Речная Собака садится по-турецки на пол к расположенному напротив меня камину и берет в руки чашку с кокосовыми шариками. Полы ее шелкового халата разъезжаются в районе талии, и я таращусь на темные пушистые волосы внизу ее живота. Она небрежным движением поправляет халат, а я делаю глоток чая.
— Что ты хочешь от меня узнать? — спрашивает Речная Собака таким тоном, словно не произошло ничего необычного.
В данный момент я хочу узнать, можно ли тебя трахнуть таким образом, чтобы моей подружке не стало об этом известно, думаю я.
— Я не понимаю, почему Мэл не желает со мной разговаривать и почему ее старик чуть не отдубасил меня сегодня бейсбольной битой.
— Бейсбольной битой! — Речная Собака ухмыляется. — Наверное, Мэл наконец-то очнулась и поняла, что ты за придурок, может, решила, что проблемы и мучения ей больше не нужны.
— Да нет же, я чувствую, она обижается на меня за что-то конкретное, но не знаю, за что именно.
Я продолжаю пить чай и разглядывать Речную Собаку, стараясь, однако, пялиться на нее не слишком откровенно.
— Ты имеешь хоть малейшее представление о том, как сильно ей нравишься? И сколько доставляешь боли? Я имею в виду… (и так далее и тому подобное и так далее и тому подобное…)
Полы ее халата опять разъезжаются, но теперь она не обращает на это внимания.
Неожиданно — да-да, так оно и есть, — из-за красной шелковой ткани выглядывает, как будто подмигивая мне, сосок. Я опускаю взгляд и опять вижу темные волосы внизу ее живота.
Я делаю очередной глоток чая и киваю, соглашаясь со всем, что Речная Собака говорит, но слов не разбираю, потому что все мои мысли заняты совсем не размолвкой с Мэл. Все дело, наверное, в том, что я вот уже две недели ни с кем не занимался сексом, а новой партнерши не имел почти полгода.
Я до предела возбужден и уже не могу скрывать своего состояния.
— …гораздо лучше вообще без тебя, — доходят до моего сознания слова Речной Собаки.
О чем она говорила несколькими секундами раньше, я понятия не имею.
— Да-да, скорее всего ты права, — говорю я, гадая, известно ли ей, о чем я думаю.
Наверное, известно. А если это так, то она специально меня завлекает. А если специально, то?..
— Да, я один во всем виноват…
— Послушай, я должна собираться, — говорит Речная Собака. — Тебе лучше уйти.
— У тебя какие-то дела? — задаю я первый пришедший на ум вопрос.
— Да, встреча с другом.
— А может, позвонишь ему, скажешь, что у тебя изменились планы? Возьмем и напьемся с тобой прямо здесь, у вас?
— Нет, — отвечает Речная Собака, поднимаясь с пола.
— Но почему? — спрашиваю я, сдвигаясь на самый край дивана.
Речная Собака откидывает назад свои длинные темные волосы и завязывает их узлом на затылке. У меня возникает подозрение, что таким образом она сообщила мне о своем желании заняться со мной сексом.
Перед тем, как встать с дивана, мне приходится поправить джинсы.
— Ну же, не уходи, — говорю я. — Давай останемся здесь и поговорим.
Она смотрит на меня как-то по-особому, что я воспринимаю как разрешение приблизиться и засунуть руку ей под халат.
— Что ты делаешь? — Речная Собака отпрыгивает в сторону, чуть не врезаясь в книжный шкаф, туго затягивает пояс халата и пятится назад. — Что ты делаешь?
— Я подумал, что ты…
— Послушай, тебе лучше немедленно уйти, — говорит она, сильно хмурясь.
У меня возникает такое чувство, что я совершил чудовищную ошибку.
Несколько мгновений я стою в замешательстве, силясь придумать какую-нибудь эдакую фразу, при помощи которой можно было бы все уладить, но ничего подходящего не нахожу. Говорю о том, что сильнее всего меня сейчас тревожит:
— Ты ведь не расскажешь об этом Мэл…
— Убирайся, Бекс! Сейчас же!
Я захлопываю за собой дверь, выхожу на улицу, оглядываюсь и вижу, как Лунный Волк — да, именно так она себя и называла, — грозит мне из окна кулаком.
Ну и денек!
Меня не покидает ощущение, что я окончательно все испортил.
Я еду к Олли, но его все еще нет дома. Я возвращаюсь в кабак. Там уже целая толпа парней, и все они твердят мне, что с удовольствием бы оттрахали ее и что я, наверное, гей, если позволю ей себя бросить. Только Норрис встает на мою сторону и говорит, что однажды тоже оказывался в такой ситуации, как я сейчас.
Однажды?
Я еду домой и воспроизвожу в памяти события прошедшего дня, онанируя на диване.
