Через несколько месяцев я получил из Бразилии пробную партию произведений туземного искусства — в основном резьба по дереву — от некой новой фирмы. Иные работы были очень недурны. Один экземпляр, правда, вызвал у меня отвращение, это было изображение человечка с дыркой в животе, с непомерно большими половыми органами и невероятно уродливым лицом, которого за левую ногу кусала собачонка. Эту работу я приобрел сам и послал брату и невестке на годовщину их свадьбы, чтобы дать им понять, что мои обиды остались в прошлом. Надеюсь, это божество плодородия. И пусть получат сполна.
Работы туземцев заставили меня задуматься раньше времени. Я-то хотел отдохнуть, но вот хлынул ливень, и мои воспоминания потекли по сточной канаве к неизбежному. Мысленно я вновь пережил все, что со мной происходило совсем недавно: перемещения из тюрьмы в Виргинию, оттуда — в Рим, затем в Бразилию… Я словно воочию увидел расстрелянных, пережил пытки и издевательства, которым подвергался, одним словом, всю эту жуть, и даже те немногочисленные моменты, которые хотелось сохранить в памяти, а еще я вспомнил рассказанное Марией при прощании… Возможно, она считала, что обязана мне все объяснить, а может, ей просто хотелось выговориться…
Они с Карлом Бернини придумали довольно наивный план, как изменить свою судьбу. В прежние времена, когда его мозги еще не были отравлены алкоголем, он вряд ли пошел бы на это. Очевидно, положение его было безвыходным. Только этим молено объяснить, почему он решился шантажировать организацию со встроенной защитой от подобных действий. Они с Марией разыграли ссору и разрыв, чтобы не могло возникнуть подозрений в тайном сговоре. Она даже завязала отношения с первым попавшимся достойным мужчиной, которым оказался Клод, чтобы показать всем, что роман с Карлом остался в прошлом, не подозревая, конечно, какие чувства могут возникнуть у нее по отношению к этому человеку. Потом Карл, скрывавшийся в течение нескольких месяцев, снова встретился с ней. В последний раз. У него случались периоды просветления, и вот в один из таких периодов ему пришло в голову, что ради безопасности и увеличения интеллектуальных ресурсов им нужен третий человек, удачливый, успешный, с которым он работал раньше и которому можно было доверять. То есть я. Поэтому он прилетел в Нью-Йорк, чтобы разыскать меня. Потом, когда я позвонил ей в Риме, она подумала, что я согласился и вот мы отправились в Италию. В то время она разрывалась между первоначальным намерением шантажировать «Знак Рыбы» в связи с контрабандой и вновь обретенной любовью, предмет которой находился в Лиссабоне. Я решил для нее эту проблему несколькими фразами, сообщив, что Карл убит. Освободившись от обязательств по отношению к Карлу, она немедленно отправилась в Лиссабон, где обнаружила убитым Клода. Вернувшись домой, она напилась, пылая гневом и отчаянно себя жалея.
Таков был ее рассказ — в сущности, единственная дополнительная информация, которую мне удалось получить о своем бывшем партнере.
Лично мне реальными кажутся только два варианта. Первый: люди из «Рыбы» каким-то образом пронюхали о плане. Может быть, Карл проговорился, напившись. Они позволили ему добраться до моего дома и убили его там или привезли его туда и убили, оставив труп в качестве предостережения на тот случай, если мы с Карлом предварительно обсуждали этот план и я попытаюсь осуществить его в одиночку. Мысль о возможности такого варианта заставила меня несколько недоверчиво относиться к моим «рыбным» конкурентам, я даже не попытался связаться с художниками, список которых передал мне Бруно. Может быть, я зря это сделал, поскольку возможен еще один, даже более мерзкий вариант.
Способен ли был Коллинз (при условии, что ему нужен был именно я — а нужен был именно я, — потому что Мария знала меня и доверяла мне, а через нее я мог добраться до Клода, а через Клода погрузиться во всю эту заваруху в Бразилии, позволив событиям развиваться так, как они развивались, либо в соответствии с каким-то другим планом) принести в жертву одинокого, опустившегося, спившегося преступника, возможно находившегося на нелегальном положении, принести его, повторяю, в жертву и сделать это так, чтобы одновременно обвинить меня и пробудить у меня любопытство, причем настолько, чтобы я не только выполнял его поручения, но и желал, по крайней мере тайно, успешного завершения дела? Интересная мысль.
