— Где же?
— В артелях. На Лене был, на Зее. Сейчас на Печоре. Взрывником, бульдозеристом. На металле.
— Золото, что ли?
— Оно самое. Сезон круглый год. Подготовка, добыча. Большие бабки можно зашибать. Сорок рублей в день чистыми, базовая ставка. Роба и жратва отдельно.
— Неплохо.
— Хочешь, замолвлю словечко? Радист тоже пригодится.
— А куда?
— А куда хошь. От Камчатки до Белого моря.
— Ты все артели знаешь?
— Все никто не знает. Их полно, артелей-то. Одни закрываются, другие открываются. Артелей до хрена, хозяин зато один.
— Что за контора? Какое-нибудь «Союззолото»?
— Какая контора? Я ж тебе говорю — один хозяин. Саманов.
— Кто такой Саманов?
— Серега, ты же на Севере не один год был, неужели про Саманова не слыхал?
— Да я со старателями дела не имел, все в геологии.
— Саманов — ох и крепкий мужик! Он первые артели еще в конце пятидесятых создавал. От Магадана и на запад — до Архангельска. Вся артельная братва у него вот где! — Граф стукнул кулаком по столу, звякнули кружки. — Золото, говорят, чует как леший. В артелях добыча покруче будет, чем на госприисках.
— В пятидесятых, говоришь? Старик совсем уже, наверное.
— Сам я его не видел. Но говорят — орел! Сибиряк. Чалдон. Из семьи старателей потомственных с Витима. Охоту по крупняку любит. На медведя, с берлоги. Один всегда. Стреляет — как Чингачгук. На спор утку влет из мелкашки бьет!
— Херня все это.
— Ну, не знаю. Сам не видел, врать не буду, но — говорят! Держит всех крепко. Скажет слово — и нет базара. Кто поперек — сразу в аут. А то и вот так! — Граф выразительно провел по шее ребром ладони.
— Ну прямо мафия.
— А ты думал!
— Ладно, Граф. Это все в перестройку газет начитались. Везде мафия чудится. Небось вкалываете на приисках аж жопа дымится, вот и вся мафия. Сам-то ты это видел? — Я повторил его жест.
Граф засмеялся:
— Нет, не видел. А вкалываем — это точно. Но говорят…
Под воспоминания время летело стремительно. За часок до закрытия мы с Графом уже прилично набрались и созрели для перехода от Севера и политики к женскому вопросу, как вдруг он внезапно поломал эту едва открывшуюся тему.
— Серж, мне тебя сам Бог послал. Я все прикидывал, где корешей надежных взять, а сегодня вот мы Мирный с тобой вспомнили, ты ж для этого дела самое то. Смотри сюда!
Из красивого бумажника черной матовой кожи Граф извлек листок бумаги. На этом клочке был бережно набросан чертежик, похожий на кроку с топографической карты.
— Месяца два назад, в Ленске, застряли мы в порту дня на три. Ну, ты сам знаешь: погодка есть — вертолетки нет, вертолетка есть — керосинки нет, керосинка есть — пилотка пьян, и так далее. И прибился к нам старый бич, действительно старик, лет под семьдесят, наверное, пьянь зеленая, конечно, но интересный дед. Поили мы его за компанию, он нам байки разные травил без перерыва. Он, считай, всю Сибирь пешком протопал, рабочим был в топографических партиях. Самого Федосеева лично знал, ну, того, кто «Смерть меня подождет» написал. Так вот этот дедок при Сталине лет десять в лагере отсидел, лагерь был вот здесь, в верховьях Бирюсы, это Восточный Саян. Вот смотри — Бирюса, а это ее приток — ручей Катышный. Левый приток, течение стрелкой показано…
Суть рассказа Графа сводилась к следующему. В каком-то пятьдесят лохматом году на Бирюсе был прииск, при прииске была зона. В лагере произошел бунт, охрану поубивали, а зэки разбежались. Некоторое время до бунта золото не вывозили, черт его знает почему. Во время бунта золото, чуть ли не полтонны, пропало.
— Так вот этот дед сам был в том лагере, понимаешь, все сам видел. А золото начальник лагеря зарыл вот здесь. Это кладбище, где зэков хоронили, могилы номерные были, без имен. Когда одного клали, когда нескольких — как мерли, так и клали. А вот это — церковь.
— Церковь в лагере?
— Да лагерь здесь ни при чем. Лагерь при Иосифе возник, а сам прииск задолго до того, как вождь родился, существовал. Сама церковь деревянная была, черная такая, говорит, из лиственницы, высокая. А фундамент каменный, из местных саянских гранитов. Я полагаю, церковь, может, сгорела или сгнила, но фундамент-то должен был остаться, а? Не взрывали же его — на кой хрен? Так вот могила эта вот здесь — двадцать пять метров строго на север от середины восточной стены. Дед сказал, что дружок его был в похоронной команде, в ночь перед мятежом. Кагэбэшники зарыли там несколько мешков, да и дружка этого, похоже, закопали вместе с золотом, с той ночи дед его больше не видел. Я вот думаю, может, взяться нам, а, Серега?
