Ознакомительная версия.
— Узнаёшь? — спросил следователь.
Я помотал головой.
— Твоя, твоя. Не отпирайся.
Он достал новый листок бумаги.
— Так вот, наши эксперты установили, что именно этой верёвочкой были задушены Вишняков и Попов.
В моих глазах потемнело. В коленях появилась дрожь.
— Послушайте, — возмутился я. — Что вы хотите этим сказать? В чём ёы хотите меня обвинить?
Я постарался придать своему голосу грозные нотки, но не смог. Мой голос предательски сел, и в нём больше звучало паники, чем угрозы. В глазах майора появилась насмешка.
— Обвинение тебе предъявят потом, — спокойно произнёс он. — А сейчас мы осмотрим твой рюкзак, который лежит у тебя под кроватью. Мы к нему не прикасались и ничего подкинуть туда не могли. Понятые это видели.
Следователь кивнул на врача и медсестру. Я растерянно посмотрел на них. В их глазах явственно читался страх. Я нервно сглотнул слюну.
В этот момент в палату вбежала моя мать.
— Ну, что же ты не идёшь? — обратилась она ко мне. — Поезд уже скоро… А, здравствуйте, Николай Иванович! А я думаю, чего это он всё не выходит? Термос принесли? Вот спасибо. Я про него совсем и забыла.
Ответом ей была напряжённая тишина. Мать оглядела всех, кто находился в палате. На её лице появилось беспокойство.
— Что здесь происходит? — с волнением спросила она.
— Здесь происходит обыск, — кряхтя, ответил майор, вытаскивая из-под кровати мой рюкзак.
Мать недоумённо посмотрела на него.
— Что случилось? Дима, объясни, что им от тебя надо?
Следователь тем временем вывалил содержимое рюкзака на покрывало. Его внимание сразу же привлёк внушительный бумажный свёрток. Он взял его в руки и развернул. Виктор Михайлович изумлённо присвистнул. Моя мать громко ахнула:
— Дима, откуда у тебя этот самородок?
Я обречённо закрыл лицо руками.
— Гражданин Лю Ку Тан, — сурово обратился ко мне Николай Иванович. — вы обвиняетесь в убийстве пятерых своих товарищей. Вот постановление о вашем аресте. Ознакомьтесь.
Я дрожащими руками взял протянутую мне бумагу и попытался прочесть. Но буквы беспорядочно запрыгали у меня перед глазами.
— Игра закончена, Дима, — мягко добавил следователь…
Тяжёлая дверь тюремной камеры с лязгом захлопнулась, окончательно изолировав меня от остального мира. А может, наоборот, остальной мир от меня? Не знаю. Я чувствовал себя бесконечно несчастным и одиноким, и отчаянно метался в поисках ответа на вопрос: что со мной произошло? Как меня, совершенно нормального, вроде бы, человека, вдруг угораздило превратиться в убийцу? Что это, бессмысленная случайность или апогей законов моей души?
Раскаяние! Религия представляет его как проявление силы духа, а житейство, наоборот, как результат осознания своей слабости. Так что же это всё-таки такое, благо или вред? И не есть ли оно просто следствие душевного авитаминоза, то-есть душевного голода, достигшего своей максимальной силы? Стоит ли им мучиться, или следует просто покориться ему, как неотъемлемой данности?
Когда всё это началось? Когда я впал в тот самый бред, коим сейчас горько каюсь? В тот момент, когда увидел золотой самородок в руках Вишнякова, или всё же значительно раньше? Наверное, всё-таки, второе.
Будучи ребёнком, я совершенно не задумывался о несправедливости, царящей в этом мире. Но постепенно, с возрастом, я стал всё острее и острее реагировать на окружавшее меня неравенство. Во мне стала развиваться лютая ненависть ко всем тем, кого принято называть баловнями судьбы: к своим ровесникам, не сделавшим ровным счётом ничего для приобретения достатка, в котором я видел главное жизненное счастье, а лишь просто унаследовавшим его от своих родителей. Терпеть их снобизм, высокомерие, откровенную снисходительность, а то и просто ничем не прикрытое пренебрежение было невыносимо. И тогда я решил, что сделаю всё, что смогу, дабы подняться выше их уровня. Я был готов расшибиться в лепёшку, лишь бы испытать тот краткий миг торжества, когда ты с высоты своего положения насмешливо смотришь на того, кто когда-то считал тебя ничтожеством по сравнению с собой. Я откровенно завидовал тем ребятам, для кого жизненное счастье заключалось не в материальных возможностях, а в чём-то другом. Но я был не такой. Я не мог жить так, как они. У меня был не тот менталитет личности. В этом, наверное, и заключается моя главная беда.
Закончив школу, я смог поступить в престижный ВУЗ. МГУ! Куда ещё престижнее? Кто скажет, что это не так? Я этого страстно желал. Я долго и скрупулёзно к этому готовился. И когда после вступительных экзаменов я увидел свою фамилию в списке зачисленных, я был буквально на седьмом небе от счастья. На первых порах меня жгла эйфория. Мне казалось, что я из категории «никто» теперь прочно перешёл в категорию «кто-то». Но, повращавшись в среде своих сокурсников, я снова стал ощущать раздражение. Здесь тоже хватало баловней судьбы, и гораздо фартовее тех, которые учились со мной в школе. Сколько раз я тешил себя надеждами, что у меня всё будет хорошо, и что я обязательно достигну желаемых высот. Нужно только подождать. Но время — штука долгая, а блага хочется прямо сейчас.
