В самолете они вели отстраненную философскую беседу. Яна делилась текстом своей новой роли, только иногда забывала про это и мешала чужие мысли с собственной жизненной историей.
— Мне кажется, Юрочка, каждый человек не просто сам по себе, он суммирует свое прошлое и, в некотором роде, свое будущее. Я вот, например, — это часть Милы Монаховой, разве нет? — сказала она с надеждой.
— Да? А мне кажется, что человек — сумма климатов, в которых ему приходится жить, — с сарказмом сказал Гордеев. — Например, я — это часть Сан-Себастьяна, и уже значительная.
— Как это? — удивилась она.
— Да очень просто. Человек — сумма и того и сего. Все, с чем он сталкивается, остается в нем навсегда.
— Все-все? — с некоторым даже страхом уточнила Яна.
— Ага. Вот, например, я недавно столкнулся с... военными, в общем.
— Как столкнулся? Лбом?
— До этого, к счастью, не дошло. Но вот интересная вещь. Не так давно был долгий период, когда их в грош не ставили, а сейчас отношение меняется. Скажи, тебе нравятся военные? Это важно, потому что, весьма возможно, скоро мы с ними столкнемся.
В сознании Гордеева и беглый заместитель генерального прокурора был по-прежнему военным, вероятно, потому, что его брат носил высокое звание, да и сам он еще не так давно был главным военным прокурором. Впрочем, Турецкий сказал, что теперь не сомневается: своей карьерой Носков был обязан гениальному брату, который, впрочем, специальные усилия вряд ли для этого прикладывал — просто власть заботилась о своих ценных кадрах и... их родственниках.
Девушка пожала плечами:
— Даже не знаю... Вообще, считается, что любовь к мундиру во все времена жила в душах женщин.
Гордеев задумчиво поскреб подбородок и согласился:
— Да, наверное, это можно объяснить четко обозначенным и выставленным напоказ социальным статусом его обладателя.
—Я не поняла, что ты имеешь в виду.
— Ну как объяснить?.. Мужчины ведь всегда являются частью установленного ими же определенного социального порядка, в то время как женщины всегда находятся в какой-то волшебной, магической области мечты.
— А мне кажется, что просто мундир делает мужчину более мужественным и имеет свой особый, специфически мужской характер.
— Само собой. Военная форма наделяет мужчину определенными правами и привилегиями, что, безусловно, всегда привлекало женщин. Военный — человек действия, его активность всегда подчеркнута, он просто обязан быть активным!
Яна хохотнула:
— А поскольку женщине, как правило, отводится пассивная роль, то она, само собой, видит в личности, облаченной в военный мундир, существо несравненно высшее и прекрасное. Вспомни несчастную Анну Каренину!
Гордеев достал из кармана пиджака плоскую фляжку.
— Что это?
—Угадай.
—Точно не молоко.
— Не молоко, — согласился Гордеев и дал понюхать своей спутнице содержимое фляжки.
—Арманьяк! — догадалась она.
— Причем твой, — подчеркнул Гордеев и сделал хороший глоток.
— Где твои манеры? — возмутилась Яна. — А предложить даме?
—А дама разве пьет арманьяк?
— Вообще-то дама не пьет крепких напитков, — созналась Яна, — но иногда позволяет себе... — Она забрала у него фляжку. — Так что там насчет настоящих мужчин? Здоровенный полковник и все такое?
— Вообще-то в нашем случае генерал, — уточнил Гордеев. — Итак, кто же нравится женщинам? Великолепный самец с тяжелой челюстью и грубыми, как будто вырубленными топором, чертами лица? Он стоит выше всего и презирает надушенный и поверхностный мир моды, так?
— Фу, — сказала она.
Но Гордеев не унимался:
— У него ледяное выражение лица. Он мужественен, не обязательно красив, но, при всем своем несносном высокомерии, излучает какое-то необъяснимое обаяние. У него волевой подбородок, мускулистый торс, у него ноги атлета, суровые черты лица, если он блондин, то это викинг, а если у него черные глаза, то «большой злой волк»...
— Продолжай, — сказала Яна.
— У него сильные и мускулистые руки, и, когда он обнимает женщину, это даже причиняет ей боль. Его взгляд завораживает, словно взгляд змеи, но чаще всего это хищный зверь или хищная птица. Так?
— Точно! — подтвердила Яна. — Интеллектуалы в очках и заморыши не в счет. Они вызывают смех или жалость. А настоящего самца невозможно жалеть.
