Хотя кто его знает, что испытывает человек при расчленении? Какие сладострастные мысли тревожат его до совершения ритуала?
— Вставайте, Дмитрий Николаевич. — Я поняла, какую страшную ошибку допустила, забыв установить диктофон.
Шерстобитов неловко поднялся, поддерживаемый с двух сторон Линчуком и Шаповаловым. Они усадили Дмитрия Николаевича на стул и встали по бокам, как два богатыря.
Я размышляла, как приступить к серьезному разговору. Я не знала, о чем Шерстобитов говорил с Шаповаловым. Диктофонная запись разговора отсутствовала по причине моего женского легкомыслия.
И стоило ли начинать этот разговор?
— Михаил, вызови наряд. И позвони Королеву. Мне «слабо».
— Слушаюсь!
За что и люблю Линчука. Во время работы он напоминает четкий механизм, отлаженный до самого маленького винтика. Робот, а не человек. И совершенно не похож на медлительного увальня, тоскливо созерцающего экран монитора.
Я присела на краешек стула, изредка поглядывая на Шерстобитова. Дмитрий Николаевич прикрыл глаза, и я не знала, видит он меня или нет. У меня не было никакого желания разговаривать с ним. Да и не дамское это дело. Изначально моя задача заключалась в поимке преступника. А колоть его, допрашивать, выискивать несоответствия в ответах на поставленные вопросы — работа следователя.
Но один вопрос я все-таки задала, не удержалась. Привычка сказалась.
— Дмитрий Николаевич, зачем? Зачем? Зачем? — несколько раз повторила я, надеясь услышать что-то таинственное, загадочное, открывающее свет в этой трагической истории.
— Вам, Гюзель Аркадьевна, этого не понять! — рявкнул Шерстобитов.
И я мгновенно заткнулась. Мне этого не понять! Как бы я ни старалась забраться в голову этого господина из мебельной корпорации.
Я тупо смотрела на беспорядок в кухне. Так же тупо я поприветствовала Королева. Он ворвался в квартиру вместе с нарядом милиции, с трудом сдерживая клокочущий в нем гнев. Королев брезгливо обошел меня, стараясь не прикасаться. Как будто я представляла собой нечто потустороннее. Он вошел в раж, раздавая указания направо и налево. Его указания не касались лишь моей персоны. Королев старательно делал вид, что я не существую на этом свете.
При обыске у Шерстобитова нашли хирургический скальпель иностранного производства, тонкий, как бумага, и пузырек с каким-то веществом.
Наверное, в пузырьке Шерстобитов намешал чудовищную смесь, валившую с ног быков и одиноких дамочек. Он конструировал коктейли, а потерпевшие дегустировали. После дегустации он приступал к расчленению.
Мельком я увидела, как расторопный Линчук передал Королеву диктофон, укрепленный на кухне без моего ценного руководящего указания.
«Молодец, Линчук, ты не только картошку умеешь жарить!» — проговорила я мысленно.
Меня бил озноб. За неделю напряженнейшего труда, нечеловеческих усилий, умело маскируемых под улыбчивость и приветливость, во мне скопились яды, медленно отравляющие хрупкий организм. Я почувствовала острое желание прикорнуть на собственной кровати, съесть что-нибудь диетическое, очищающее, словно я созрела для серьезного поста. Очищение души и тела — нормальное желание нормального человека, отработавшего целую неделю в сложнейшем ритме.
Особенно если этот нормальный человек — одинокая женщина с обостренным чувством справедливости.
— Михаил, отвези меня домой! Пожалуйста, — добавила я, вкладывая в слово «пожалуйста» всю нереализованную женственность.
— Отвезу, отвезу, — Линчук уже вошел в свое обычное состояние доброго увальня, с юмором воспринимающего житейские тяготы.
— Миша, о чем они хоть говорили на кухне?
— Не думай ни о чем, — ласково ответил мне Линчук.
Михаил тоже жалеет всех женщин на свете. И этим Миша напоминает мне Юрия Григорьевича.
Линчук проводил меня до дома, не забыв вручить на прощанье объемистый пакет с едой. Где он его взял? Когда успел?
После часового отмокания в ванне и плотного ужина, приготовленного из Мишиного пакета, я без сил рухнула в кровать.
Почему-то я думала, что сразу усну. Вместо освежающего сна меня, однако, начали мучить кошмары. Только сейчас я осознала весь ужас этих дней — беседы, разговоры, поездки, поезда и самолеты…
А что дальше? Всю ночь я ворочалась в постели, заливаясь слезами. Победа не принесла мне счастья. Она не спасла от одиночества. Никакого толку оттого, что я потратила свою энергию на поиски истины. Шерстобитов все равно оказался крепче меня. При задержании он улыбался, словно в очередной раз обманывал меня.
