Сорокин и сам ее пододвинул.
Колька мигом взобрался, достав из кармана перочинный ножик, принялся постукивать рукоятью по кирпичам. Наконец ему показалось, что один из кирпичей отозвался по-другому, в отличие от своих собратьев.
– Смотрите, по цвету замазка отличается.
– Думаешь? По мне, так одинаково…
Колька с досадой настаивал:
– Да вот же, сами смотрите! – и он принялся с энтузиазмом ковырять замазку.
Разумеется, и одним глазом капитан видел, что швы неоднородны. «Состав разный, там, где кирпичи ближе к стене, более монолитный и цвет другой», – просто ему совершенно не хотелось самому взбираться на шаткий табурет, ковыряться ножиком, пачкаться в мелу. Надо дать дорогу молодым.
Швы начали поддаваться. Колька, извлекая замазку по одному кусочку, наконец освободил кирпич. Тот подался легко, поскольку оказался восьмушкой от целого. Подняв его победоносно, точно ценный трофей, провозгласил:
– Смотрите!
Вежливо порадовавшись, Николай Николаевич поинтересовался:
– А там-то что есть?
Колька, чиркнув спичкой, посветил в открывшуюся нишу:
– Пусто. И край острый. Смотрите, Николай Николаевич, плитка откололась.
– И что?
– А то, что Зойка ко мне приходила за зеленкой, – терпеливо объяснил Пожарский непонятливому капитану, – и на пальцах у нее как раз такие порезы были. И у этого, который инспектор. Погодите! Значит, они заодно и вместе что-то искали?
– Хорошо мыслишь, тезка, – похвалил Сорокин, на этот раз искренне. – А теперь, Колька, о главном: соседка твоя, Зойка, снова куда-то запропала, так что отправляйся, благословясь, к Ольге и следи, чтобы у нас в районе, упаси бог, очередного несчастья не случилось.
Во всем, что касалось Ольги, Колька соображал со скоростью света. Его тотчас как ветром сдуло, только ботинки застучали вниз по лестнице.
«Вот умный. Как же я квартиру закрою? Ну-с, ладно, – Сорокин все-таки лично влез на табурет, исследовал нишу, – ну да, похоже, что недавно опустела коробочка. Пыль вот, нетронутая по краям, а посередке сметена».
И вот при вскрытии кто-то довольно сильно порезался о сколотый край изразца, пущенного лентой вокруг трубы, поскольку на нем были поспешно стертые коричневато-бурые следы.
«Именно такие и были на пальцах покойного Печника-Шерстобитова, что отмечено и в протоколе осмотра трупа, составленном на месте, за подписями Волина и Симака, и в бумагах, составленных при вскрытии. Это уже не домыслы, а факты. И Колька говорит, что такие были на пальцах Зойки – это свидетельское показание незаинтересованного… ну, пусть немного обиженного лица».
Он снова взял перламутровую рамочку, наклонив под углом, глянул на свет: «Конечно, все протерто, да еще тщательно. Не могла Зойка оставить следов, она ж помешана на уборке. Хорошо, что Колька умный лишь местами и купился на угрозу “пальчики снять”. Только понять бы, для чего все это, с какой целью?»
Пока он точно не мог ответить на этот вопрос. Однако все более укреплялся в мысли о том, что Татьяна Ивановна свою кровиночку не увидит, и не потому, что она, убегая от соблазна пионерского, подалась в скиты предаться богомыслию. Ну, с этим как раз легко сладить, нужно лишь – исключительно в данном случае – создать видимость бурной, лихорадочной деятельности по поискам Зойки.
И еще раз дернуть горархив, возможно, уже что-то по его запросам проявилось.
Несмотря на все превратности велосипедной судьбы, «трупенфарад» оказался бодрым старикашкой, без труда рассекал по проселку, точно по дойчебану, знай не забывай подкручивать педали.
Несмотря на отличную скорость и даже удобство, Сергей ощущал себя недобитым фашистом, который тащится по первому приказу неизвестно куда, невесть зачем, а в итоге обязательно его ожидают крупные и мелкие беды, равно как и роль виноватого во всем.
На этих княжеских развалинах иначе не бывает. Который раз он туда наведывается – и обязательно случается черт-те что. «Так, отставить. Пока ничего не стряслось, твое дело – доехать, обыскать то, что физически возможно, и отрапортовать о результатах».
Он, сам того не ведая, был солидарен с медиком Маргаритой Вильгельмовной: ничего с этой дурной Брусникиной случиться не может. Если она вся из себя такая верующая, то в петлю не полезет, а какие опасности могут подстерегать такого-то недоумка?
Но это отношения к делу не имеет. Важнее то, что несчастная мать переживает за пропавшего ребенка, и ваша задача, товарищ лейтенант, осуществлять оперативно-разыскные действия по поиску. Короче говоря, фас.
Вот наконец и кладбище. Нельзя не приметить, что дорога тут порядком подзаросла и позабылась, верующие явно предпочитают пешим паломничествам поповскую переправу. Интересно, как там Саныч? Небось прибудет по-царски, на плоту, да еще не сам грести будет, а Лапицкого заставит.
Акимов проехал по главной аллее старого кладбища. Как-то времени не было присмотреться, да и не любитель он такого рода зрелищ, а тут понял, что оно и в самом деле древнее, к тому же весьма разнородное. Рядом с гнилым крестом – гранитный, вот на постаменте саркофаг на изогнутых ножках, с чугунными шарами, – а вот просто поросший травкой холмик. И чем ближе к церкви, тем надгробия богаче, кресты – больше и красивее.
Сергей выкатил на поляну, слез с велосипеда. Первым делом сунулся в подвал – но на нем уже была дверь, да не просто дверь, а запертая на висячий замок. Стало быть, нет там никого, ведь понятно, что даже маленькая и тощая Зойка не пролезет сквозь решетки на этих оконцах, над самой землей. Если только ее там не закрыли.
Акимов, улегшись на землю, сунул пальцы сквозь прутья, сдвинул занавески, заглянул внутрь – нет, никого не видно. Смотри-ка, уже сколотили перегородку, поставили какие-то столики. Вера плачется, что фондов не хватает, рабочих рук, материалов, а тут, в бесполезном сооружении, все само устраивается, как по щучьему велению. Откуда только что берется?
Встав и отряхнувшись, пошел обыскивать окрестности, но без особого рвения. Осмотрел поляну, потом вышел на мелководье, с которого разглядел совсем недавно разбухшее тело расхитителя.
Невеселые места тут. Даже если изначально люди стремились сюда за успокоением, то теперь другие люди порядком тут все испоганили. Какое уж тут успокоение-умиротворение, если трупы кругом. Акимов обходил по периметру развалины, уже примерно представляя, что надо вписать в рапорт.
«Батюшки, да он никак траншею под отмостку рыть начал, крот неистовый. Хотя погодите…»
Три креста стояли, с почтением прислоненные к стене, и было видно, что извлечены они из земли совсем недавно, следы грунта внизу свежие. Фамилии на них все одинаковые: Карзинкины, а даты разные, самая свежая у некой Надежды Георгиевны, 1916 год.
«“Покойся, милый прах, до радостного утра”… Трогательно. Неужели Лапицкий начал мертвяков раскапывать? Самовольно, нахально…
