— И я тоже. Для меня это был выход из трудной ситуации, не буду скрывать, — Кустанаева отвечала с легким вызовом и такой подкупающей откровенностью, что Никиту это одновременно и удивляло, и настораживало. — Полина всегда была против нашего брака с Михаилом Петровичем. И она не слишком меня любит. В случае ее замужества мне было бы проще устраивать собственную личную жизнь.
Колосов наблюдал, как она все это им выкладывает — нате. Она была чертовски хороша в этот момент. Рыжие пышные волосы обрамляли ее тонкое гордое лицо, как корона.
Во фразе устраивать свою личную жизнь была скрыта пленительная двусмысленность, тончайшая издевка — над собой и над ними.
— Я вас понял, Елизавета Максимовна, — Никита улыбнулся— Вы даете исчерпывающие ответы. Спасибо. Другие на вашем месте нас бы подальше послали или соврали. Я спрашиваю не из праздного любопытства. Я просто хочу, чтобы это убийство, а я со слов Николая Христофоровича знаю, что это и ваше горячее желание, было как можно быстрее раскрыто. Я бы просил вас так же искренне ответить на мой последний вопрос.
— Пожалуйста, задавайте. — Кустанаева усмехнулась.
— Теперь, когда сын Хвощева убит, в случае смерти самого Хвощева, кто же станет владельцем завода?
Никита увидел, как лицо Кустанаевой на мгновение напряженно застыло. Потом снова разгладилось, став безмятежным и открытым.
— Здоровье Антона Анатольевича сейчас стабильно, — ответила она.
— И все-таки… Все под богом ходим. Если вдруг? Кому тогда достанется спиртзавод— нынешнему управляющему Михаилу Петровичу Чибисову, а?
Кустанаева наклонила голову к плечу. Никита ощутил на себе ее взгляд — откровенный, вызывающей, озорной.
— А вот и нет, — сказала она. — Вы не угадали. Ваше предположение и то, что вы на нем пытаетесь сейчас выстроить… этакую пирамидку причин и следствий, — неверно.
— Я ничего не пытаюсь строить, я просто выясняю факты.
— Вы их, кажется, выясняете не с тога конца. — Голос Кустанаевой был нежен, как шелк. — Вам надо найти убийцу нашего дорогого мальчика, несостоявшегося зятя. А вы спрашиваете, кому достанется спиртзавод…
— Так все-таки кому?
— Вы должны были сами догадаться. Ведь брак был уже заключен, оформлен документально контрактом и завещанием Хвощева. Они с Чибисовым перед свадьбой прямо в госпитале подписали все бумаги, и потом нотариус заверил все. Фактически после смерти Антона Анатольевича, дай бог ему еще много дней, и смерти Артема наследницей их семейного дела остается его жена — Полина. Я вам все это говорю потому, что чувствую — вы уже ранены сомнениями и все равно будете это проверять, — Кустанаева усмехнулась. — Я желаю просто сэкономить ваше драгоценное время. И очень прошу, не увлекайтесь этим… вот этим… пирамидкой этой. Все это все равно не так. К убийству Артема все эти дела с заводом не имеют никакого отношения.
— Возможно, — Никита кивнул. — Даже почти наверняка. Но мы устанавливаем все обстоятельства.
— Вы поймите одно — я это тоже сначала не понимала, а потому узнав Михаила Петровича ближе, убедилась. Его и Хвощева связывают очень длительные, очень преданные отношения. Настоящая мужская дружба. Это большая редкость по нынешним временам. Но это так и есть. А Артем Михаилу Петровичу был как сын. Он мне сам признавался, что всегда воспринимая его как сына, потому что он всегда хотел иметь сына, а у него была дочь.
— Вы удивительно ясно формулируете свои мысли, — сказал Никита. — Вас просто нельзя неверно истолковать.
Кустанаева кивнула, прислушалась.
— Сейчас они закончат, и вы зайдете, — сказала она.
И действительно, Двери кабинета открылись, и оттуда вышли, оживленно переговариваясь, человек десять — в основном мужчины средних лет, одетые очень по-разному, от дорогих костюмов в полоску до спортивных ветровок и промасленных спецовок.
В приемной стало сразу очень шумно. Кустанаева кивнула Колосову — заходите, и ее тут же отвлекли какими-то бумагами. В приемную то и дело заглядывали сотрудники офиса. Никита перешагнул через порог чибисовского кабинета, быстро прикрыв за собой дверь, причем едва не прищемил замешкавшегося Трубникова (среди работников Славянки добрая половина была ему знакома).
Чибисов сидел за большим письменным столом и разговаривал с кем-то по телефону. Черная глянцевая поверхность стола, как вода стоячего озера, отражала его грузную массивную фигуру, ссутулившуюся в кресле, тканый гобелен на стене с гербом Подмосковья и отблеск голубого неба, робко заглядывавшего в сумрачный кабинет из окна.
— Не потянет он сто тысяч гектаров… В жизни не потянет, — хмуро говорил Чибисов в трубку, — Там какие почвы? Дерново-подзолистые, тяжелые. А техника у него какая? То-то и оно. Мы здесь на этой мильон раз перепаханной, удобренной земле и то на двадцати пяти тысячах все выкладываем ив посевную, и в уборочную. Конечно, решение за ним — кто же спорит? Но я не советую. Урожай окупит? Надежды? Знаешь, где эти наши надежды на урожай? У боженьки за пазухой. Вот так-то… Да… Ну, пусть позвонит, свяжется. Чем могу, проконсультирую. Ты ему передай от меня одно: это не Москва, не то, к чему он привык там у себя на Кутузовском. Это земля. На распоряжения-то она плюет, она пот любит. Если потом досыта ее не польешь, она, как баба, не даст. Силы она требует, заботы, а иногда и крови… — Чибисов поднял глазам увидел вошедших Колосова и Трубникова. Лицо его выразило удивление и недовольство. — Ладно, потом закончим, — сказал он в трубку.
Никита показал удостоверение и представился. Чибисов медленно поднялся, застегнул свой черный пиджак (костюм на нем был хотя и траурный, но с искрой, галстук тоже траурный, черный однако с оранжево-золотистой, теплой для взора, оптимистической полоской), поздоровался за руку. Указал на кресла, приглашая садиться.
Колосов исподволь сравнивая его живого с тем Михаилом Петровичем Чибисовым что был запечатлен на оперативных снимках ОРД. Снимки были сделаны спустя несколько часов после осмотра места убийства. Никита должен был признать, что чисто внешне тот Чибисов и этот отличались мало. И сейчас и тогда мясистое простецкое лицо хозяина Славянки было угрюмо, встревоженной растерянно.
Эта встревоженная растерянность Никиту заинтересовала. Она столь явно сквозила во взгляде Чибисова, что не заметить ее было просто невозможно. Однако вызвана она была совсем не неожиданным визитом милиции; а чем-то иным. За этой растерянностью скрывалось нечто большее, чем просто недоумение и непонимание происходящего. Кроме этих чувств, было что-то еще, что Никита даже при мимолетном взгляде на этого совсем еще незнакомого человека, фигуранта, ощутил почти физически и сразу. Это было нечто такое, отчего на душе стало как-то неприятно, дискомфортно; тревожно. Но был ли это страх? Никита затруднялся в определении. Он просто почувствовал, как в присутствии Чибисова его собственные нервы напряглись.
— Вы, значит, по поводу убийства моего зятя, — произнес Чибисов. — Ну я слушаю — есть какие-то новости? Успехи в расследований? Я ждал, я все время звонил в прокуратуру — и следователю, и зампрокурора, так меня все только отговорками сплошными кормили. Так что же скажете мне хорошего вы, уголовный розыск?
— Мы работаем, — ответил Никита поуже сложившейся ритуальной традиции, — ищем.
Чибисов повернулся в сторону молчавшего Трубникова.
— Это я уже слыхал все, — сказал он сухо. — Эта песня нам знакома. Все та же отговорка. Вон Николай Христофорыч прямо говорит — безнадега это. Смерть Артема, зятя моего, потрясение, травма дочки моей ненаглядной — все безнадега, мол. Потому что зацепок нет!
— Я этого не говорил, Михал Петрович, — Запротестовал Трубников. — А то что трудности — вот что я вам говорил. Трудности большие…
— А мне плевать на трудности, — Чибисов сверлил их тяжелым взглядом. — Я что у вас, суда, что ли, прошу? На хрен он мне — этот ваш суд, следствие. Я только имя прошу подонка. Видите, как мало мне надо? И затруднять я вас горем своим, отвлекать от ваших неотложных дел не собираюсь. Уж сам как-нибудь… Мне надо только, чтобы вы мне сказали — это убил он. И все.
— И что вы сделаете? — спросил Никита.
— А это уж мое дело. Дело отца. Я долго не знал, что мне делать, а теперь знаю. Было время придумать.
— Я бы вам назвал имя убийцы прямо сейчас, Михаил Петрович, — сказал Никита, — но я пока не знаю, кто убил вашего зятя. И ошибиться при таком серьезном раскладе права не имею.
— А чего ж вы тогда снова ко мне пришли? — Чибисов еще больше нахмурился. — Допрашивать меня? Так меня уже раз шесть допрашивали.
— Насчет Полины мы в основном пришли, Михаил Петрович, — сразу нашелся Трубников. — o, что оправилась она — это, конечно, хорошо. Это радует. Одно нас тревожит — два ведь уже нападения было. Чуть жива осталась. А тут я иду через поле — гляжу, она одна. Ходит одна, гуляет одна. Этим утром гляжу —на мопеде своем опять куда-то одна катит… То, что она показания наконец дала нашей сотруднице, это, конечно, ситуацию разрядило как-то, но риск все же остался…
