попытался поквитаться с ним прямо на улице. Иванина арестовали. Он подробно рассказал о своих «художествах» и о Тоньке, которую, по ошибке, назвал Антониной Анатольевной (а не Макаровной) Макаровой. Начались проверки Макаровых соответствующих лет рождения. Но Антонина при рождении была записана как Панфилова… Это осложнило работу сыщиков.
Вышли на некую Антонину Макарову, которая жила в Серпухове. Иванин должен был ее опоздать, но… в самый неподходящий момент покончил с собой. Новая ниточка появилась, когда брат настоящей Антонины заполнял документы для поездки за рубеж. Он указал, что у него шестеро братьев и сестер, все носят фамилию Панфиловы, кроме одной — в девичестве Макаровой. Так сотрудники КГБ вышли на Макарову-Гинзбург, стали за ней следить. Даже отметили, что она что-то замечает — и действовали крайне аккуратно. В июле 1978 года следователи решили провести эксперимент: они привезли на фабрику одну из свидетельниц, в то время как Антонину под выдуманным предлогом вывели на улицу перед зданием. Женщина уверенно опознала ее. Но одного свидетельства было мало. В таком деле ошибка невозможна. В Лепель привезли двух других свидетельниц, одна из которых сыграла работницу местного собеса, куда Гинзбург вызвали якобы для перерасчета ее пенсии. Та узнала Тоньку-пулеметчицу. Вторая свидетельница сидела снаружи здания со следователем КГБ и тоже узнала Антонину.
Когда ее арестовали, по воспоминаниям следователя Леонида Савоськина, Антонина держалась спокойно.
Судебный процесс проходил в здании Брянского областного суда при усиленных мерах безопасности. Процесс был открытым. И на каждом заседании зал был заполнен до отказа. Об этом деле стала писать пресса, вплоть до «Правды».
На суде Антонина подробно рассказывала о себе: «Мой отец Панфилов Макар в 1940 году покончил жизнь самоубийством — он был алкоголиком. Моя мать Панфилова Евдокия умерла уже после войны, лет 20 назад. Я в семье старшая, у меня три сестры и три брата».
Судя по словам Гинзбург, один из ее братьев стал полковником, одна из сестер работала в воинской части. На суде их не было, много лет они не общались.
О начале своей работы на немцев она рассказывала так: «Меня познакомили с начальником локотской полиции Романом Иваниным. Я устроилась туда работать. При поступлении мне никто не объяснял моих обязанностей. Мне пообещали бесплатное питание, проживание и заработную плату в размере 30 немецких марок. Меня приняли на работу без документов, потому что я потеряла их при бомбежке. Полицаи научили меня стрелять из нагана и пулемета. Меня брали с собой на облавы партизан. Партизан мы не встречали. Однажды мне показали, куда я должна стрелять в случае их появления. Неожиданно в том месте выехал на подводе человек, я выстрелила в его сторону. Не попала, потому что пулемет перекосился. А человеком этим оказался Роман Иванин. Не знаю, почему он был в том месте. Он чуть меня не убил за то, что я в него стреляла. В июле 1942 года я перешла на работу в локотскую тюрьму, которая располагалась в здании конезавода».
Жила Макарова рядом с тюрьмой в двухэтажном доме. На первом этаже располагалась ее комната, которую она делила с еще одной девушкой-медсестрой, на втором — тюремная контора. Антонина, по ее словам, не знала, что будет входить в ее обязанности:
«Я ходила в тюрьму посмотреть, в каком состоянии заключенные. Условия содержания были плохие: грязно, душно. Там было много больных тифом. На допросах я не присутствовала. Как это получилось, что я сама стала расстреливать людей, я не знаю. Я тогда была молодой, начальник тюрьмы говорил, что немцы взяли Москву, что теперь везде будет немецкая власть. И я поддалась этой агитации. Встала на путь предательства».
Что же дальше?
«Сначала начальник тюрьмы Иванин Григорий посылал меня смотреть, как расстреливают заключенных, — продолжала Антонина. — Я не хотела ходить, но меня обязывали. Первое время на расстрелах присутствовало и гражданское население. Немцы специально устраивали такие показные расстрелы, по-видимому, с целью устрашить население. Мне неизвестно, насильно ли собирали немцы людей на публичные расстрелы».
Она, скорее всего, перемешивала правду и ложь: «Впервые я расстреляла в поселке Локоть четверых человек в начале лета 1942 года, где-то в июле. Мне приказал расстрелять этих людей начальник тюрьмы. Я согласилась, так как мне некуда было деться, потому что в противном случае меня тоже могли расстрелять… Пулемет постоянно находился на хранении в караульном помещении, закреплен он был за мной. Пулемет на подводе повезли по направлению к локотскому кладбищу, к большой яме. Говорили, что ранее в этой яме местные жители брали глину. Когда пулемет доставили к месту расстрела, его сняли с подводы, и я поставила его на указанном мне месте. Чуть позже полицейские привели заключенных — четырех мужчин, они были в нательном белье, руки у них связаны. Были ли они молодыми или пожилыми, трудно сказать, так как все были грязными, небритыми, избитыми. Обреченных поставили лицом к яме, начальник тюрьмы дал команду „Огонь!“, и я застрочила из пулемета по этим людям. Из пулемета строчила недолго, всех узников я убила. Пулемет от них находился на расстоянии 12–15 м. Расстрелянные упали в яму…
Я помню расстрел заключенных локотской тюрьмы 14 июля 1942 года. Среди обреченных был старик Зайцев Григорий Дмитриевич, его приговорили за связь с партизанами, он доставлял им продукты… Так же как и в первом случае, подогнали подводу, на нее погрузили пулемет и отвезли к месту расстрела на кладбище и потом привели заключенных человек 26–27 (точно сосчитать я их не могла, да я и никогда не считала обреченных). Все они были раздеты, избиты, руки у них были связаны. Их поставили около ямы спиной ко мне. Начальник тюрьмы дал команду: „Огонь!“, и я снова застрочила из пулемета. Обреченные не разбегались, потому что были связаны между собой. Да и место было такое, что бежать было некуда: кругом поле.
Расстреливая из пулемета, я присаживалась на корточки, не прицеливалась, просто наводила ствол в сторону обреченных и стреляла. Как я попадала в цель, не знаю. Обреченные не кричали, не плакали, не просили пощады, только Зайцев перед расстрелом запел какую-то песню…»
Антонина Гинзбург
Многие подробности ее память сохранила в точности: «…Я помню случай, когда в октябре 1942 года я расстреляла 3 группы заключенных. Я слышала, что это артиллеристы Каминского, они хотели перейти к партизанам, но их кто-то предал, и всех арестовали. Все они были избиты, потому что их допрашивали. При расстреле присутствовали и комендант тюрьмы, и начальник конвоя, и
