Ознакомительная версия.
— Каталог? Сейчас принесу. — Девочка положила на «кинотеатр на дому» какую-то книгу (она все время держала ее под мышкой, и теперь книга, свесившись с края, с шелестом раскрылась) и направилась к боковой двери. За ней можно было разглядеть некое Подобие рабочего кабинета.
— Растрепа какой-то тут обитает, Катька, — шепнул Кравченко. — Тут упаковано все под завязку: каркай" — тьма-тьмущая, а охраны нет, вообще никого. Дождется — налетят какие-нибудь.
Катя взяла в руки книгу, взглянула на название: «Дневник Марии Башкирцевой». Листы были заляпаны жирными пятнами. Их перелистывали пальцы, то и дело снующие в пакетик с чипсами. На одной странице черным фломастером была подчеркнута фраза: «Любовь уменьшается, когда не может больше возрастать. И.., ни одной души, с которой можно было бы обменяться словом…»
Катя быстро вернула книгу на место. Ей не хотелось, чтобы эта девочка уличила ее в подглядывании. Мария Башкирцева писала свой дневник с пятнадцати лет. А век спустя ее ровесница ищет в нем что-то, созвучное своему настроению. Катя вздохнула: странно, эти дети кока-колы еще не разучились читать… Кто эта девочка? И кем доводится этому Белогурову, лица которого, как она ни старается, так и не может припомнить?
— Вот каталог. Пожалуйста. — Девочка вернулась и протянула каталог Кравченко (он явно произвел на нее впечатление. Что-что, а это «драгоценный В. А.» умел!).
— Данке шен. А вы… Вас как зовут? — спросил он.
— Александрина. Лекс.
— Чудненько, Александрина. А вы что, одна в доме?
— Я не одна. — Девочка забрала свою книгу с телевизора. — Если вас заинтересуют цены на какую-то вещь, вам придется дождаться нашего менеджера.
— Мы подождем, — Катя взяла каталог,. — непременно. Вадя, взгляни, я хотела тебе показать…
И тут в зад неслышно вошел парень лет двадцати (во всяком случае, выглядел он довольно молодо) — среднего роста, плотный, даже несколько полноватый, с мощной сильной шеей (такую отчего-то некрасиво именуют «бычьей»), широкими плечами. Кате этот сытый, кудрявый (у него была аккуратнейшая модная стрижка, однако кудри с трудом покорились замыслу парикмахера), одетый в заношенные джинсы и футболку юнец, несмотря на правильные и даже красивые черты лица, отчего-то сразу не приглянулся. В нем было нечто странное. Она затруднялась описать это впечатление. Вроде все нормально, но… На дне его серых глаз, опушенных густейшими ресницами, была разлита какая-то тяжелая истома: когда он смотрел на вас в упор, создавалось впечатление, будто что-то невидимое ползет по вашему лицу. И от этого было очень трудно до конца выдержать этот настойчивый и вместе с тем отрешенный, откровенно-чувственный и диковато-робкий взгляд. (Хотя надо честно признаться, что в ту их самую первую встречу с ЧУЧЕЛЬНИКОМ ни Кате, ни Кравченко даже в голову не пришло, что с мозгами у этого парня что-то не в порядке.)
— Здравствуйте. — Парень держал в одной руке синее пластиковое ведро с водой, а в другой — швабру, из тех, что без устали рекламируют в «телешопе».
Когда девочка увидела его, то… Катя (а она всегда остро чувствовала чужое настроение) поняла: эти двое.., что-то между ними происходит. Хотя девочка всем своим видом пытается доказать сейчас обратное — что ничего, мол, такого. Словом — третий (они с Кравченко в одном лице) тут явно лишний. «Любовь уменьшается, если не может возрастать…» Ромео со шваброй и Джульетта с чипсами, дети кока-колы… Катя украдкой вздохнула: ах, Боже мой, где мои пятнадцать лет?
— Женька, ты разве все уже закончил? — строго произнесла «взрослая хозяйка дома», а щеки ее снова порозовели.
— Все. Чисто, чисто, чисто… «Миф-универсал» сохраняет капитал, — передразнил парень рекламу.
— Ну тогда.., иди. Иди, чего встал? — Я тебе мешаю?
— Это покупатели.
— Я вижу. Вы купите что-нибудь? — вдруг напрямую спросил он у Кравченко.
— Не решили еще… — С высоты своего роста он покосился на собеседника. — А ты что-то собирался нам посоветовать, мальчик?
За этого «мальчика», брошенного таким пренебрежительным тоном, Катя готова была задушить Вадьку, но…
Парень молча повернулся и скрылся за дверью. Двигался он на удивление бесшумно и легко для своих габаритов. И тут они услышали, как под окнами дома остановилась машина.
