Родственные могилки нашла она с трудом. Крест у отца был сырой, грязный, темный от дождей, времени и росы. «Губ. секрѣтарь Лебѣдяевъ Авериан Мокиевич. 1873–1915 гг. Да почiетъ в мiре!» Могила матери, более ранняя, лежала вовсе без креста — то ли сгнил и его убрали кладбищенские служки, то ли уворовали на дрова в лихие годы. Маша заплакала, глядя на провалившуюся землю, Николай обнимал ее за плечи и говорил: «Ничего… Это мы с Абдулом поправим, нетрудное дело. И крест новый поставим, вытешем — верно, Абдул?»
Внизу, далеко за кладбищем, блестела речка, и по дороге к паперти с облепившими ее нищими Маше вспомнилось почему-то, как маленькой она бегала с соседскими ребятами на берег этой речки. Там по праздникам и выходным фабричные парни с девчатами, конторские, а иногда и мелкая рыбешка из чиновников танцевали кадрильку под гармонь. Визжали ливенки, а они топали, кружились, подныривали под вскинутые сплетенные руки. Как это все вспомнилось? — юбки колоколом, обрывистый берег, голос гармошки, шелуха семечек… Так и не довелось самой покружиться хоть раз, прошло время — ну, да и бог с ним…
А милого ее друга не терзали этой ночью кошмары. Он наконец-то увидал их сегодня — людей, приходящих во сне. Первый сидел на кладбище, скорбно притулясь к свежеструганому кресту; второй же был — тычком сидящий на паперти лохматый одноногий нищий.
Юрий Павлович Войнарский поморщился и встал: вот уже несколько минут из-за двери кабинета доносилась чья-то торопливая, бессвязная, бубнящая речь. Порой голос даже срывался на визг, и тогда начальник губрозыска нервно дергал головой, будто отгонял муху. Когда задверный речитатив добрался до самых высоких нот, он не выдержал и, громко шлепая парусиновыми штиблетами, пошел из кабинета. В приемной толстый татарин, стоя за барьером, кричал испуганно отмахивающейся от него секретарше:
— Защим бандит дорога мостил?! Когда ранен был, от Спирьки Вухмин убегал! Уй, какой хитрый! Хи-итрый! — Он потряс пальцем, сцепил на животе руки и оглянулся на Войнарского.
— Зачем же так громко кричать? — укоризненно проговорил Юрий Павлович. — Ведь люди работают. И оставьте в покое бедную женщину. Уж она-то наверняка ни в чем перед вами не виновата.
— Бедна… женьчин? Какой такой? — Сабир растерянно захлопал глазами.
— Вот пришел, вот кричит, — пожаловалась секретарша. — Говорю ему, говорю, чтобы обратился к дежурному агенту. — Она отвернулась, поджимая губы.
— Не знаете порядка, гражданин! — строго внушал начальник губрозыска. — Порядка не знаете, а идете в учреждение. Ну, да что теперь! — вздохнул он обреченно. — Проходите!
Одно из бестолковой речи посетителя он усвоил четко: имя Спиридона Вохмина. Сначала хотел сразу же отослать Сабира к Кашину, но в последнюю секунду передумал и решил поговорить с ним сам.
На предложенный начальником стул Сабир не сел, а сразу забегал по кабинету:
— Уй, хитрый! Уй, худой! Еду к Хамидуллину… телега, булыжник, малайка туда-сюда… Пащиму не помогать? Сабирка работать всегда любит…
Целый час бился с ним начальник губрозыска, прежде чем удалось ему уяснить суть рассказываемого. А состояла она в том, что сегодня Сабир поедал на своей телеге к свояку Хамидуллину. По дороге путь ему преградила подвода, нагруженная булыжником. У возчика что-то случилось с осью — что именно, Войнарский так и не понял, — но, во всяком случае, булыжник надо было сгружать на землю, снова потом укладывать на подводу, и, чтобы избежать этого, мужик предложил Сабиру перегрузить камни на его телегу, а потом и доставить куда надо — за вознаграждение, понятно. Татарин согласился, они вдвоем перекидали груз, и Сабир двинулся к артельщикам. Здесь-то он и встретил среди рабочих парня, когда-то подобранного им и Вохминым возле ворот дома, где был взят Кутенцов. Разгрузившись, Сабир помчался в губрозыск, позабыв про свояка.
— Значит, работает? — недоверчиво спрашивал Юрий Павлович.
— Работает! — кричал, задыхаясь, Сабир. — Работает! Работает!
— Н-ну ладно. Подпиши-ка здесь. Умеешь ли?
Сабир, приспосабливаясь, долго гнулся над бумагой. Наконец, пыхтя, с трудом вывел огромное «С» с крохотным крестиком внутри. Выпрямился, гордо озираясь.
— Спасибо, товарищ. Якши!
Тот снова сцепил руки на брюхе, запел:
— Сабирка всегда-а…
Проводив татарина, Войнарский вызвал к себе Семена.
