Ознакомительная версия.
— Олега Буркина? — спросила Катя. — Но…
— Газовый переделок девятого калибра найден у него, а не у твоего разлюбезного Мамонтова, — сказала Марьяна. — И, несмотря на свое беспардонное вранье, он все еще фигурант. Я ему еще обвинение в хранении и ношении оружия предъявлю. А он как думал? Сам погибай — товарища выручай. Выручил, ладно. Бейте в литавры. Вот сейчас мы проверим цену их взаимовыручки.
— С ним поосторожнее надо, он больной, — предупредила Катя.
— Ничего, сейчас у нас соколом с койки взовьется. — Темные глаза Марьяны, только минуту назад подернутые туманом печали, сверкнули огоньком. — Ты только, Катя, в наш с ним разговор не вмешивайся.
* * *
Больница в Щеголеве была самой обычной районной больницей. Такие больницы больные не любят. А врачи терпят скрепя сердце — куда же деваться, когда иного не дано, а путь, осененный клятвой Гиппократа, выбран?
Лестницу на второй этаж, где располагалось отделение травматологии, кряхтя, мыл раствором карболки усатый нянь — нескладный великовозрастный альтернативщик. Буркин обнаружился в четвертой палате. Палата была на шестерых. И все шестеро, включая двух лежачих, резались в карты. Из радиоприемника на подоконнике голосом Гарика Сукачева доносилось раскатисто: «Чуть помедленнее, кони, чуть поме-длен-нее!!» И увечный отбивал в такт по одеялу закованной в гипс рукой.
Олег Буркин возлежал на высоко приподнятой подушке.
— Дама бубен…
— Филиппыч, у тебя очки скока плюс? У нас щас козыри — крести.
— Эх, если б не перелом, браты… Моя женщина меня б в ресторан сегодня повела. Пятница ж. Мы по пятницам всегда с ней, бывало, — в ресторан. Везде я был — в «Праге» был, в «Белом солнце» — был…
Олег Буркин хлестко покрыл козырной шестеркой чужого туза — и увидел вошедших Катю и Марьяну. Надо отдать должное его зрительной памяти — узнал он их мгновенно.
— А, — протянул он. — Это нас арестовывать пришли? Отцы! Гляньте-ка, а нас арестовывать пришли, вязать. Ну, я ж вам рассказывал эту историю.
«Отцы-сопалатники (все они были старше Буркина) все как один повернули головы. Игра оборвалась. Ходячие, как вороны, расселись по своим койкам. Лежачие заворочались. Катя почувствовала на себе пять пар любопытных глаз. Только Буркин один из всех созерцал их безмятежно, философски. „Эх, меня пушинкой ураган сметет с ладони!“ — лилось из радиоприемника.
— Ну, здравствуй, Олег. Что, вижу готов, созрел, — Марьяна пересекла палату. — Созрел, да? Осознал ситуацию?
Буркин нахмурил свои белесые брови.
— Что ж, — сказал он, — что я, пацан, что ли? знал — просто так вы не отвяжетесь.
Марьяна тихим ангелом села у его изголовья.
— Конечно, не отвяжемся, — сказала она. Катя села на стул у кровати.
— Как ваша нога, Олег? — спросила она. — Болит?
— Заживает, — Буркин хотел было сесть.
— Лежи тихо, — Марьяна приложила палец к губам. — Тихо. Вообще-то хотелось поговорить с тобой без свидетелей.
Ходячие, оценив ситуацию, заковыляли в коридор. Лежачие отвернулись.
— Давай сделку заключим обоюдовыгодную, — Марьяна склонилась к Буркину. — Ты скажешь нам, на ушко шепнешь, у кого ты и твой дружок Мамонтов достали пистолеты. И будем считать, что все плохое и гадкое нам обоим действительно приснилось. Что это и правда был досадный несчастный случай.
— Так я ж так и этак под статью попадаю, — Буркин вздохнул. — Мне Вован, кореш, ну адвокат, полный расклад сделал. Пушку-то у меня вы взяли из кармана. Так и так статья.
— А ты бы ее сбросил по дороге, как дружок твой, — сказала Марьяна. — Что, не догадался? Он-то вот догадался.
— Не бросал Мамонт свой ствол. И вообще не было ничего у нас, ни при чем он.
— Было, было, Олег.
— Было, — подтвердила и Катя. — У нас показания Долидзе — ты ведь знаешь такого, есть.
Буркин криво усмехнулся. Уши у него стали рубиновыми — хоть прикуривай от них.
— Ну что, поладим, Олег? Мне надо знать точно, кто снабдил вас газовыми «Макаровыми», переделанными под боевые калибра девять, — Марьяна заботливо, как сестра милосердия, поправила на Буркине одеяло. — Скажи мне это без протокола. Видишь, у меня ни блан-ка, ни ручки. А потом на допросе, когда выздоровеешь, снова можешь лапшу вешать, меня это не колышет.
— Как же это? — прищурился Буркин.
— Это совсем по другому делу будет информация, — Марьяна даже снизошла до объяснений. — По делу о двух убийствах. Понял, нет? Лично ты и ваша дуэль у деревни Луково к этому отношения никакого не имеют. Катиться может к такой-то матери, понял?
