Ознакомительная версия.
Ещё через день мне пришлось убить Алана. Когда мы с Ваней и Юлей оставили его у костра вместе с нашими вещами и отправились добывать провиант, я вдруг вспомнил, что оставил самородок в рюкзаке. Я решил вернуться и для спокойствия души забрать его с собой. Но когда я приблизился к месту нашего привала, мне предстала довольно настораживающая картина. Тагеров связанными за спиной руками копался в моих вещах. Очевидно, он искал свою «соду». Обнаружил он самородок, или нет — я не знаю. Но рисковать было нельзя, ибо вопрос стоял жёстко: либо я его, либо он меня. Я вытащил перочинный нож, тихонько подкрался к нему сзади и полоснул лезвием по горлу. Алан отпрянул в сторону и, издавая булькающие звуки, принялся метаться по земле. Кровь била из него фонтаном. Очевидно, я задел сонную артерию. Силы Тагерова стремительно иссякали. Немного подёргавшись, он упал у дерева и затих.
Оглянувшись вокруг, я достал из своего рюкзака самородок, положил его в карман куртки, быстро нарисовал на земле огромный шестипалый след, и стремглав бросился прочь. Облюбовав место для охоты, я устроился в засаде, и сидел там до тех пор, пока Патрушева и Попов не обнаружили труп Алана.
Какими бы железными ни были нервы, три убийства, конечно, не проходят бесследно. Меня вдруг охватило чувство обречённости. Я никак не мог избавиться от ощущения близости страшного конца. Я словно стоял на тонкой проволоке посреди огромной бездонной пропасти, и постепенно терял равновесие. Любой маломальский холодок во взгляде, любая мало-мальски натянутая нотка в голосах Юли и Вани вызывали во мне панику. А вдруг они обо всём прознали, и скрывают это, чтобы я от них не сбежал?
Наибольшее беспокойство мне причинял Попов. По его задумчивым глазам я почувствовал, что он о чём-то догадывается. И когда он мельком, поддавшись нажиму Патрушевой, проговорился о своих раздумьях, я понял, что он стал для меня опасен. Решиться на четвёртое убийство после трёх предыдущих было нетрудно. Но убить человека, не так давно спасшего тебе жизнь, всё же нелегко. Я долго метался в сомнениях. Но инстинкт самосохранения в конечном итоге одержал верх.
Это произошло ночью. Отдежурив свою смену, я разбудил Ваню, а сам занял его место в «балагане». Убедившись, что Юля крепко спит, я снова вылез наружу. Попов с опаской покосился на меня.
— Нужда, — непринуждённо улыбнулся я, объясняя своё внезапное появление, и зашёл за куст. Теперь нужно было сделать так, чтобы Попов подальше отошёл от костра.
— Фью-ю-ють! — удивлённо присвистнул я, делая вид, что заметил нечто из ряда вон выходящее. — Ты только посмотри, что здесь лежит! Как мы сразу этого не заметили!
Ваня немного поколебался, но потом всё же встал и подошёл ко мне.
— Смотри, — указал я вниз.
Он наклонил голову. В этот момент я повалил его на землю, накинул на шею бечёвку и принялся душить. Попов сопротивлялся, как мог. Он отчаянно боролся за свою жизнь. Но я был сильнее. Когда его тело безжизненно обмякло, я отпустил его и затрясся в беззвучных рыданиях. Мне стало нехорошо. В тот момент во мне вдруг резко изменилось восприятие собственной жизни. Она перестала казаться мне светлой, и теперь представлялась сплошь в чёрных тонах. Смерть Вишнякова, смерть Ширшовой, смерть Тагерова порождали во мне лишь страх, что кто-то прознает о моей к ним причастности. Но, убив Попова, я впервые почувствовал ужас от самого содеянного. Почему я вдруг решился обрести достаток ценою убийства? Вопрос стоял не только в том, правильным ли было это решение. Важно было другое: действительно ли его породил мой собственный разум?
На ум стали приходить воспоминания детства. Случаи, когда кто-то целенаправленно допускал подлость в отношении другого, и явно от этого выигрывал. Жанна и Агафониха, Шпиляков и дед Макар. Этими воспоминаниями я невольно пытался найти себе оправдание. Я убеждал себя, что счастье не возникает само собой, и что его нужно завоевать. Что это — жизненная аксиома. Жестокая, безнравственная, но всё же аксиома. Я старался не думать о том, что и Жанна, и Шпиляков, спустя какое-то время, были жестоко наказаны за свои деяния. Наказаны самой жизнью. Новый брак у Жанны не задался. Второй муж от неё вскоре ушёл. Она потом ещё долго пыталась устроить свою личную жизнь, но все её попытки терпели крах. В конце концов, она спилась, и в настоящее время влачит убогое, жалкое существование. Шпиляков тоже недолго радовался. В один прекрасный момент с ним случился паралич, и его дети, дабы он им не мешал, сбагрили его в дом инвалидов, где он, неподвижный, одинокий и заброшенный мучается до сих пор, мечтая о смерти.