— Граф, ты «Остров сокровищ» читал?
— Читал.
— Тебе сколько лет было, когда читал?
— Ну, лет десять. Да ладно тебе…
— Молодец какой! Не стареешь совсем. Как было десять, так и…
— Вот ты ржешь, Серж, а мне сдается — дед правду…
— Правду, только правду, ничего кроме правды. Но не всю.
— Да ты пойми, было у меня чувство, что вроде как исповедь у него…
— После пары бутылок спирта исповедь — нормальное дело. Чего ж твой Билли Бонс сам золотишко-то не отрыл? За тридцать лет разок можно было бы счастье испытать?
— Я тоже спрашивал.
Граф задумчиво смотрел в кружку. Оживление его прошло. Казалось, он снова видит перед собой старого, дремучего бичару, слышит его прокуренный, скрипучий голос.
— Ну и… — Я прервал его оцепенение.
Граф вздрогнул.
— Страшно там. — Он сумрачно посмотрел мне в глаза. — Страшное, говорит, место. Пытались некоторые, да только там и остались.
Граф актером не был. А знал я его как парня решительного и смелого. Но тон, каким он сказал последнюю фразу, заставил меня поежиться — мурашки пробежали вдоль хребта. Серьезно как-то сказал. Я даже протрезвел на секунду. Видать, история эта сильно его занимала.
Помолчали мы, хлопнули еще по кружке.
— Ну да ладно. — Граф взглянул на часы. — Я сейчас в Домодедово. В Якутск лечу. Есть там малый один, должен кое-что в этой байке прояснить. В Москве буду к Новому году. Ты же никуда не денешься?
— Да где уж мне…
— Ну и хорошо. То, что я тебе здесь рассказал, может, и верно ерунда. А может, я из Якутска кое-что и привезу. Бог даст, отпуск в Саянах проведешь. Хариусы там, говорят, во!
Граф широко развел руки, с маху хлопнул меня по плечам. Рассмеялись. Приняли по последней.
Проводил я его до метро. В вестибюле, сжав на прощание мою руку, он вдруг опять стал очень серьезным.
— Понимаешь, Серега, я же не зря на золоте столько лет работал, кой-кого знаю, кое-что слышал. Вяжется эта история с некоторыми фактами, ох как вяжется! Но! Пока не скажу. Самому надо проверить. Ну, бывай! К Новому году обязательно позвоню.
Он прошел через турникет, встал на эскалатор, обернулся, махнул мне рукой. Хоть и не были мы особенно близкими друзьями, а встретить его мне было приятно. Как-то хорошее только помнилось о том сезоне в Якутии. Конечно, как всегда бывает, к концу полей озвереваешь порядком, чуть не до мордобоя дело доходит, все друг на друга волками смотрят. А вот лет этак через несколько вспомнишь — и теплеет на душе.
Ехал я в тот вечер к себе, в Лианозово, на электричке совсем поздно. Вагон почти пустой, к размышлениям располагает. Размышления мои, однако, золота совсем не касались. Не воспринял я серьезно эту болтовню. В приисковых районах легенд такого сорта можно множество услышать. В этой, правда, были специфические детали — лагерь, восстание. Но эти особенности на перестройку можно списать — из какого-нибудь «Огонька» еще и не такой винегрет состряпать можно.
От станции до дома мне нужно через небольшой лесок пройти. Идти-то всего ничего, метров триста-четыреста. Первый час ночи, темно, на дорожке — никого. Из электрички еще человека три вышли, но по другую сторону платформы спустились. Шел я один-одинешенек по этому леску, и стало мне вдруг жутко. Я прямо остолбенел, до чего неожиданно. Стою в холодном поту и понять не могу, что происходит. Я же по тайге ходил ночью, и на Колымском нагорье по двадцать километров в день одиночные маршруты, а здесь перелесок хлипкий в двух шагах от московской квартиры. Это я так себя уговаривал.
Умом понимаю нелепость происходящего, а сделать ничего не могу. Домой добрел в какой-то липкой трясучке. Жена не спала, смотрит на меня с испугом — гнались, мол, за тобой, что ли? А я и себе-то объяснить ничего не могу. Хорошо, в общем, пивка попил.
Через пару дней все это стало забываться, вытесняться повседневной суетой. Дольше всего этот нелепый ужас помнился. Но тут переаттестация, кандидатский минимум по языку, командировка на Балхаш, и понеслось, и понеслось…
Абсолютно человек даром предвидения не обладает. Я уж во всяком случае — точно. А ведь предупреждала тогда ночью судьба! Понять бы вовремя! Какое там, все забыл. Намертво. Как раз до Нового года.