— Нет, кое-что в этой дуэли нас интересует, — Катя забыла свое обещание не вмешиваться в разговор. — Олег, признайся, из-за кого вы с Мамонтовым поссорились? Из-за Авдюковой Светланы Петровны — ведь так?
Буркин сощурился так, что глаза его стали совсем щелочками.
— Не знаю я никакой Светланы Петровны, — буркнул он. — Вы че?
— Ну брось. Мне Долидзе все рассказал, — Катя махнула рукой. — Мамонтов и то проговорился — мол, из-за женщины стрелялись. Мне надо, чтобы и ты это подтвердил. По-твоему, в каких отношениях Мамонтов со Светланой Петровной?
— Понятия не имею, — Буркин пожал плечами. — И вообще я ни хрена не помню, что было. Бухой я был. Слышали? Бухой!
— Слышали. Уж это мы слышали сто раз, — Марьяна выпрямилась. — Ну? Сколько раз мне повторять? У кого достали стволы? Только без Митинского рынка давай. Митинский рынок не пройдет. Ну, кто вам их продал?
— Слушай… Слушайте вы обе, птицы-синицы, — Буркин окинул их оценивающим взглядом, — что-то не усеку я, куда вы клоните. Но подвох явный. Сказал бы я вам по этому поводу, да вежливость врожденная не позволяет. В общем, не будет у нас торга, девчонки. Не будет разговора.
— Что ж, так сильно в тюрьму хочется? — спросила Марьяна.
— И в тюряге люди живут. Значит, судьба моя это, — Буркин прислушался к радио — эх, кони привередливые! — А вы запомните — я пацанов не продаю. Друзьями не торгую, — он отпихнул Марьяну и решительно потянулся к костылям, стоявшим у изголовья кровати.
— Это Мамонтов ведь пистолеты достал? — в упор спросила Марьяна. — И тебе и себе, да?
Буркин засопел.
— Или он их сам переделал? Нет? Не сам? А у кого же тогда он ими разжился? Не у оружейника ли этого вашего, не у учителя своего Варлама Долидзе?
Катя взглянула на Марьяну — что ж, выводы такие давно витали в воздухе, напрашивались. По логике вещей, по самой простейшей связи логической: есть оружейник-мастер, есть оружие. Кому-то арбалеты, кому-то пистолеты. Рыцарские латы, щиты и мечи — эхма!
— Я друзей не сдаю, — круглая, не осунувшаяся даже от больничного воздуха и рациона физиономия Буркина стала клюквенной. — Вы что, глухие? Не торгую, не продаю. И плевать мне на вашу статью уголовную, на ментовку вашу поганую. Вот костылики свои возьму, и везите меня куда хотите, слова больше не скажу!
— Ой, господи боже, какой же дурак! — простонала Марьяна. — Какой же идиот! Я или закричу сейчас, или же… Валенок чертов! Да пошел ты от меня знаешь куда? Она встала и вышла из палаты. Гнев ли душил ее, смех ли? Катя осталась наедине с Буркиным, его лежачими соседями и затихающими в радиоприемнике «конями».
— Чой-то она? — спросил удивленный Буркин. — Психанула?
— С такими, как ты, психанешь, — Катя остро погрозила ему пальцем. — Ты с ней осторожней смотри. Она, знаешь, месяца не прошло как из «горячей точки».
— Она? — Ее опера здешние стороной обходят, боятся. А ты… А стреляет она знаешь как? Не тебе чета — вот как. В тире тебе надо с малолетками упражняться, а ты на дуэль, — Катя покачала головой. — Ладно, герой иваныч, поправляйся, не кашляй. А в тюрьму не спеши. Там на геройство-то это твое наплевать всем с двадцать пятого этажа. А на парашу садиться хромому неудобно. Не с руки. Так что подлечи сначала свою ножку, а потом ори.
Понял?
— Э, девчонки! — Буркин забыл, кто перед ним, явно забеспокоился. — Эй, чего вы? Я что, не то что-то брякнул? Не то сказанул? Куда вы?
Катя, еле удерживая серьезную мину, вылетела в коридор. Марьяна стояла у окна.
— Все на лице написано, — сказала она. — Вот валенок, а? А туда же еще — противоречить, изворачиваться. А покраснел-то как — как свекла! Я пацанов не продаю, — передразнила она очень похоже. — Болван.
— Жалко его, — вступилась Катя. — Раненый он. Они с Мамонтовым оба какие-то…
— Шизанутые, — Марьяна махнула рукой. — Вот, значит, кого они выгораживают. Газовые стволы в огнестрельные в нашем городишке не кто иной, как этот толстяк, переделывает.
— Долидзе не толстый, просто очень здоровый. С бывшими певцами это бывает, — сказала Катя. — Диафрагму разносит. Слушай, Марьяна, если мы правильно истолковали то, что не сказал нам Буркин, — что же тогда у нас получается, а?
Марьяна обняла ее за плечи.
— Вот тебе и ожидаемый сюрприз, — шепнула она. — Да, тут подумать надо, хорошо подумать, как за этого горца взяться. Только думай не думай, у меня руки связаны. Допрос или обыск — третьего не дано. Допросы эти наши мне осточертели. А санкции на обыск в доме и мастерской Долидзе мне при таком шатком раскладе никто не даст. Так что… думать надо, думать.
Ознакомительная версия.
