В субботу, надев лиловое платье с открытыми плечами, лавиной кружевных оборок и прочих дамских пышностей (одно из своих самых любимых), ботики с «каблуками Луи», подчеркивающие стройность ножек (купленные совсем недавно); уложив пышные волосы «волнами Марселя», завершив наряд шляпой с широкими полями, увитыми шикарными перьями райской птицы (как сейчас делают в Париже) и набросив на плечи манто из черно-бурой лисицы (российский изыск), Кити отправилась на именины.
По выходе из дома Екатерина тотчас поймала извозчика, как будто только ее и дожидавшегося, и, назвав адрес, задумчиво откинулась на спинку сиденья.
Подумать было о чем.
Во-первых, Герберт так и не давал о себе знать. Что весьма настораживало.
Сорокин также не показывался (в последний раз он не пришел в условленное место). Оставалось ждать, хотя вокруг сплошная неопределенность. Может, отыскать какие-нибудь подходящие варианты и предложить документы и чертежи американцам или французам?
Во-вторых, ее положение поднадзорной было унизительным и стало крайне раздражать. Однажды она даже подошла к «своему» филеру и обругала его, на что тот только криво ухмыльнулся и продолжал топать за ней, как собачонка. А у нее всю дорогу (она намеревалась посетить парфюмерный магазин) нервически дергалось веко.
Дом Элен Яблочниковой был небольшим двухэтажным особняком, фасадом выходящим на Арбат. Возле него стояло уже несколько колясок и пара карет с гербами на дверцах, что говорило о прибывших высоких гостях с чинами и титулами.
Кити отпустила извозчика и вошла в парадную, злорадно подумав, что уж сюда-то филеров не впустят и она хоть какое-то время передохнет и не будет ощущать на затылке их заинтересованных взглядов.
На мраморной лестнице, ведущей на второй этаж, гостей встречала сама хозяйка. Это была высокая и довольно плотная женщина с проницательным взглядом серо-голубых глаз и вежливой полуулыбкой горгоны.
Волосы ее были заколоты большой бриллиантовой брошью в виде птицы, исполненной так искусно, что она, казалось, вот-вот взлетит. Бархатное платье до щиколоток, под которым угадывалось отсутствие корсета, плотно облегало фигуру Элен и делало ее весьма аппетитной и привлекательной для мужского взгляда. Рядом с Яблочниковой стоял высокий худощавый господин во фраке с гвоздикой в петлице. Взгляд его был ясен и остр. Благородная осанка и элегантный вид указывали на то, что сей человек явно иноземец. Скорее всего, итальянец или француз.
Так оно и оказалось...
– Я рада, – радушно приветствовала ее Элен. – Позвольте вам представить, – она посмотрела на своего спутника, – маркиза Артура де Сорсо, посланника великой Франции в великой России и моего дальнего родственника.
– Очень, очень дальнего, – произнес маркиз по-русски с едва заметным акцентом и, отвесив легкий поклон, коснулся губами руки Кити. – Весьма приятно.
– Рекомендую: Екатерина Васильевна Вронская, – повела ладонью в сторону Кити Элен Яблочникова. – Смею надеяться, моя подруга.
Она вопросительно посмотрела на Вронскую.
– Конечно, – ответила Кити и мило улыбнулась.
Втроем они прошли в бальную залу, где собрались гости. Приглашенных было немного, но между ними можно было заметить парочку генералов, несколько молодых девиц со своими мамками и няньками, франтов с дамами, франтих с кавалерами и даже одного тайного советника с супругой, вдвое моложе его.
– Здесь все свои, – проследив за взглядом Кити, сказала Яблочникова. – Ведь именины достаточно интимный праздник, вы не находите? Если, конечно, его действительно можно назвать праздником, – с печалью в голосе добавила Элен.
– Наверное, вы правы, – согласилась с ней Кити. Мадам Яблочникова все более начинала ей нравиться, и напряженность, связанная с приездом в дом к почти незнакомому человеку, понемногу исчезла. – А вы как думаете? – обратилась она к маркизу.
– Я думаю всегда так же, как Элен. – Артур де Сорсо обворожительно улыбнулся, показав ослепительно-белые зубы. – И с этого момента начинаю думать так же, как вы.
Кажется, француз повел с ней легкий флирт. Кити улыбнулась: а почему, черт побери, и нет? Ведь она так соскучилась по мужскому вниманию.
На хорах оркестр грянул старомодный полонез. Именно этим танцевально-театральным представлением традиционно и испокон веков открываются все балы.
Кити от неожиданности даже вздрогнула. Это что, и правда бал? Не заурядная вечеринка-именины с сидением за столом и заздравными речами, а самый настоящий бал?
