– Знаете место у Адских Ворот? – спросил пилот. – Там, где воды Саунда сливаются с Гарлем-Ривер, где сплошные водовороты?
– Адские Ворота я знаю, – ответил сержант. Он неоднократно был свидетелем, как у Адских Ворот небольшие лодки, попадавшие во власть течения, отказывались повиноваться хозяевам и налетали на опору моста или стенку набережной.
– То же самое творит ветер вокруг этой чертовой Башни, – продолжал пилот. – Я только хочу сказать, что мы попытаемся, но больше ничего обещать не могу.
– Все в порядке, – ответил сержант. – Кронски, залезайте.
– Премного благодарен, – ответил Кронски.
Нат стоял в дверях трейлера и смотрел наверх. Пока ничего.
«Ожидание хуже всего; кто это сказал? – Но это правда, хотя раньше Нат так не считал. – Человеку приходит в голову идея, он ее реализует и потом должен ждать и надеяться, потому что не остается ничего другого».
– Получится, – сказала Патти и улыбнулась. – Должно получиться.
В банкетном зале стало заметно прохладнее от выбитых окон, хотя приток дыма из решетки кондиционера, как некоторые с беспокойством заметили, тоже усилился.
– Простейшая взаимозависимость, – снова и снова объяснял Бен Колдуэлл. – Пока это было более-менее замкнутое пространство, приток воздуха с дымом был ограничен. Теперь, когда окна выбиты и работают как вытяжка... – Он развел руками и пожал плечами.
Генри Тимме, президент телевизионной компании, заявил:
– Значит, нам не следовало выбивать стекла. – Голос его звучал самоуверенно, решительно и критически. – Шанс, что им удастся доставить сюда линь, слишком мал.
– Задним умом... – заметил Колдуэлл и отвернулся.
Он был архитектором, автором многих проектов, и по его мнению, в жизни не проходило исправление ошибок задним числом. Ему было отвратительно само слово «компромисс», но в то же время он понимал, что без него предпринимательство было бы просто невозможно. Приходилось выбирать между надеждой, что удастся попасть в окно гарпуном с крыши Торгового центра, и уверенностью, что в помещение станет поступать больше дыма. Решение этого вопроса Колдуэлл с радостью предоставил остальным. Ему это было совершенно безразлично.
Он полагал, что большинство людей в зале все еще сохраняет надежду на спасение. Он – нет. Он привык смотреть неопровержимым фактам в лицо. Стараться не принимать их в расчет было пустым занятием. До какой степени будет повреждено здание, он не мог даже представить, но еще задолго до того, как оно окончательно погибнет, все в этом зале уже будут мертвы. С этим он давно смирился. И его ничего не волновало, потому что большая часть его личности уже была мертва.
Башня была его детищем, его видением, его волшебным сном. И теперь она погибала.
На чьи плечи ложится главная вина, у него не было сомнений. Но это его не слишком интересовало. Какая разница, чья рука выковала молот, изуродовавший Пьету? Да, общество, возможно, захочет отомстить, но великое творение уже ничем не вернуть.
В Нью-Йорке, в Лос-Анджелесе, в Чикаго, в Питтсбурге и в дюжине других городов он оставил по себе памятники, которые будут стоять еще долго после того, как его не станет. Но это здание было его шедевром, и теперь уже ничто не может его спасти; озарения, расчеты, компромиссы, работа, любовь, кровь и пот творчества – все зря.
Когда утром этого дня он стоял в своем кабинете перед грудой извещений на изменения, валявшихся на столе, вызвав Ната, – было ли у него тогда предчувствие беды? Трудно сказать: прозрения всегда подозрительны. Ну что же. Беда не заставила себя ждать.
Тут к нему подошел сенатор Петерс, продолжавший как ни в чем не бывало улыбаться.
– Погрузились в мечты, – спросил он, – Есть идеи?
– Весьма сожалею, но что касается идей, ничем не могу помочь.
– Вы это говорите так, как будто извиняетесь.
Улыбка Колдуэлла стала виноватой:
– За этот промах, боюсь, некому будет прощать.
– И я так думаю. Сенатор помолчал. Но, кажется, вас это не волнует.
– А вас?
– Знаете, – ответил сенатор, я уже некоторое время пытаюсь найти ответ. Но не совсем в нем уверен. – Он сокрушенно махнул рукой. – Я, разумеется, не хочу сказать, что не испытываю страха перед смертью. Нет, я имею в виду нечто совсем иное.
- Например? – Колдуэлл невольно заинтересовался. – Некую веру?
Сенатор улыбнулся.
– Не в обычном смысле слова. Я всегда был язычником. Нет... – он покачал головой, – это связано со всем моим жизненным опытом: некоторых вещей нельзя избежать, некоторые битвы нельзя выиграть, с некоторыми приговорами человек должен смириться...
– Одним словом, – заметил Колдуэлл, – с политикой? С искусством возможного?
Сенатор кивнул.
– Нас формируют наши дела. – Он улыбнулся, – Бент не сможет избавиться от командирских привычек, даже если захочет. Он как отставной пилот, который сам не свой от того, что за штурвалом сидит кто-то другой.
Чем дальше, тем интереснее.
– А Поль Норрис? – спросил Колдуэлл. – Гровер Фрэзи? Как вы объясните их поведение?
Сенатор улыбнулся:
– О Поле Норрисе я вам расскажу одну историю. Во время учебы в университете он занимал чудную квартиру в колледже Адамса. Из окон его спальни открывался вид прямо на колокольню католического костела. Однажды кому-то из нас пришла в голову идея, к которой присоединился и Поль. Мы поставили на окно штатив, прикрепили к нему пневматическую винтовку, навели ее на колокольню, и, когда в полночь колокол пробил двенадцать, мы нажали на спуск и прозвучал тринадцатый удар.
Колдуэлл улыбался и кивал. В душе он вернулся на сорок лет назад в годы своей буйной молодости.
– И что дальше?
– На следующую ночь мы это повторили, – продолжал сенатор, – несколько католиков, живших в колледже Адамса, придя на мессу, принесли новость, которая изрядно вывела из равновесия святого отца. Пошли слухи о привидениях. – Сенатор задумался. – На третью ночь приехал епископ из Бостона, чтобы проверить все самому. Мы не обманули его ожиданий. Часы пробили тринадцать. Потом мы убрали штатив и спрятали винтовку.
Колдуэлл, который все еще улыбался, спросил:
– Ну, а что было с Полем Норрисом?
Сенатор покачал головой:
– Он собирался все это продолжать. Ночь за ночью. Не мог понять, что будет лучше, оставить все, как есть, оставить загадку. Среди прочих недостатков Поля была глупость, а я не люблю тратить время на споры с глупцами.
Он снова помолчал:
– Хотя видит Бог, политик никогда не может надеяться, что сумеет этого избежать.
Колдуэлл ответил:
– Вы сказали, что смиряетесь с этим отчасти потому, что некоторых вещей избежать просто нельзя, а с некоторыми явлениями нужно просто смириться. Ну а как с остальными?
– Знаете, – неторопливо ответил сенатор, – у меня какое-то смутное ощущение, что это к лучшему. Почему – не спрашивайте, у меня нет никакого разумного объяснения. – И после короткого раздумья спросил: Помните, когда в Афинах дела были плохи, царь должен был умереть? Отец Тезея бросился со скалы, потому что черные паруса Тезеевой ладьи были приняты за сигнал неудачи. – Он виновато улыбнулся. – Может быть, мы – просто огромная жертва? Смешная мысль, да?
– Чтобы умилостивить богов за наши прегрешения?
Улыбка на лице сенатора медленно погасла:
– Но вы упрямы, а?
– Если вы имеете в виду, – резко ответил Колдуэлл, – мировые проблемы, проблемы нашей страны, бедности, бездомных и тому подобное – что у меня с этим общего? Я здесь решительно ни при чем.
– Это удобная позиция.
Жест Колдуэлла охватил весь зал:
– И за их проблемы я тоже не отвечаю. Правда, теперь, это и мои проблемы тоже.
Сенатор молчал.
– Если вы думаете, – продолжал Колдуэлл, – что раз я проектировал это здание, то отвечаю за его дефекты, то я решительно против. Проект был и остается хорошим. Не знаю всех причин происшедшего, которые привели к тому, что случилось, но мой проект здесь ни при чем.
– По-моему, вашей репутации ничто не угрожает, – сказал сенатор. – А это важнее всего, не так ли?
Колдуэлл внимательно посмотрел сенатору в лицо, пытаясь найти там следы иронии. Не нашел. Ему немного полегчало.
– Вы меня спрашивали, – продолжал сенатор, – чем объяснить поведение Гровера Фрэзи. Я думаю, можно объяснить всего двумя словами: панический страх. – И он обвел взглядом зал.
В противоположном углу уже снова гремел из транзистора твердый ритм рока. Почти нагая девушка продолжала извиваться. Глаза ее были закрыты, движения полны эротизма; она была далеко отсюда.
В другом углу пестрая группка людей что-то пела. Сенатор внимательно прислушался.
– То ли это «Боевая песня республики», – сказал он, – то ли «Вперед, братья, под знаменем Христа». Мои старые уши уже не могут их различить.
