него с каждым днем, часом, минутой, — чего она и сама пока не замечала, — он смог бы вернуться на круги своя. Хотя, где они были, эти круги: в кафе «Ласточка»? На веранде его дачи, когда они были первый раз вдвоем? На верхней палубе дивного парохода, когда вокруг до горизонта сверкало на солнце Средиземное море?
Или где-то еще?..
Неужели все будет так, как уже однажды было когда-то? И чего он боялся пуще смерти. Только виной всему на этот раз выходил мальчишка, тщедушный гений с сивой порослью на подбородке, шагавший сейчас впереди, охваченный дождем, по тротуару. Но только ли этот мальчишка? Не он ли сам разыграл партию иначе, чем хотел когда-то? И вот оказался выброшенным на улицу — ночью, в ливень: ожесточенным, едва ли любившим кого-то и особенно себя.
Все дело было в мальчишке! Не будь его, мир бы крутился иначе, мир, подаренный ему вторично! И чего же он теперь хотел больше: уберечь Инокова или расправиться с ним, отделаться раз и навсегда?.. И вот теперь, бесшумно, по-кошачьи, он крался за ним — след в след: ни одного лишнего движения, ни единого звука. А если что-то и случится, дождь мигом проглотит любой шум, отзвук, смоет его, растворит в себе.
Улица сменяла улицу, проходили перекрестки. Редкие машины, вырывая у темноты и дождя светом фар пространства, пролетали мимо.
«Куда идет этот юнец? — спрашивал Савинов. — Где решил остановиться? И думает ли он вообще останавливаться? Или путь его ведет на край земли? К небу? К утерянным подсолнухам и белым ангелам?»
Час назад позвонила мать Ильи и слезно просила приехать. Она сказала, что Илья не в себе, что он кричал на нее так, как никогда раньше. Что он угрожал, плакал, а потом сказал, что уйдет из дома и больше никогда не вернется. Что ни она, ни «их благодетель», — Зинаида Ивановна произнесла эту фразу мягко, но в устах Инокова наверняка она звучала с презрением и лютой ненавистью, — могут больше не рассчитывать на его картины. Потому что писать их будет некому.
Савинов просил, требовал задержать его. И так торопился, что даже опередил ее сына.
Ознакомительная версия.