Тот вошел подобравшись, настороженно, и в позе его начальник губрозыска уловил предубеждение.
«Эх, парень, парень!..» — сожалеюще подумал Юрий Павлович и сказал:
— Как там дела с Вохминой?
Тот пожал плечами:
— Никак, вы же знаете.
— Плохо, плохо…
— А то хорошо!
— Ты, кажется, чем-то недоволен, Сеня? Что с тобой, голубчик?
— Да нет, всем доволен. Какое может быть недовольство на службе?
— Тогда не ерзай, нормально разговаривай.
— И так нормально! — начал заводиться Семен.
Войнарский резко приподнялся на стуле, яростно схватил со стола силомер, взмахнул рукой…
Кашин втянул голову в плечи.
Начальник губрозыска глянул на шкалу, удивленно ахнул и, бросив прибор на стол, пригладил пятерней волосы. Агенту показалось, что таким образом Войнарский похвалил себя, как будто говоря: «Молодец, Юра, молодец, хороший…» — и Семен усмехнулся.
Юрий Павлович и вправду будто подобрел. Сказал размягченным голосом:
— Артель дорожных рабочих мостит улицу имени Жертв царизма. Надо туда сходить, товарищ агент. Составить список артели, и, самое главное, — кто с какого времени там работает. Артель, как мне кажется, из крестьян, но народ там может быть разный. Потолковать с десятником, рабочими — только чрезвычайно осторожно, на нейтральные темы, лучше всего житейские. Результаты обдумаем вместе. Такое тебе задание.
— Вот так задание! — фыркнул Семен. — Это ж работа для стажера! Набрали новеньких — пускай они и ходят, проверяют всякие артели. Мне в том какой интерес?
— Предполагаю, что интерес может быть. Поступил сигнал, что в артели работает человек, подобранный некогда Вохминым после взятия кутенцовской шайки и затем исчезнувший при загадочных обстоятельствах.
— Что ж в них загадочного! Ведь Вохмин ясно сказал, что его отобрали на мосту.
— Ну да, ну да! Но парень-то интересный, верно? Хитрый! Не задержан, разгуливает себе, где-то работает. Установи его и поговори с ним, Сеня.
— А зачем он мне нужен?! — снова окрысился агент. — Я занимаюсь убийством Вохминой, и все! А вы мне специально хотите подкинуть… я знаю, зачем вам это надо!..
У Войнарского хищно вздернулась верхняя губа. Однако, пересилив себя, он сказал спокойно:
— Вот об этом ты зря беспокоишься. Выгнать я тебя и так могу, и никаких объяснений давать не буду. Иди и делай, что приказано!
Он взял два листа бумаги и стал аккуратно втискивать между ними хрустящий копировочный лист.
«Сейчас приказ напишет…» — уныло подумалось Семену.
Из окна влажно потянуло, и, спасаясь от хлынувшего, над городом ливня, в кабинет влетел воробей, весело заскакал по чистому исщербленному полу. Начальник губрозыска скомкал бумагу вместе с копиркой, нацелился, прищурясь, и бросил в птицу. Воробей, чивкнув, вспорхнул под потолок, уселся на раму портрета Маркса, удивленно лупая глазками, стал смотреть на происходящую внизу жизнь. Эта жизнь непонятно двигающихся, громко трубящих и грохочущих существ была любопытна птице — склонив головку, она наблюдала за ними. Открылась дверь, и образовавшийся сквозняк вынес воробья на улицу, под дождь.
Семен же двинулся к себе. Сначала его решение было окончательным и твердым: ни в какую артель он ни за что не пойдет. Просто не позволит, чтобы им помыкали, как желторотым новичком! Однако, вдумавшись в слова и интонации голоса Войнарского, он потихоньку пришел к выводу: стоит ему сейчас ослушаться, и другого разговора больше не будет. Его просто выгонят из угрозыска, не давая никаких объяснений. Напишется знакомым образом приказ под копирочку — и все, гуляй, Сеня! А куда же он тогда пойдет?
И, содрогаясь и всхлипывая от ненависти к Войнарскому, Семен понесся разыскивать улицу Жертв царизма, где укладывала мостовую таинственная артель.
Нищий ковылял рядом с Малаховым и зевал на всю окрестность:
— Как меня не знать! Бабина — кто не знает! Тоже и уважают, слышь! У тебя, к случаю, деньги нет, а у меня есть. Ну и на, возьми, да другой раз и сам бездольному дай. А все ж уйду я, друг-сердяга. Охота уж мне теперь возля Лавры пожить, там у монахов сыто, а здесь — строжать стал народ!
— Нет, подожди! — не унимался Малахов. — Да где ж это я тебя видел-то?
Бабин похрумкал сухариком.
— Это — дело твое, ты и думай. Только… в губрозыске я тебя не стречал? Я там ча-асто теперь бываю. Тоже уважают! — вильнув глазами, хвастанул он.