Я помнил также об анонимном звонке в полицию, который пробивал брешь в моей теории и укреплял основанное на косвенных уликах дело против меня. Кроме того, не следовало забывать о якобы существовавших отпечатках пальцев на оружии.
Впрочем, меня не очень интересовало, какой вариант был правильным: воспользовался Коллинз ситуацией или сам ее создал. Он обошелся со мной не менее бездушно и цинично, чем Моралес, и, так же как Моралес, ошибся. Он предположил, что, когда все закончится, я, если останусь в живых, не смогу освободиться от груза тяжелых воспоминаний и привыкну носить этот груз, жить с ним, поскольку пойму, что ничего другого не остается. Он был бы прав, если бы я играл по его правилам. Коллинз и Моралес представляли собой сегмент общества, который, если подвергается нападению с использованием разрешенного этим обществом оружия, оказывался защищенным бесчисленными слоями закона, бюрократии, лжи и отговорок. В своих дворцах они чувствуют себя в совершенной безопасности, абсолютно уверены в том, что обладают защитой от любых нападений в пределах правил игры, и при этом считают, что сами могут нарушать эти правила.
Рано было об этом думать, я хотел как следует отдохнуть, не привлекая к себе внимания, переместиться из людской памяти в забвение, но эти фигурки, любовно вырезанные из дерева руками забитых туземцев, чьих братьев Моралес расстрелял с такой же легкостью, с какой человек сбивает палкой цветок маргаритки, напомнили мне еще об одном моем обещании, выполнение которого зависело от того, удастся ли мне остаться в живых при встрече с этим негодяем.
Коллинз, вершитель судеб маленьких людей, Коллинз, принимающий решения, которые могли убить или покалечить полмира или полквартала, иногда ради достижения благородной цели, иногда без всякой пользы, мы с тобой неразрывно связаны, мы — братья. Мы оба понимаем, что помимо победы, поражения и патовой ситуации существует еще одна возможность закончить шахматную партию. Мы оба знаем, хотя этого не записано в правилах, что игрок всегда может сбросить доску со стола и задушить соперника.
Еще не настал день возмездия, и у тебя еще есть время для охоты на людей, тайны и власть, есть время и для жизни с претензией на благородство, в соответствии с изречением Аристотеля о том, что лучшее место для насилия — закулисье, где ты его не видишь.
Отдыхай. Отдыхай пока. Я отдыхаю, и ты можешь расслабиться.
Я весьма признателен предоставленной мне возможности еще раз выразить публично восхищение моим отцом и его работой. Роджер Желязны широко известен как писатель, работавший в жанре фэнтези и научной фантастики, но его интересы распространялись на оба мира, как реальный, так и воображаемый. Он был ненасытным читателем, часто читал восемь-девять книг одновременно, как художественных, так и научных. Мои детские воспоминания связаны со многими его увлечениями, такими как отпирание замков отмычками, коллекционирование ножей и игральных карт или умение за кратчайший срок выпутаться из смирительной рубашки (лучший результат — около трех минут). Для меня стало неожиданностью, когда его агент Кирби Маккоули сообщил мне, что обнаружена эта рукопись.
Неожиданностью, но не потрясением.
Дин Кунц как-то сказал об отце: «Роджер Желязны — писатель-фантаст, но он мог бы написать все, что захотел». В этом мистер Кунц совершенно прав. Отец как-то обмолвился, что его истинной страстью является поэзия, за которой следует научная фантастика. Он также посоветовал мне прочитать по нескольку произведений каждого жанра и на самые разные темы, причем такие книги, которые никогда не позволяют угадать, что ждет тебя на следующей странице.
Сюнрю Сузуки[22] написал: «У сознания начинающего — много возможностей, а у сознания знатока — лишь несколько». По-настоящему великие писатели знают это. Они просеивают ментальный хлам, переполненный возможностями, которые давно перестали быть таковыми, пока не наткнутся на эти «несколько». Они рассматривают возможность, анализируют ее. Сюжет, персонаж, абзац, отдельное предложение, как правило, отвергаются, если они хотя бы отдаленно что-то напоминают. Писатели используют массу источников, но прикладывают максимум усилий, чтобы никому не подражать. Великие писатели находят жанр и стиль, наиболее пригодные для изложения родившихся в их головах историй. В крайнем случае писатель может сам создать и жанр, и стиль.