Когда Вишняков продемонстрировал найденный им самородок, во мне взыграла лютая досада. Вот он, ещё один счастливчик! В одночасье, без всякого труда, стал обладателем целого состояния! Ну почему удача снова улыбнулась кому-то другому, а не мне?
Это была последняя капля, которая переполнила чашу моего терпения. После этого в меня словно вселился бес. Все глубоко заложенные, а потому остававшиеся доселе во мне невидимыми, пороки в одночасье вылезли наружу, полностью завладели мной, и стали определять все мои мысли и действия. Я целиком оказался в их власти. У меня не нашлось сил, чтобы хоть как-то противостоять своему «мистеру Хайду».
Завладеть самородком! Любой ценой! Именно это стало моей главной целью. Моя мысль лихорадочно работала, выискивая подходящий план. И он был найден. План коварный, дьявольский, преступный. Но меня это не смутило. Его отправной точкой стал момент, когда мучимые чёрной завистью Тагеров и Ширшова демонстративно отвернулись от Сергея, а Попов и Патрушева последовали за ними. Вишняков был удручён. Его это шокировало. В нём вспыхнула лютая обида. А в таком состоянии человек невольно тянется к любому, кто проявит к нему хоть какое-то дружеское участие. Этим-то я и воспользовался. Сергей очень быстро проникся ко мне доверием. Мне оставалось только убедить его сделать так, как мне было нужно. Это не составило большого труда.
— Нет, ты видишь, что они делают? — бушевал он, когда мы отправились на охоту. — Ты видишь? Носы отвернули! Не разговаривают! Бойкот мне объявили! Бойкотчики хреновы!
Думают, я сломаюсь! Щас! Фигушки! Не на такого напали!
— Как бы они чего не замыслили, — озабоченно покачал головой я. — Что-то их поведение мне сильно не нравится.
— А что они могут замыслить?
— Взбешенные завистью люди способны на многое. Вот, например, проснёшься ты завтра утром, а самородка нет. Спрашиваешь: ребята, а где моя находка? Все только плечами пожимают. Мол, не знаем, и всё тут.
В глазах Вишнякова появилась тревога. Он призадумался. Заметив это, я продолжил накрутку:
— Но даже если здесь у тебя его не уворуют, ты уверен, что это не сделают позже? Например, в экспедиции. Зря ты, вообще, его показал. Держал бы лучше тихонько при себе, чтобы никто не знал.
Сергей схватился за голову.
— Ох, какой же я дурак! — простонал он. — Что же мне теперь делать?
Я пожал плечами, изобразил глубокое раздумье и через некоторое время произнёс:
— Тебе нужно всех убедить, что самородок ты потерял. Над тобой, конечно, поязвят, посмеются, позлорадствуют. Ничего, перетерпишь. Главное для тебя сейчас — это сохранить свою находку. А сохранишь ты её только в том случае, если все будут уверены, что у тебя её больше нет.
— Легко сказать, убедить. А как это сделать? Прийти и заявить: мол, потерял в лесу? Кто в это поверит? Их сейчас такая жаба душит, что её калёным железом не выжечь.
— Есть одна идея, — заговорщически подмигнул ему я. — Но для этого придётся разыграть небольшой спектакль…
От моего предложения Вишняков пришёл в восторг.
— Ну ты и придумал! — восклицал он. — Такие розыгрыши даже мне не приходили на ум, хотя я в них большой мастак. Согласен. Давай.
С этого момента его участь была предрешена.
Наше представление удалось на славу. Поздно вечером, сославшись на то, что невдалеке якобы раздаются чьи-то шаги, которых на самом деле, конечно, не было, Сергей вышел из избушки. Отойдя на некоторое расстояние, он изобразил жуткий, душераздирающий крик. Пока наши спутники гадали, что с ним случилось, а я удерживал не в меру разошедшуюся Патрушеву, рвавшуюся прийти ему на выручку, Вишняков вернулся обратно, обмазал лицо сажей от костра, налепил на него куски заячьей шкурки, подошёл к окошку и негромко постучал. Это был условный сигнал. Услышав стук, я должен был зажечь керосиновую лампу и поднести её к окошку, чтобы все увидели загримированную физиономию Вишнякова, но только мельком, чтобы его никто не успел узнать. Сергею удалось скорчить такую зверскую гримасу, что даже я, знавший, что это он, струхнул не на шутку и выронил из рук лампу отнюдь не специально. Как мы и предполагали, наши спутники оказались до смерти напуганы. Всех охватила уверенность, что в лесу обитает некое чудовище, и что это именно оно напало на Вишнякова. Прозвучавшие накануне рассказы Сергея о Снежном Человеке составили хороший фон, и оказались как нельзя кстати. Но дальше мой замысел предполагал совсем не то, что я обрисовывал Вишнякову.
Ознакомительная версия.