«Может быть, он нарочно сдался, чтобы позлить строптивую женщину?» — Такая совершенно абсурдная мысль возникла среди ночи и тут же исчезла.
Невозможно бесконечно заливаться слезами и рваться к подвигам. Существует обычная жизнь, без перестрелок и приключений, задержаний преступников и поисков истины.
Я взяла томик стихов Ахматовой и на первой же открытой странице прочитала:
Тем же воздухом, так же над бездной
Я дышала когда-то в ночи,
В той ночи, и пустой, и железной,
Где напрасно зови и кричи.
Нет, не существует обычной жизни, где в ночи «и пустой, и железной» можно напрасно звать и кричать.
Надо взять себя в руки и просто жить. Надо смириться со своей судьбой. У кого-то жизнь обычная, без стрессов и волнений. А у меня экстремальная, боевая, и что? Это ведь моя жизнь, и ничья больше. Судьба дала мне слишком много. Она лишила меня монотонного существования и наградила яркой, бурной, будоражащей жизнью.
Что там у нас по плану? До двадцать шестого февраля я должна восстановить утраченные позиции. Как всегда, я обогнала пункт плана почти на две недели, считая, что я найду преступника за месяц, но поймала его гораздо раньше.
— Вот откуда слезы! — заорала я, спрыгивая с кровати. — От перевыполнения плана — «пятилетку в четыре года». Ударница, твою мать! Прочь слезы одиночества! На свете существуют миллионы одиноких людей. Не вешаться же им! Надо жить! Мне поверили Шаповалов и Иннокентий Игнатьевич, Юрий Григорьевич и Миша Линчук, Слава Резник и много других людей. Они не только верят, но и любят, жалеют, сочувствуют, помогают.
Я вспомнила пакет с едой, стыдливо сунутый мне Линчуком, домашние пирожки Иннокентия Игнатьевича, моральную поддержку полковника Деревяншина.
Правда, меня кормил пирожками и Александр Васильевич Лосев, но это уже из другой оперы.
Завтра же еду в Тихвин к деду. Он ждет меня с победой. А может быть, уже не ждет. Я нагряну, привет, дед, привезла тебе новости с того света. И не только новости привезла, миллионы с того света…
Иннокентий Игнатьевич на старости лет превратился в миллионера. Тихвинский дед — богатый наследник!
* * *
Ранним утром, не дожидаясь быстрого хода часовой стрелки, она по-прежнему медленно переползала с деления на деление, я помчалась на вокзал.
«Зачем мне машина? Я на электричке доберусь», — весело подумала я, подпрыгивая на площадке троллейбуса. В безлюдном троллейбусе по-утреннему тепло и чисто. Это к вечеру люди намусорят и оставят после себя продукты человеческой деятельности в виде мусора и вони.
Закутанная в пуховый платок кондукторша подтолкнула меня в спину и гаркнула:
— Ваш билет!
— За меня Грызлов заплатил. — Я чему-то радовалась, не обращая внимания на скучную и заспанную физиономию кондукторши.
Таким же безлюдным оказался вагон электрички. Поезд катил в обратную сторону от Ленинграда. Я напевала лирические мелодии, вливающиеся в мои уши через наушники плейера: «А на том берегу незабудки цветут, а на том берегу звезд весенний салют…»
Если бы моя память не была столь короткой, я бы вспомнила смятые простыни прошлой ночи, горячечный бред и тоскливое ночное одиночество.
Все осталось позади. Впереди брезжил рассвет, утро обещало превратиться в ясный зимний день. Я всегда ненавидела февраль как недомерочный месяц в наступлении весны. Но этот февраль оказался в моей жизни многообещающим. Бурным он оказался. В моей голове забрезжили новые идеи и мысли.
В тихвинском УВД мне пришлось ждать в дежурной части. Быков находился на совещании. Ждать я не умею и не люблю. Я гаркнула дежурному, сгорая от нетерпения:
— Срочно вызови с совещания Александра Васильевича. Я хочу вернуться в Питер вовремя.
Дежурный на мгновение задумался и тоже гаркнул в отверстие громкоговорителя:
— Быкова требует проверяющий из ГУВД. Срочно!
Он посмотрел на меня, и мы весело рассмеялись. Получилось смешно, из нелепой ситуации родился анекдот.
Через минуту испуганный Быков влетел в дежурную часть. Увидев меня, он стушевался.
— Гюзель Аркадьевна, какими судьбами?
— Александр Васильевич, я нашла мокрушника. Дай твою машину, я хочу к деду съездить.