Позднее мне звонит Олли, спрашивает, где я пропадал целый день, и говорит, что скоро за мной заедет, чтобы вместе сходить попить пива. Но, признаюсь, я устал до чертиков от идиотских советов, поэтому отвечаю, что никуда не пойду, достаю бутылку скотча и включаю телек.
Мои мысли возвращаются к Волчьему Вздоху и ее шелковому халату. Она всегда такая: расхаживает перед всеми полуголая, босая, абсолютно позабыв о стыде, живет «вне рамок общественных норм» (ее слова), но от пособия по безработице, естественно, не отказывается.
Чертова хиппи!
Хотя…
Я просыпаюсь от стука в парадную дверь и убираю с подлокотника кресла пепельницу.
— Я знаю, что ты там! — орет кто-то сквозь щель в почтовом ящике.
Я, чертыхаясь, застегиваю ширинку и иду к черному ходу, но у самой двери останавливаюсь, соображая, что даже не знаю, от кого собрался удрать. Бесшумно выхожу в прихожую и выглядываю на крыльцо через узкую полоску между шторками на коне.
Ко мне пожаловал Филип, брат Мэл. Черт, думаю я. Все помешались сегодня на нашей с ней ссоре. Этого типа мне нечего бояться. Я раскрываю дверь и рявкаю:
— Чего тебе здесь надо?
Он мгновенно отходит на несколько шагов назад. Ничего другого я от него и не ожидал.
— Эй, ты, — говорит он не вполне уверенным голосом.
Я сразу догадываюсь, что болван приперся ко мне с намерением «по-мужски» со мной разобраться, но точно знаю, что в драках он не участвовал с тех пор как окончил школу, да и в те времена никогда не выходил из них победителем. Мне достаточно лишь соответствующим образом глянуть на него, и ему уже становится дурно.
— На сей раз ты зашел слишком далеко, Бекс. Если бы я не был таким…
— Кретином?
— Нет, таким сдержанным человеком, то давно пришел бы к тебе и…
— Довольно, Филип. Проходи и давай выпьем, — говорю я, закуривая. — А потом ты, может, наконец объяснишь мне, что я такого сделал.
Филип смотрит на меня с недоверием.
— Я пальцем тебя не трону, Фил. Просто хочу понять, что происходит. Проходи, обо всем поговорим. Послушаешь, как сложившаяся ситуация видится мне. Может, я ни в чем и не виноват?
— Ладно, только не выкидывай никаких фокусов.
— Филип, по-моему, это ты явился сюда, желая что-то выкинуть. Скажу тебе откровенно, меня сегодняшний день окончательно вымотал. Проходи.
Филип следует за мной в гостиную, а я подумываю, не треснуть ли ему и впрямь разок-другой по башке. Но отказываюсь от этой затеи. Сейчас для меня главное — выбраться из этого дерьма, а не поколотить какого-нибудь дегенерата. Врезать ему я смогу и позднее.
— Итак, — говорю я, наливая для него скотч в одну из кружек «Арсенал». — Расскажи, почему все так сильно расстроены?
— Только не пытайся нас дурачить, Бекс. Всем известно, что это был ты.
— О чем это ты?
— Принимаешь нас всех за полоумных? Думаешь, мы поверим, что это не твоих рук дело? — спрашивает он, отхлебнув из кружки.
— Какое еще дело?
— Неужели твое бесстыдство действительно не имеет границ?
Чувствуя, что сыт по горло дебильными играми, я хватаю со стола бутылку, приподнимаю так, словно намереваюсь долбануть ею по котелку своего гостя, и реву:
— Филип, если ты сейчас же не расскажешь мне, в чем дело, я разобью эту склянку о твою голову!
Филип накладывает в штаны, вскидывает руки в бесполезной попытке защититься, роняя мою кружку. Она падает на пол, ручка отбивается.
— Я предупреждаю тебя, Филип. Моему терпению настал предел.
— Ты ограбил маму с папой, — лопочет он.
— Что-что?
— Ты обворовал дом мамы и папы.
У Филипа есть одна привычка, которая изрядно действует мне на нервы. Он называет своих предков мамой и папой даже когда разговаривает с посторонними людьми.
Неожиданно все становится на свои места. Я понимаю, почему все, с кем я разговаривал сегодня, смотрели на меня волком.
— Ах вот оно что, — произношу я. — Значит, ваших стариков обчистили, и вы считаете, что это сделал я?
— Это был ты, — утверждает Филип.
— Не тупи, Фил! Для чего бы мне такое понадобилось?
— Не знаю, но ведь ты именно подобными вещами занимаешься.
Я наклоняюсь, поднимаю кружку и протягиваю ее Филипу. Тот долго колеблется, как собака, которую слишком часто колотили палкой, но потом все же берет ее. Я опять наливаю ему скотч и ставлю бутылку на стол.
