Они глядели на меня и молчали. Я тоже молчала, застыв в напряженном ожидании — не удосужатся ли они со мной поздороваться.
Не удосужились…
— Здравствуйте, господа партнеры! — приторно приветливым голосом ободрила я застывших в немом ожидании партнеров корпорации.
— Зд-р-в-вст-те, — неразборчиво понеслось с трех сторон.
— Я ненадолго к вам. Хочу сообщить вам одну новость, не очень хорошую для вас.
— Какую? — Шерстобитов заворочался в своем кресле.
— Мы выпускаем главного подозреваемого по делу. Шаповалова Костю. Он находился в одном из наших изоляторов, в области, — рискнула добавить я, желая избавить кого-то из этих троих от пустой траты времени.
— На каком основании? — пророкотал неожиданным басом Шацман.
— Вы, Григорий Исакович, писали жалобу в прокуратуру?
— Да, — рокот несколько поутих.
— Вы, Александр Иванович, писали жалобу в прокуратуру?
— Да, — удивленно ответил Шерегес.
— И я писал жалобу. — Шерстобитов вытянул голову, стараясь заглянуть мне в глаза.
— Вот прокуратура и занялась этим делом вплотную. Они проверили законность задержания Шаповалова и выяснили, что он не является подозреваемым. И не может таковым являться. Так что новость не из лучших. Чем она вам опасна? А тем, что мы удвоим наши усилия по расследованию этого дела. Новые допросы, проверки, ревизии… Избавьте, пожалуйста, работников прокуратуры и нас от ваших кдяуз. Дайте нам спокойно работать! Все, я больше не смею вас беспокоить, до свидания.
Я решительно поднялась со стула, но Шацман завопил:
— Подождите! — но, спохватившись, добавил: — Пожалуйста!
Я уселась на стул и принялась разглядывать господ капиталистов.
Это Шацман? Скорее всего Шацман…
Он больше всех озабочен. Взгляд его бегает, скачет по столу, потолку, по моему лицу, словно нашаривает тайный выход.
Я представила Шацмана, умело разделывающего женские тела на части, и ухмыльнулась; пожалуй, нет, я не права. Шацман не способен на такие подвиги.
Тогда — Шерегес…
Он смотрит на меня с лютой ненавистью. Как будто я ему стрихнин в чай подливаю каждый день. По одной капле.
Нет, опять ошиблась. Это, разумеется, Шерстобитов…
Он лукаво поглядывает на меня и по-иезуитски улыбается. Словно намекает, что я — серая мышь и мне в этой жизни тускло светит одна звездочка — мизерная пенсия и полное забвение.
Шиш тебе, Шерстобитов! Не будет ни полного забвения, ни мизерной пенсии.
Я стану полковником милиции и умру на поле боя. И над моей могилой прозвучит орудийный залп!
— Вы хотите сказать, что проверки и ревизии возобновятся? — Шацман изменил тон.
Он спросил таким тихим голосом, что мне пришлось вслушиваться в вопрос.
Такой тихий голос. Очень похож на стариковский. И абсолютно не похож на рокочущий бас процветающего капиталиста.
— Да, возобновятся. Я сейчас буду разговаривать с Королевым. Уверена, что он согласится с моим предложением. У нас нет ни одного подозреваемого, значит, его срочно нужно найти. Я только что вернулась из Нижнего Тагила. На ваших филиалах уже проводятся ревизии. Вы в курсе?
— Да, в курсе. — Шерегес злобно уставился на меня, пытаясь просверлить насквозь ненавидящим взглядом.
Господи, за что он меня так ненавидит? Что я ему сделала? Я его знать не знаю.
— И хорошо, что в курсе. Вместе легче работать. Вы же заинтересованы в поимке убийцы?
— Да! — заявили три голоса одновременно, слегка расходясь в тональности.
— Значит, сработаемся! — выкрикнула я, пытаясь выдержать бодрый вид. — Всего хорошего.
Я удачно проскользнула мимо охранников, мимо верзилы в черной куртке, мимо многочисленных роскошных авто, выстроившихся вокруг здания корпорации, и быстрым шагом заспешила в управление.
Что-то не вполне ясное вертелось в мозгу, что-то близкое к разгадке.
Так бывает, когда не можешь вспомнить знакомое слово или имя. Недавно я вспоминала имя английской актрисы Ванессы Рейдгрейв. Она припрятала на время террориста Ахмеда Закаева. Имя актрисы я вспомнила лишь на второй день. В очередную бессонную ночь…
Так бывает с именами и словами, если ты не употребляешь их каждый день да и вообще они тебе «по барабану». Зато я помню все слова, которые мне сказали вдень моего пятилетия. И первого сентября в первом классе.