— Наверно, в представлении женщины он может ассоциироваться с тигром, готовым к прыжку? — насмешливо спросил Гордеев. — Какая пошлость все-таки... А его походка — походка дикого зверя, гордо держащего свою голову леопарда. В нем столько дикого, первобытного, опасного, что женщина иногда просто ощущает ужас и желание убежать подальше. Короче, он мужественен, и этим все сказано!
—Да ну тебя...
— Был такой человек — Прудон...
— Я знаю, — перебила Яна, — он в Малом театре играл. И еще в фильме «Братья Карамазовы» я его видела!
Гордеев засмеялся:
— Не Прудкин, а Прудон. Он был экономист и анархист. Так вот, он считал, что мужчина относится к женщине как три к двум.
— Как это?
— Как пропорция. Мужчины должно быть больше. Всегда. Заведомо. По определению.
— Почему?
— Потому что полное уравнение полов влечет за собой всеобщее разложение. Мужчина должен быть переполнен желанием быть властелином дома, иначе его не существует. Ведь пол переменить невозможно. Мужчина, подражающий женщине, становится мерзким и нечистым, а женщина, подражающая мужчине, становится уродливой, сумасшедшей и... мартышкой.
— Почему мартышкой?
— Понятия не имею. Так Прудон сказал.
— Ну тебя вообще с твоим Прудоном! К чему ты мне все это говоришь?
... Пока Яна ждала багаж, Гордеев гулял с пластиковым пакетом с надписью «EURO-2004», в котором что-то лежало. Это были корки от трех апельсинов, которые Яна ела в самолете, и еще два таких пакета в свернутом виде. Наконец возле Гордеева остановился молодой мужчина в темных очках. В руках у него был такой же пакет. Он поставил свой пакет рядом с гордеевским. Гордеев взял его пакет и пошел покупать газеты. А мужчина в черных очках унес с собой апельсиновую кожуру.
На этот раз Гордеев решил ехать машиной. Он купил в магазине подержанных авто видавшую виды «трешку» «БМВ», у которой помимо хорошего хода был один плюс — люк в потолке, спрятал пакет с оружием под водительское сиденье, и они отправились в путь.
Наконец в Сан-Себастьяне закончилось время сиесты. Горожане начали выползать на улицы слаженно, как пчелы из улья.
Прождав три бесполезных часа в договоренном месте (у левой задней колонны все того же дворца Мирамар, от которого его уже тошнило), Гордеев понял, что никакого связника тут не будет. По делу государственной важности так не опаздывают. Испанцы вообще-то славятся своей непунктуальностью, но не в таком же случае. Да и потом, кто сказал, что связник Турецкого должен быть испанцем?
Гордеев тщательно выполнил инструкцию. Сперва сорок минут сидел в рыбном ресторанчике со спортивной газетой «Магса» недельной давности с большим портретом молодого русского вратаря, которого купила местная команда «Реал Сосьедад». Газета была специально привезена из Москвы, потому что в Испании уже на следующий день спортивных газет не купить. К нему никто не подошел. Гордеев, собственно, и не знал — кто это должен быть. Просто либо в ресторанчике, либо у задней колоны Мирамара он должен был получить информацию о важном русском чиновнике, проживающем инкогнито в одной из местных гостиниц. Но — увы...
А сам все же был не настолько адаптирован в этом чертовом Сан-Себастьяне, чтобы со своим чудовищным акцентом мог, не привлекая внимания, таскаться по гостиницам (которых, между прочим, не меньше десятка) и искать беглого прокурора. А если тот снял квартиру? Или виллу за городом? Или яхту? Или... Да бог его знает что!
Теперь Гордеев звонил Турецкому по всем телефонам, но у того было беспросветно занято. Глядя на Юрину унылую физиономию, Яна сказала:
— Я пойду очки себе куплю, а то морщины вокруг глаз появятся.
— Тебе это еще лет двадцать не грозит, — буркнул Гордеев, давя на кнопочки.
Она повела плечиками (кажется, уже знала, как на него это действует, а впрочем, может быть, на всех, может быть, это просто отработанный киношный жест?) и пошла к лавке, в которой помимо прочей ерунды торговали солнцезащитными очками, а Гордеев снова достал мобильный телефон.
Полуденная жара мешала думать. На руль села большая розовая бабочка, похожая на причудливую дамскую шляпку. Аборигены лениво передвигались по улице, перебрасываясь на своем великолепном языке ничего не значащими репликами.
Едва Гордеев отчаялся связаться с Москвой, как у него самого звякнул мобильник. Это был Турецкий, и он сказал, не здороваясь:
