Имранович не выдержал, отвернулся и тут же наткнулся на горящую красную лампочку видеокамеры.
– Прекрати снимать, – фыркнул он.
Оператор не подчинился. Тогда Имранович повысил голос:
– Я сказал, прекрати снимать, парень!
Пассажиры стали поворачиваться в их сторону. Оператор оторвал взгляд от видоискателя, испуганно посмотрел на экстрасенса.
– Выключи эту чертову камеру, пока я тебя не прибил! – взревел Рустам Имранович и бросился на парня с кулаками.
Трудно представить, что бы он с ним сделал, если бы не запнулся о какую-то металлическую стойку и не растянулся в проходе между креслами. Он упал на бок как раз возле колдуна Иванова, вскрикнул от боли, прикрыл лицо руками и затрясся.
Кажется, он плакал.
«Оказывается, нам ничто человеческое не чуждо», – подумал Михаил и нехотя отправился на помощь.
– Вставайте, – сказал он, склоняясь над пострадавшим и протягивая ему руку. – Вставайте и приведите себя в порядок, нам скоро работать.
Имранович оттолкнул протянутую руку, сел, тыльной стороной ладони вытер слезы. Превратившиеся в зрителей пассажиры хранили гробовое молчание. Они словно все понимали без слов, читая какие-то невидимые субтитры.
«Ну да, мы же все тут экстрасенсы, – подумал Миша, – причем не хухры-мухры, а серьезные ребята. Мы сами все чувствуем».
Но на всякий случай он пояснил:
– Не обращайте внимания, это нервы.
Экстрасенсы сделали вид, что поверили.
Более или менее успокоившись, Рустам Имранович все-таки поднялся на ноги и проследовал к своему месту. Поразмыслив секунду, он сел чуть дальше от Михаила, в противоположный угол. Михаил не возражал.
Ах, какие мы нежные, какие мы ранимые. Ах, как мы боимся проникновения в нашу личную жизнь, ах, ах, ах… Черт возьми, почему он не вломил ему по полной программе здесь же, на месте – да так, чтобы голова взорвалась, как арбуз! Это было бы справедливо.
Михаил закрыл глаза, попытался успокоиться и окружить себя воображаемым железным щитом. Никто не должен видеть и чувствовать его состояние, потому что это может здорово навредить общему делу.
Он не успел. Автобус остановился и заглушил двигатель.
– Приехали, – крикнул из-за ширмы водитель.
Петр Иванович Суслопаров восходил на свою Голгофу… Сравнение, конечно, не в мою пользу, но что вам за дело, какая у меня Голгофа? Она, между прочим, у каждого своя: кто-то берет на себя грехи всего человечества на две тысячи лет вперед, даже не подозревая, сколько дерьма может наворотить человечество за этот срок, а кто-то платит за скромные удовольствия, выпавшие на собственную задницу. Вот только не надо мне ваших оваций и уж тем более камней, я как-нибудь сам, под свой аккомпанемент…
Он миновал третий этаж, постоял, послушал. Ни черта не было слышно, все заглушали удары сердца и шумное дыхание. Стар ты стал, Петр Иваныч, стар. Сначала ты стал пенсионером, и это тебя серьезно огорчало, но теперь выясняется, что те огорчения ни в какое сравнение не идут с нынешними. Ты теперь не просто пенсионер, ты теперь еще и старая развалина, и впереди у тебя – конец тоннеля без всякого божественного света.
«А потом вы все будете гореть в аду! В аду, чертовы выродки, и всех ваших благих дел не хватит, чтобы купить там жалкий стакан воды!»
Он вспомнил проклятие Агнессы, и по спине побежали мерзкие холодные мурашки. А ведь до этой безумной бабы остался один этаж, всего два несчастных пролета, и, чтобы попасть в собственную квартиру и забаррикадироваться, нужно пройти мимо квартиры Агнессы, а у нее за дверью что-то происходит, в этом нет никаких сомнений. Он слышал даже отсюда, как там у нее в прихожей что-то шевелится, что-то большое и мохнатое, поводя усами…
«Тьфу, кретин, ничего там нет и ничего там не происходит, топай спокойно к себе домой и забудь эти идиотские страхи. Она всего лишь одинокая и несчастная баба, слетевшая с катушек, мало ли таких в нашем доме? Да их навалом кругом! От каждой будешь шарахаться, старый дурак?
Ага, не каждой из них твой племянник при твоей молчаливой поддержке надавал по башке. Молись, чтобы у нее действительно не было родственников, которые могли бы выяснить, что случилось, и принять соответствующие меры. Тогда ты будешь не просто пенсионер и не просто старик, но еще и каторжник. Тьфу, прости господи…»
Суслопаров убедился, что дыхание нормализовалось и сердцебиение пришло в норму, и двинулся дальше. Он миновал один лестничный пролет, остановился на промежуточной площадке, посмотрел вниз в маленькое окошко, расположенное почти у самого пола. Женщины на крыльце продолжали трепать языками, и Петр Иваныч был уверен, что они ушли очень далеко от первоначальной темы разговора. Интересно, что они обсуждают сейчас? Цены на продукты или какое-нибудь телевизионное «мыло»? Им ведь на самом деле по барабану, что происходит у соседей.
Он поднял голову. Восемь ступенек вверх – и ты почти дома. Хорошо, что догадался взять водочки в магазине, а то сегодня что-то очень уж страшно. Уже и так не спишь ночами, все прислушиваешься и прислушиваешься – не грохнет ли там оконное стекло в квартире Агнессы (насколько проще было бы всем, если б она решила выбросить свое ненавистное сексуально озабоченное тело с четвертого этажа на улицу), не завизжит ли пылесос посреди ночи, не зажурчит ли вода в ванной… и не возопит ли снова этот ужасный голос, словно вещающий из преисподней. Когда это низким монотонным гулом просачивается сквозь стену, всасывается к тебе в желудок, вгрызается в мозг – и так на протяжении часа или даже двух, – ты думаешь уже не о спасении души своей грешной, а о скорой и жестокой расправе над ближним.
Все-таки хорошо, что он купил сегодня водочки. Надо будет выпить, закусить и лечь спать в дальней комнате. Авось пронесет.
Он сделал несколько шагов по площадке, поставил правую ногу на первую ступеньку, взялся за перила. Сердце лупило в голову, удары отдавались в ушах, по виску покатилась струйка пота… Да что с тобой такое происходит, старый идиот?! Ты всего лишь идешь домой по родному подъезду, что тут может с тобой случи…
Он остановился, едва не закричав. Дверь в квартиру Агнессы Шипиловой была приоткрыта. Сквозь щель шириной примерно с ладонь на темную лестничную площадку вырывался электрический свет, а до ушей Петра Иваныча доносились какие-то странные звуки, напоминающие чавканье животного. Кто-то что-то активно поедал, и если учесть, что из животных в доме Агнессы остался только попугай, потому что вечно голодная кошка британской породы давно от хозяйки сбежала (Суслопаров сам видел ее жалкую, побитую мордочку в подвальном окошке), то оставалось предположить, что так омерзительно чавкала сама хозяйка.
Что она может жрать, издавая такие звуки?!
Ох, елки зеленые, ешки-матрешки-через-пеньтвою-в-три-бога-душу-коромысло… Теперь ведь придется проходить мимо этой проклятой открытой двери! Мимо запертой квартиры – еще куда ни шло, но сейчас, когда в любой момент эта безумная баба (а в ее окончательном безумии Суслопаров уже не сомневался, да и не только он один) может выскочить на площадку и выцарапать тебе глаза? Ты ведь даже не успеешь отскочить, у тебя не будет лишнего времени, потому что дверь уже открыта. Баба может выскочить, баба может выскочить, баба может выскочить…
Словно в подтверждение его мыслей обитательница страшной квартиры принялась чавкать с удвоенной силой. Сейчас она словно вгрызалась в мясные кости, хрустела суставами, облизывая пальцы и губы, хищно оскаливаясь… Боже, он словно увидел это собственными глазами!
Суслопаров опустил ногу со ступеньки, прислонился задницей к перилам. Идти некуда: вверх ему идти однозначно страшно, а вниз – однозначно стыдно. Ты, конечно, пенсионер, но ты пенсионер с яйцами, а внизу стоят две бабы, и как-то не очень правильно расписываться в своем бессилии.
Он вздохнул, смахнул пот со лба, повернулся лицом к верхней площадке. Может, уже попробовать положить конец этому дурдому – раз и навсегда? Вот прямо сейчас подняться наверх, войти к этой дуре, убедиться в том, что соседи оказались правы в оценке ее психического здоровья, и вызвать санитаров? Ведь всем сразу станет легче, не так ли?
Держась одной рукой за перила, а другой прижимая к себе торчащий из внутреннего кармана пиджака батон, Суслопаров стал подниматься наверх. Чавканье Агнессы усиливалось, звучало все громче и отчетливее. Петр Иванович представил, как может выглядеть в эти ужасные минуты Агнесса, но не смог, в голову лезли только картинки из фильмов ужасов, которые в изобилии крутились и днем и ночью по кабельным телеканалам: перекошенные лица, выпрыгивающие из орбит глазищи, клыкастые рты, кровь на губах, руках и одежде. Шипилова стала людоедкой…
До площадки оставалось три ступеньки. Суслопаров преодолел их не без труда. Пожалуй, так он никогда в своей жизни не боялся, даже когда в относительно молодые годы пытался пронести через заводскую проходную рулон позолоченных проводов и коробку таких же драгоценных клемм. Петр Иванович восходил сейчас на свою персональную Голгофу и приготовился платить по счетам. Жаль вот только завещания не оставил и не успел досмотреть «Бригаду».
