Ознакомительная версия.
— Молчи же! — не выдержал Василий Федорович. — Приеду — все расскажешь.
— Я сейчас у…
— Заткнешься ты наконец? — рассвирепел Ивлиев. — Жди меня там, где ты есть.
А Ефим, чтобы не терять даром времени, принялся пока что продвигать Толстого в полицмейстеры.
Для начала, как объяснил перезвонивший Климашин, следовало собрать десять тысяч подписей. Или внести залог. «Деньги понадобятся для других задач», — решил Береславский и позвонил заведующей учебной частью вуза, в котором преподавал.
Анастасия Александровна была женщиной предбальзаковского возраста, причем, очень красивой женщиной. Еще важнее, что она с Ефимом дружила. К сожалению, совсем не так близко, как ему бы хотелось. Но Ефим никогда не был спортсменом в сексе.
Быстро изложив суть дела, Береславский попросил Настю помочь в деле вызволения Сашки. Она того неплохо знала: «Беор» активно использовался ею для направления на практику студентов старших курсов.
— Чем могу помочь? — спросила она. — Про Сашку я читала. Но твой телефон не отвечал.
— Расскажи моим ребятам про ситуацию. Надо собрать подписи для выдвижения его в кандидаты на пост начальника ГУВД. Его адвокат расскажет тебе правила. — Он продиктовал телефон Климашина. — Сам я вернусь через два-три дня.
— Хорошо. Сделаю, что смогу.
«Классно», — подумал Ефим. Как правило, если Настя за что-то бралась, то у нее все получалось.
Потом он залез с Сашкиного компьютера в свой электронный «почтовый ящик». Там тоже были сообщения от приятелей-коллег, взволнованных происходящим в «Беоре». Береславский собрал и телефоны звонивших ему на мобильный: сегодня днем он на звонки не отвечал.
Ефим для начала перезвонил семерым: в первую очередь его интересовали пиарщики и хозяева типографий. Обещал скромно: если его кандидат станет главным милиционером столицы, их фирмам не придется никому платить за защиту от криминала. Двое отказались сразу, ограничившись выражением сочувствия. Один отказался, потому что его уже «подвязали» под компанию конкурента: заместителя отставленного экс-полицмейстера. Заместитель имел хорошие шансы на победу.
Остальные четверо обещали помочь по максимуму: и медийными ресурсами, и краскопрогонами на своих офсетных машинах.
Дальше был очень важный контакт с двумя директорами служб рассылки-разброски. Согласились оба. Договорились о весьма льготных, хотя и не совсем бесплатных, услугах.
И наконец, Ефим позвонил Ольховскому. Этот друг-конкурент давно зарился на «Хейдельберг» Ефима, печатную машину, на которую они с Толстым копили деньги три года.
— Тебе еще нужен аппарат?
— А чего ты вдруг надумал? Он же у тебя был загружен.
— Нужен или не нужен?
— Конечно, нужен.
— Сорок тысяч на бочку. Налом.
— Все сразу?
— Именно. Надо Сашку вызволять.
— А что с ним? — удивился Ольховский. Он был в отпуске и газет не читал. А телевизора в его доме вообще не было, так как ТВ мешало воспитывать позднего ребенка Ольховского.
Ефим объяснил.
— В таком случае я тебе могу занять. Отдашь потом. А если не сможешь отдать, тогда уж заберу машину.
— Спасибо, — растрогался Береславский. — Сколько дашь?
— Десять тысяч.
— Ольховский, ну почему ты не Березовский? — упрекнул его Ефим. С другой стороны, и десять тысяч — деньги.
Ефим не успел поговорить с бумажниками и телевизионщиками. Денег ему вряд ли удастся еще найти. Но многочисленные друзья могут помочь каждый своим ресурсом. С миру по нитке — Толстому должность. Это буржуи пузатые пусть «раскручиваются» за миллионы. А профессиональные рекламисты должны брать другим.
Пока ждал Ивлиева, успел написать довольно подробный план действий для Марины Ивановны. К его приезду должны быть готовы тексты (на основе им же написанных) и оригинал-макеты рекламных листовок, плакатов и афиш.
В этот момент зазвонил мобильный. Интересовались из далекого Новосибирска:
— Чего там у тебя творится?
Звонивший совсем недавно сам подвергся массированному воздействию конкурентов и знал, что такое вдруг оказаться под прессом. Он пришел в восторг, узнав, что Сашка должен стать обер-полицмейстером.
— Хочешь, мы тебе бесплатно ролик забацаем? — спросил он.
— Хочу, — согласился Ефим. Ролики в Новосибирске делали отменно. — И орешков кедровых привези. Успокаивают.
Тут в домофон позвонил Ивлиев. Береславский был ужасно рад увидеть хитрую физиономию чекиста.
— Ты сможешь сейчас же выехать? — спросил Василий Федорович, ознакомившись с изысканиями Атамана.
— Смогу, — недостаточно радостно ответил Ефим. Все-таки романтизма у него с прошлого года поубавилось.
— Тогда поехали, — скомандовал подполковник.
Лена и Атаман помахали им из окна.
За рулем Ефим сразу повеселел. Чего думать, трясти надо! Приятно, когда цели — конкретные.
Поехали!
Дождик расходился все сильнее, но это никак не нарушало приятно-равнодушного мироощущения Атамана. Он стоял под козырьком служебного подъезда пятиэтажного «сталинского» дома и смолил сигаретку. Получая истинное удовольствие от процесса.
Одно из немногих преимуществ «зоны»: кто не дурак, тот учится извлекать истинное удовольствие из самых простых вещей. Кто не научится — тому гораздо сложнее выжить.
Этим подъездом жильцы не пользовались. Он вел только на первый этаж, в служебные помещения продуктового магазина, витрины которого выходили на противоположную сторону дома. И в подвал с тремя дверьми, закрытыми на простейшие навесные замочки.
Из чистого любопытства Атаман открыл ножиком одну из дверей. Там было помещение метров в пятнадцать, на треть заставленное поломанным дворницким инвентарем.
Так ему и стоять, поскольку вряд ли какой коммерсант захочет тут поселиться: подвал маленький и запаренный. Здесь хорошо только плесени, обильно выступившей на стенах и потолке. А зимой и вовсе будет невмоготу.
Зачем ему нужны эти изыскания, Атаман не думал. Так, на всякий случай. И козырек над подъездом ему нравился не только тем, что закрывал от дождевых капель. Отсюда замечательно был виден вход в районный онкодиспансер, куда, несмотря на строгие указания Ефима, все-таки пришла Лена.
Лена удобно устроилась на своем стульчике. Белый халат привычно облегал плечи. Все здесь было свое, родное. Даже тоскливый больничный запах приятно щекотал ноздри. «Вот я и вернулась», — подумала она, перебирая карты больных, пришедших на прием.
Когда Лена категорически заявила, что сидеть дома больше не может, Атаман позвонил своему работодателю. Марина Ивановна сообщила, что Ефим еще не появлялся и не отзванивал. В ее голосе Атаман услышал тревогу.
Повесив трубку, он попытался отговорить Лену от ее намерений. Но это не удалось. Атаман вздохнул, и пошел одеваться.
Ее сейчас никто бы не отговорил. Может, только Сашка или сам Ефим. Она устала сидеть дома, устала от неизвестности, от невозможности влиять на происходящее. И пошла на работу.
Береславский не разрешил ей идти на свидание с мужем, и этот приказ она не осмелилась нарушить. Ее коротенькую записку к Сашке забрал курьер от адвоката Климашина, на которого теперь вся надежда.
Лена чувствовала, что машина по освобождению мужа начала набирать обороты. Она слышала выступление Береславского по ТВ, ей уже звонила подруга и говорила про большую статью в популярнейшей газете. Обещала к вечеру привезти, если Лена не купит в киоске.
То есть были все основания надеяться на Ефима.
Впрочем, на него всегда можно было положиться. Лена положила на стол карту, но больного из коридора не вызвала. Только тихо вздохнула. Она до сих пор помнит руки Ефима, когда тот обнял ее в походе. Запах свежего сена, обильно настеленного на пол палатки, кружил голову. И если бы только он…
Ей было ужасно стыдно — за тонкой, нагревшейся к вечеру брезентовой стенкой, где-то совсем рядом, был Сашка, который и привез ее сюда. Сашка, который за последние годы стал ее тенью. И без которого ей уже самой было как-то непривычно.
Но она не стала протестовать против совершенно недвусмысленных действий Ефима. Даже когда его руки стали совсем уж бессовестными. Даже когда поняла, что еще секунды — и события станут необратимыми.
Она молчала, понимая, что совершает нечто невозможное. Но это невозможное было столь притягательным, что не Лена остановила стремительно развивавшиеся события.
Она тогда испытала сразу два чувства: некоторого облегчения (все-таки предательство не ее стихия) и жгучей обиды. Если он сумел остановиться, когда она сама бы уже не смогла, значит, не настолько она для него притягательна. И из них двоих потеряла голову лишь она.
Это унизительно для любой женщины. Хотя умом всегда понимала, что, по большому счету, для Береславского не было разницы, с помощью кого закрывать в сердце брешь, пробитую «надменной чукчей».
Ознакомительная версия.