Так устроен человеческий мозг. Какой-то сложный механизм заставляет прокручивать миллионы комбинаций, чтобы в один прекрасный день с радостью осознать — разгадка проста, как мир.
— Юрий Григорьевич! Мне нужна ваша помощь! — Я бросилась к полковнику, увидев его в коридоре.
Повиснув у него на руке, я долго объясняла, что у меня случилось озарение, как гром среди ясного неба.
Полковник, осторожно дернув плечом, ловко сбросил меня с руки и спросил:
— Гюзель Аркадьевна, доложите по форме, что случилось? Какое озарение? Где озарение? В каком месте?
— Юрий Григорьевич, — я нисколько не обиделась на дернувшееся плечо. Обиды вообще не в моем характере, тем более на полковника грех обижаться, всем бы такого начальника, — Юрий Григорьевич, я нашла свидетеля. Он был давно, в моей голове, но я никак не могла извлечь его. Спасение утопающих — дело рук самих утопающих! Вы поедете со мной?
— Сейчас вы мне расскажете все по порядку. Я обязательно поеду с вами. — Юрий Григорьевич положил мне руку на плечо. От его ободряющего жеста мне стало весело. Никто не мог додуматься до такой простой мысли, а я сумела. Какая я зайка! Какая я милая, добрая и вообще прелестная девушка! Юмашева Гюзель Аркадьевна!
Полковник, не перебивая, слушал мою захлебывающуюся речь. Он грозно нахмурился, и от его суровости я размазала выводы, как манную кашу на тарелке.
— Юрий Григорьевич, ну что вы хмуритесь? Если я не права, так и скажите, — взмолилась я наконец, не вытерпев пытки.
— Почему не права? Совсем наоборот, я верил, что вы получите результат. Но учтите, для решения этой задачи мне нужно получить разрешение генерала.
— А если он не соизволит разрешить?
— Если, если… Тогда вы вымолите разрешение у Королева. На коленях, в объятиях, как хотите.
— Юрий Григорьевич, тогда сделаем так, — незаметно я перешла на командно-приказной тон, — вы за разрешением идете к генералу, а я к Королеву. Прямо сейчас. Идет?
— Идет.
Полковник испарился у меня на глазах.
«А я так и не научилась превращаться в призрак», — уныло размышляла я, бредя по четвертому этажу. Утопать в объятьях Королева мне не хотелось, тем более вымаливать высочайшего разрешения на коленях.
— Володя, я приехала. Бродила по Уральским горам, — сообщила я Королеву, пытаясь подлизаться.
— Вижу, — коротко бросил Королев. — Что надо?
— Володя, скажи, пожалуйста, почему твои орлы не накопали хоть какую-нибудь червоточину в хозяйственной деятельности мебельной корпорации? Неужели там все так чисто?
— Мы не ревизоры. Мы — оперативники, да будет тебе это известно, — горделиво произнес Королев. Словно оперативники — это космонавты.
— Таких не берут в космонавты! — пропела я. — Скажи, пожалуйста, — я снова надвинулась на Королева, — а почему вы не допросили Крупина?
— Мы его допросили. Он не при делах. Все документы в порядке, на каждый товар у него накладная, заметь, настоящая. Ты лучше скажи, куда ты подевала Шаповалова? Он — главный подозреваемый. Если ты не выдашь его, я тебя в порошок сотру!
— Выдам, Володя, выдам. Отдам с потрохами. Подожди денек, — я приблизилась к Королеву и поняла, что денек — это слишком много, — ну вечерок подожди. Завтра я тебе его отдам. Ну я пошла?
— Иди, иди. Можешь не возвращаться без Шаповалова. На порог не пущу!
Вид Королева красноречиво говорил, что угрозу он обязательно приведет в исполнение.
«Бедный Шаповалов! Загремит в «Кресты» на полгода, если не больше», — чертыхнулась я, хлопнув дверью. Королев требует, нет, он не требует, он жаждет крови. Шаповалова в «Кресты», меня — за компьютер до конца моих дней.
Я с горечью вспомнила, чем закончилось мое последнее раскрытие. Летом на Литейном проспекте расстреляли одного видного и заслуженного деятеля культуры. Вместе с ребятами из отделения по раскрытию умышленных убийств мы работали в жару сутками, забыв о нормальной жизни. И что я получила в награду?
Я даже получила «повышение» по службе — меня перевели на штабную работу, отрешив от оперативной. А все медали и награды разделили разные товарищи, не имеющие никакого отношения к раскрытию. Какие слова я слышала в свой адрес? Страшно вспомнить!
Зато сейчас я оторвусь, раскрою эту шайку-лейку и получу заслуженные награды. Я сделала губами движение, означающее «тьфу-тьфу» по направлению королевского кабинета. Все равно будет по-моему. К двадцать шестому февраля я должна восстановить былые позиции, утраченные в неравных боях с мужчинами.