— Слава Богу, явился. Интервьюируй своего ментовского благодетеля и мотаем отсюда. Надоело, — шепнул Кравченко. Не это приехал не Белогуров. Новоприбывший, наверное, был самым красивым мужчиной, какого Кате довелось видеть в жизни, а не на телеэкране. Она даже смутилась в первую секунду. А Кравченко выпятил грудь, став сразу похожим на драчливого забияку-петуха.
— О, да у нас покупатели! — Красавец радушно заулыбался. Кате стало ясно — этот тип отлично знает, какое сногсшибательное впечатление он производит на женщин. — Что-нибудь вас уже конкретно заинтересовало у нас?
Катя ответила не сразу. В первую минуту она хотела было уже представиться, объявить, по какому вопросу приехала к владельцу галереи, но.., что-то вдруг ее остановило. Во-первых, самого Белогурова не было, а просвещать его сотрудников насчет всего происшедшего она не могла, да и не хотела. А во-вторых, в ней снова взыграло прежнее любопытство: кто эти дети, этот ослепительный «король-солнце» во плоти? Она решила не торопиться открывать свои карты, а разыгрывать роль и дальше. Хотя ее посетило дурное предчувствие: вряд ли они с Вадькой производят впечатление людей, кому по карману прицениваться к полотнам Григорьева и Кончаловского. Тем временем Кравченко (он порой сек сложившуюся ситуацию с лету) бесцеремонно ткнул пальцем в «Даму в красном» (небольшое полотно в скромной черной раме).
— Это нас заинтересовало. Но мы с женой хотели бы сначала просмотреть весь каталог. Полностью.
— Тогда прошу садиться. — Красавец указал на кресла у окна. — Лекс, детка, организуй нашим гостям кофейку. А… Женька уже закончил уборку?
— Пылесос наверху вроде не гудит. Впрочем, я не надзираю за твоим Женькой, — ответила она и спросила у Кравченко:
— Вам черный кофе или со сливками?
Катя долго потом вспоминала это плачевное валяние дурака, когда они (хочешь не хочешь, а Кравченко ткнул пальцем в одну из самых дорогих картин) «приценивались» к Борису Григорьеву. Ей приходилось напрягать всю свою память, чтобы выудить из нее скудные сведения об этом художнике. Ее спасло то, что ее собеседник — в конце концов они познакомились, его звали Егор Дивиторский — и сам, как говорится, не очень-то был «в курсах».
О Борисе Григорьеве Катя знала лишь самое общее: некогда, в начале века, принадлежал к объединению «Мир искусства», подолгу жил за границей, после революции эмигрировал и считался в Европе и Америке одним из самых дорогих и известных русских портретистов.
Кравченко, прищурившись, разглядывал картину:
— Егор, я хотел вас спросить.., что-нибудь в этом духе, этого же художника, но… — Он щелкнул пальцами.
Дивиторский снова заученно радушно улыбнулся. Катя отметила: перед ними представитель отлично вышколенного персонала. Видимо, за его плечами большой опыт работы с клиентами, которых «ни в коем случае нельзя упускать». Она поежилась: ой, что будет, если он в конце концов догадается, что они не только не в состоянии заплатить за картину, но, наверное, даже и за раму к ней!
Наблюдая за Дивиторским, Катя отметила и еще одну любопытную, на ее взгляд, деталь: несмотря на приветливость и радушие, он, однако, ни разу не взглянул в глаза клиентам — взор его блуждал где-то… На стене висело несколько гравюр под стеклом. Дивиторский смотрел на них — в стекле отражались смутные контуры его силуэта. Позже, когда он уже провожал их, Катя отметила, что и в холле он не пропустил ни единого зеркала. «Впервые вижу, чтобы мужчина так себя жадно рассматривал, словно престарелая кокетка», — подумала она. — В этом же духе… Понимаю, кажется, — Дивиторский кивнул. — Не подходит под интерьер дома — так нам обычно говорят клиенты. Ну что ж… Правда, живописных работ Григорьева у нас в галерее больше нет, но.., вот каталог, прошу. Есть рисунки, его графика. Вот, например, серий карикатур для журнала «Сатирикон», наброски к иллюстрации книг — это для Саши Черного, Салтыкова-Щедрина. Вот, обратите внимание, — он указал на одну из страниц каталога, — это эскиз декораций к опере «Снегурочка». Мне мой шеф говорил: чрезвычайно редкая вещь. Григорьеву заказали оформление декораций в Большом, но по какой-то причине премьера оперы не состоялась. А вот это эскизы для оформления Григорьевым артистического кабаре «Привал комедиантов».
Катя с интересом листала каталог. Ничего не скажешь, богатое собрание. Этот Белогуров (ей снова, как назло, вспомнились из его лика лишь белые джинсы) — знаток русского искусства первой половины XX века и весьма удачливый коллекционер. Интересно, откуда у него все это?
Ознакомительная версия.
