— Падай, — предложил пахан, указывая взглядом на свободное место.
Руслан подчинился. Вернувшийся к столу Толстый поднес ко рту банку сгущенки и с аппетитом зачавкал. Руслану никто не предложил даже хлеба, что было верхом бестактности.
— Ты кто по жизни? — спросил пахан, мерно пережевывая бутерброд. — Откуда?
Руслан назвал масть, фамилию и статью. А затем напрягся, услышав вопрос, заданный подчеркнуто равнодушным тоном:
— Почему на допросах в молчанку играешь?
— Что же мне, песни петь? — парировал Руслан.
— А ты певец? — засопел придвинувшийся Толстый. — Оперу любишь?
— Оперу оперативники любят. Я шансон предпочитаю.
— Ты не соскальзывай с базара, — предупредил Заяц, подвигая к себе объемистую синюю кружку с облупившейся эмалью. — Тебя по-хорошему спрашивают, почему в несознанку играешь?
— Об этом, — сказал Руслан, — пусть меня следак спросит, я ему отвечу.
— А мы тебя и так спрашиваем, — подключился Кинг-Конг. — От его имени.
«Да, это пресс-хата, стопроцентно!» — пронеслось в мозгу Руслана, когда он увидел, что Заяц, как бы невзначай, запихивает в кружку кулак, готовясь перейти от разговоров к делу, за которое его кормили булками и разрешали курить анашу в камере.
— А что, ты здесь вопросы задаешь? — дерзко спросил Руслан у гориллоподобного Киг-Конга.
— Допустим, я, — вмешался пахан.
— Так ты или следак?
— Заколебал он своим базаром! — Толстый щелкнул пальцами. — Пора ему язык укоротить.
— Погоди, — поморщился пахан. — Руслан все понял. На следующем допросе он все, что нужно, подпишет. Зачем же его ломать? Жалко дурика неопытного. Дадим ему шанс, братва?
— Дадим, — загудели сокамерники. — Шанс — не доля, не аванс.
Заяц приподнял кружку и принялся вытаскивать из нее кулак.
— Что за шанс? — полюбопытствовал Руслан, слегка откидываясь назад.
— А ты не понял? — изумился Кавказец.
— Не въехал до сих пор? — выпучил глаза Кинг-Конг.
— Это «пресс-хата», — заговорил пахан, усмехаясь. — Тут так опускают, что уже не подняться. Но для тебя сделаем исключение. Давай слово, что станешь сотрудничать со следствием и, так и быть, ломись из хаты.
— Ломиться, значит? — переспросил Руслан.
— Ага, — кивнул Толстый. — Барабань в дверь, зови попкарей на помощь.
— Вопи, что, мол, на толстую кишку твою покушаются, — хохотнул Заяц.
— Тебя мигом выпустят, — пообещал Кавказец. — Тут попкари дрессированные.
— Как же потом на меня правильные пацаны смотреть станут? — осведомился Руслан.
— Да уж лучше, чем на петю-петушка, — захихикал Толстый.
Он еще весело скалился, когда костистый локоть Руслана врезался ему в плешивый висок.
— С-сука! — простонал Толстый, заваливаясь на бок.
Все ссученные зэки, включая пахана, повскакивали на ноги. Заяц замахнулся своим эмалированным кастетом. Готовый к этому, Руслан отпрыгнул. Заяц, потерявший равновесие при ударе в пустоту, рухнул животом поперек лавки. На пол со звоном посыпалась посуда. Кавказец и Кинг-Конг бросились вперед, мешая друг другу.
Первого Руслан встретил коротким ударом в подбородок, второго хлестнул пальцами по глазам, развернул и толкнул на подоспевшего толстяка. Затем, не позволяя себя окружить, он запрыгнул на широкий стол, достал ногой голову Зайца и взялся за пахана.
— Попишу! — рявкнул тот, но нож достать не успел, потому что кулаки Руслана поочередно врезались в его печень.
Сложившись пополам, пахан надолго потерял интерес к происходящему.
Интуитивно почувствовавший опасность, Руслан отпрянул в сторону. На то место, где он только что стоял, обрушился табурет. Промазав, Толстый недоуменно захлопал глазами, но изумление его длилось недолго. Руслан боднул его в нос и вновь сменил позицию, уклоняясь от беспорядочных ударов Зайца, Кавказца и Кинг-Конга.
Пользуясь смятением в рядах противника, он перешел в атаку.
Легче всех отделался Заяц, рухнувший в зазор между койками. Кавказцу Руслан вышиб парочку передних зубов, а потом еще и приложил его шнобелем об стену. За это время Кинг-Конг пару раз достал его кулачищем в корпус, но это были суетливые, не опасные удары. Руслан показал ему, как надо бить. Когда Кинг-Конг повалился на пол, его физиономия представляла собой кровавую маску.