Бал... Даже само слово звучит завораживающе и загадочно. Оно похоже на легкое дуновение ветерка, уносящегося ввысь и сулящего исполнение надежд и желаний.
На балу всем правит Ее Величество Женщина. Веер в ее руках, словно волшебная палочка, исполняющая все ее пожелания: вот она скромная пастушка с застенчивым скромным взглядом, ждущим чуда, а через минуту она уже Клеопатра, и ее движению повинуются все мужчины. Захочет – и все они падут у ее ног, и будут ловить ее взгляды, карающие, безразличные или обещающие. А захочет – и все они ринутся в бой, толкая друг друга локтями, дабы исполнить ее самое прихотливое желание. Женщина на балу – королева и повелительница. Все остальные – лишь покорные рабы.
После полонеза, который станцевали несколько пар, последовал вальс. Некогда этот танец вызывал столько нареканий... Как же, полураздетая девушка отдавалась во власть рук мужчины и на виду у всех прижималась к его груди! С прошествием времени такое ханжеское отношение к вальсу исчезло, и теперь этот танец считался вполне скромным и даже целомудренным...
Боже мой, как долго она не танцевала!
Кити даже огляделась вокруг, не намерен ли ее кто-нибудь пригласить. «Скорее, – торопила она своего потенциального партнера, – скорее, а то вальс окончится».
Ей так хотелось попасть в тепло сильных мужских рук и видеть бездонную глубину чьих-нибудь глаз столь близко, насколько это вообще позволительно при танце женщины и мужчины, что в нетерпении она переступила с ноги на ногу, как застоявшийся скакун, жаждущий как можно скорее начать свой бег. Ведь когда происходит стремительное движение или кружение, как в вальсе, все невзгоды забываются. И кажутся никчемными и легко преодолимыми...
Словно угадав ее мысли, к ней подошел маркиз:
– Позвольте вас пригласить...
Конечно, она позволит. Еще как позволит!
Екатерина Вронская с такой благодарностью посмотрела на де Сорсо, что, кажется, даже немного смутила его. А потом они танцевали... Мелькали мимо, кружась и словно пролетая по воздуху, танцующие пары, паркет из карельской березы в зале блестел, как зеркало, и в нем отражались порхающие по нему нарядные женщины и мужчины.
Ну что может быть лучше!
Француз вел Кити очень уверенно, и в нем чувствовалась настойчивость и сила. «С этим мужчиной, если он будет рядом, можно получить душевный покой и, что самое главное, чувствовать себя защищенной, – подумалось вдруг Кити, и она уже другими глазами взглянула на маркиза. Он тоже был увлечен танцем, но все же умудрялся о чем-то спрашивать ее, а Вронская, полностью отдавшись такту и музыке, умудрялась все же что-то отвечать... И как было жаль, что вальс так быстро закончился!
– Почему вы так хорошо говорите по-русски? – спросила Кити, когда маркиз, галантно придерживая ее под локоток, повел к тому месту, с которого пригласил на танец.
– О, это очень долгая история, – ответил Артур.
– А вы куда-то торопитесь? – взглянула Кити в его глаза.
– Нет, не тороплюсь, – улыбнулся маркиз. – Хотите выслушать мою историю? Что ж, извольте.
И Артур тут же сочинил душещипательный рассказ про отца и русскую княгиню-рюриковну, которую отец несказанно полюбил (а она – его) и сотворил ей ребеночка, которого княгиня, обливаясь слезами, оставила в Париже, вернувшись к своему мужу-князю в Россию, когда оттуда пришло известие, что ее венчанный муж тяжко заболел. Все дни и ночи она проводила у его постели, скрашивая его последние денечки и, верно, отдавая дань за прегрешения, сотворенные ею в Париже, и умерла на год раньше его. Плоду грешной любви, названному Артуром, ко дню отъезда матери из Парижа было уже десять лет, и он, конечно, хорошо разговаривал по-русски, за что следует сказать «спасибо» княгини-матери. Легкий французский акцент появился позже, когда с отъездом маман прекратилась практика разговаривания на русском языке. Отец, естественно, усыновил Артура, передав ему по наследству фамилию де Сорсо и титул маркиза, а мать он больше никогда не видел. Позже Артур был отдан отцом в пансион с дипломатическим уклоном, по окончании которого молодой де Сорсо поступил на службу в Министерство иностранных дел. В России он приехал уже во второй раз, а в первый он побывал в Санкт-Петербурге, где представлялся при дворе государя императора Николая Александровича. Там же он тайно посетил могилу матери, выполненную в виде поникшей к земле огромной мраморной розы, и тихо всплакнул.