Так что же это выходит? Что счастье на чужой беде не построишь? Как ни крути, получается, что так. Завоёванное таким образом счастье — это не настоящее счастье, а лишь его видимость. Такое счастье недолговечно, ибо, спустя какое-то время, допущенная тобой подлость обязательно вернётся к тебе обратно, как бумеранг.
Юля! Её смерть отозвалась в моём сердце особенной болью, какой только может отозваться смерть человека, с которым был близок. Нет, я её не убивал. Но непосредственная вина за её гибель всё же лежит на мне.
Какую трогательную заботу проявляла она, когда я, упав с дерева, сломал руку! С какой готовностью она бралась за всё то, что казалось для неё непосильным! С каким мужеством и стойкостью она всё это выполняла! Какой любовью и нежностью светились её глаза, когда она смотрела на меня!
Чёрт меня дёрнул накинуть на её плечи свою куртку, когда мы сидели у болота! Не сделай я этого, она осталась бы жива, и я, возможно, не мучился бы сейчас такими угрызениями совести. Тогда я совсем забыл, что в кармане моей куртки лежит эта злополучная вишняковская находка. Угораздило же Юлю её случайно нащупать!
Я сидел и задумчиво смотрел на болотную тину, как вдруг почувствовал на себе пристальный взгляд своей сокурсницы. Я повернул голову. Юлины глаза выражали страх и негодование. Я изумлённо открыл рот, совершенно не понимая причину этого. Тут она подняла руку. На её ладони лежал золотой самородок.
Холод пронзил меня до самых костей. Моё сердце замерло. Кровь словно остановила своё течение. Во рту пересохло. Юля сбросила с себя мою куртку, словно это была ядовитая змея, и стала медленно отодвигаться. Я лихорадочно пытался придумать, каким образом бесследно исчезнувший после убийства Вишнякова самородок вдруг взял, да и оказался у меня. Но по лицу Патрушевой я понял, что это будет напрасным. Очевидно, она обо всём догадалась.
Юля отодвигалась от меня всё дальше и дальше. Я неподвижно смотрел на неё.
— Дима, как ты мог?! Как только ты мог?! — с ужасом прошептала она.
— Да, смог! — вскричал я, усилием воли выдирая из своего мозга разъедавшую его слабость. — Представь себе, смог! Жизнь у нас такая, вот и смог! Я тоже хочу жить! Именно жить, а не существовать! Почему жить в достатке должны другие, а не я?! Чем я хуже них?!
Я приподнялся, намереваясь подойти к ней, но Юля решительно выставила руку вперёд.
— Не приближайся! — решительно потребовала она; её голос дрожал, глаза покраснели, а по щекам потекли слёзы. — Я не хочу быть рядом с тобой. Ты понимаешь, какая ты мразь?! Ты не человек! Ты отвратительное мерзкое животное! Почему же ты до сих пор ещё не убил меня?
— Недосуг было! — с наигранной бравадой ответил я. — Но это можно исправить.
— Ты за всё ответишь! Ты за всё будешь наказан!
— И кто же меня накажет? — усмехнулся я, неторопливо подходя к ней всё ближе и ближе. — Уж не ты ли? Не балуй, отдай-ка мне мою добычу.
Юля посмотрела на самородок, который продолжал оставаться в её руке, размахнулась, и изо всех сил швырнула его мне в лицо.
— Возьми!
Меня пронзила резкая боль. Я отшатнулся и схватился за нос. Почувствовав, что по руке что-то потекло, я отвел её в сторону и увидел кровь. Вид собственной крови меня буквально взбесил.
Юля, совершенно забыв про выструганный ею шест, бросилась к болоту и принялась стремительно перебираться на другой берег.
«Её нужно остановить! — с леденящей сердце ясностью пронеслось у меня в голове. — Иначе мне крышка. Или я, или она. Третьего не дано».
Я подобрал шест и бросился вслед за ней. Осторожно перебираясь с кочки на кочку, я раз за разом выбрасывал его вперёд, стремясь сбить Юлю с ног, но всё никак не мог её достать. Юля держалась от меня на вполне приличном расстоянии. Но по мере нарастания глубины её скорость замедлялась. И вот, когда мне уже почти удалось её догнать, она вдруг споткнулась и упала в трясину. Вязкое дно стало стремительно засасывать её в себя. Юля попыталась выбраться, но ничего поделать не могла. Она уходила под воду всё глубже и глубже. Когда над поверхностью осталась только её голова, она осознала неотвратимость страшной смерти и впала в паническую истерику.
— Дима! Спаси меня! Спаси! — отчаянно кричала она. — Я никому ничего не скажу! Клянусь, не скажу! Вытащи меня отсюда! Дима! Димочка! Я прошу тебя! Я умоляю!..
Ознакомительная версия.