Оставив его в покое, Руслан шагнул к пахану и отделал его, как Бог — черепаху. Потом опять взялся за тех, кто еще стоял на ногах. Уронив Кавказца лицом вниз, он схватил Зайца пальцами за верхнюю губу, потянул на себя и подвел к двери.
— Стучи, — жестко предложил он. — Насколько я помню, тут кто-то выламываться из хаты предлагал. Ну так выламывайтесь, козлы.
— Ты кого это козлами назвал? — надумал возмутиться Толстый.
— Вас! А это, чтобы запомнилось лучше… На!
— У-у-у!!!
Получивший по ушам Толстый тоненько завыл, пряча голову в ладонях. Руслан снова двинул кулаком. Распрямившийся, наконец, пахан перелетел через стол и приземлился на развалившийся под его тяжестью табурет.
— Стучи, — повторил Руслан, целясь взглядом в ноющего Зайца.
Тот беспрекословно подчинился.
— Все? — проскулил он, когда его распухшая губа выскользнула из разжавшихся пальцев.
— Нет, — отрезал Руслан. — Кричи теперь. На помощь зови, мол, убивают. Только как можно громче и как можно быстрее кричи. Потому что я ведь и в самом деле пришибу насмерть. Или ты сомневаешься?
Заяц поверил ему сразу.
— Конвой! — завопил он. — У нас тут псих завелся! Вскрывайте хату!
«А ведь я тогда действительно повел себя, как полный псих, — подумал Руслан, живо вспомнивший свое знакомство с ментовской пресс-хатой. — В обычном состоянии разве попрешь буром на пятерых? А я не только попер, я еще и сломал их. Позора боялся больше смерти, поэтому убить меня можно было, а победить — нет. Те урки ссученные почуяли это, вот и облажались. Я не физически оказался сильнее, а морально. — Руслан покосился на друзей. — Получилось бы у них, окажись они на моем месте? Вряд ли. Головастик, он точно не потянет. Ментов, небось, как черт ладана боится. Покойный братец его здорово напугал. Допрос третьей степени, пресс-хата… Если запахнет жареным, Головастик моментально соскочит и заляжет на дно. Но судить его не мне. И переделывать тоже. Каждый сам делает свой выбор и отвечает только за себя самого…»
— Жалко парня, — вздохнул Баркас, пуская дым. — Но он поступил правильно. Потому что ментовская пресс-хата — это кранты. Или вскрывайся на пороге, или опустят, без вариантов.
— Что значит «вскрывайся»? — нервно спросил Головастик.
— Вены режь мойкой… бритвой то есть, — пояснил Руслан. — Или стеклом, если сумеешь. Еще можно сигаретный фильтр острым сделать, как нож. Для этого его сплющиваешь, поджигаешь и режешь. А если ничего подходящего под рукой не окажется, как у меня в свое время, то…
Не договорив, Руслан приник к грязному стеклу, явно потрясенный тем, что открылось его взору.
— Что там? Что ты увидел? — заволновались товарищи, выглядывая из-за его спины.
— Вон тот хрен в белых тапочках, видите? — Руслан указал пальцем на Брюшина, беседующего с подчиненными. — Кажется, он их распускает… Ну да, точно. По коням! Нужно поторапливаться, чтобы не упустить гада!
Оглашая темный подъезд дробным топотом, друзья устремились вниз.
Майор Брюшин не заметил, когда и где за его черной «Маздой» увязался белый «Ситроен» со знакомыми номерами. На то имелось целых три причины. Во-первых, Брюшин был спокоен и беспечен, потому что находился на своей территории, где ему никогда и ничего не угрожало. Во-вторых, он даже подумать не мог, что отморозки, удравшие с места драки, отважатся следить за ним, майором милиции. В-третьих, сказывалось действие героина, растекающегося по жилам.
Сознание Брюшина изменилось. Его состояние сделалось сонным и вялым, но вместе с тем каким-то утонченным и возвышенным. Его словно бы куда-то засасывало, куда-то уносило, обволакивая умиротворением. Горечь, появившаяся во рту и носу после укола, бесследно прошла. Голова существовала как бы сама по себе, отдельно от тяжелого тела. Она плыла в незримом потоке, с наслаждением затягиваясь сигаретным дымом и выпуская его наружу. Конечно же эту голову абсолютно не волновало присутствие «Ситроена», неотвязно следующего за «Маздой».
— Хорошо, — произнесла она, с удовольствием прислушиваясь к звучанию своего голоса. — Отходняк начнется только через четыре часа, но в это время я буду спать и видеть красивые, красочные сны. Хорошо-о-о!
Беседа с собственной головой не мешала Брюшину вести машину по ночным улицам. Подъезжая к очередной точке, он со спокойным достоинством выбирался из «Мазды», заходил внутрь увеселительного заведения и забирал там оставленные деньги. Пересчитывать их не получалось, поэтому Брюшин даже не пытался, а строго предупреждал:
