вот, иду, любуюсь. Вдруг слышу: мат, ругань. Я в кусты. Мужики из-под земли вылезают, монетами звенят, рассматривают. Вышла у них ссора, слово за слово, чуть до рук не дошло, кто что утаить хочет. Один в тельняшке, второй рыжий вроде как против невысокого, чернявый такой урка.
– Это почему урка?
Рассказчик пожал плечами:
– А пес его знает. Говорил как урка, вел себя как урка… Потом смотрю – идут на мировую, чернявый говорит: мол, сбрызнем, я сгоняю.
– Так, – кивнул Акимов, покосившись на Остапчука, тот не поднимал головы, но уши были красные.
– Он ушел, а эти двое сидят, монетками звенят, любуются. Слышу, сговариваются его убить. Мол, чего верховодит, то да се. Ну, сговорились – о чем, я не слышал, они к берегу отходили. Тут я решил ноги делать, да не успел: чуть в сторону пробрался, смотрю – возвращается гонец, достает бутылку и идет, значит, к озеру. Руки, что ли, с дороги помыть.
– Ты решил так или видел? – уточнил Акимов.
– Видел, вот как вас, – заверил Введенский, – я уже в ивняке на берегу прятался. Ну, стало быть, один его в спину толкнул, второй верхом уселся, вдавили мордой в песок – так и утопили. Обшмонали, ствол вытащили…
– Какой?
– Почем я знаю? Не разглядел. Вернулись к костру, стали распивать – начался шабаш: сперва все кишки вытошнили, вскочили, за морды хватаются, руками сучат, бродят – натыкаются на все, вот так, – он изобразил нечто вроде игры в жмурки.
– Ослепли?
– Да. Но мучились недолго. Один у костра кончился, другой чуть поодаль. Даже жаль их было, так страдали. Выли, как черти, корчились… Ну, я навострился уже бежать, а тут и Князь появился. Ничего так, для интеллигенции быстро сориентировался, отмародерил, монеты подсобрал, какие нашел, и ствол, видать, забрал тоже. Все.
– Введенский, а ты понимаешь, что еще на год наговорил? – деловито уточнил Остапчук, подсовывая ему лист на подпись. – За недонесение?
– Делайте что хотите, это ваша работа, – беззаботно отозвался тот, подписывая, даже не прочитав. – Ну что, идем до сестрицы?
На улице Введенский попросил:
– Снимите наручники-то, товарищ лейтенант. Куда я денусь?
Акимов отстегнул «браслеты».
– «Нежность», – ухмыльнулся задержанный, потирая запястья, – совсем другое дело, почти не натирает.
– Чего со спиной-то? – спросил Акимов.
Введенский кивнул с одобрением:
– По делу вопрос. Это интересная история. Поведаю, если желаете, пока идем, без свидетелей.
– Почему так?
– Ну для суда-то ты никакой не свидетель. Чего скрывать?
Так они шли по направлению к хибарке на Третьей улице Красной Сосны, беседуя тихо, доверительно, чуть ли не по-дружески.
– Моя спина – это князюшкина вина. Я же, Сергей Палыч, и нашел все эти монетки-картиночки. Оборванцы навели, Яков с Андреем…
Акимов еле сдержался, чтобы не выругаться.
– Вижу, знакомы с ними. Да, ребятки безмозглые, но и бесхитростные. Чудом они живы остались, хочу я вам сказать… да. Ну так вот, подкопались мы под подвал, тайник этот, а они загуляли на двое суток – ну я сдуру один и полез под землю. Князюшка с лестницы стряхнул меня и крышечку прикрыл.
– Как же ты не убился? Как выбрался?
– Сам не знаю, начальник. Ну а выбрался-то я не сам – Наталья пособила. И как почуяла, где я, что со мной, – ума не приложу.
– Да уж, они могут, – согласился Акимов, вспомнив историю с раскопками в отхожем месте. Удивительную интуицию проявили обе – и Катя, и Наталья.
– Вот я там и ховался по оврагам, все думал ценности к рукам прибрать.
– Стало быть, Князев успел первым? – хмыкнул Сергей.
– Вы успели. – Двусмысленно улыбнулся Введенский. – Но вообще скажу как на духу: я бы сам положил всех там не раздумывая, но они без меня управились. Так что спасибо, уберегли от душегубства.
– Монетки не ты им подбросил, хочешь сказать?
– Вы умный человек, товарищ лейтенант, – отозвался Михаил. И замолчал.
Вечерело, но было по-летнему не темно, а прозрачно и уютно, как между ладонями. Навстречу брели парочки, пиликали на гармониках бойкие компании, бабы на лавочках лузгали семечки, мужики стучали в домино.
У хибарки Наталья стирала. Этому делу она всегда предавалась с особым рвением. Из корыта разлетались радужные пузыри, разбегалась пена, от стиральной доски аж искры летели.
Михаил вопросительно глянул на Акимова, тот кивнул, остался в стороне, отвернулся и закурил.
– Это я-то прачкин сын? – шутливо поддел Введенский, чмокая, по обычаю, сестру в макушку.
Откуда-то с визгом вылетела Сонечка, взобралась, как мартышка на пальму, Наталья повисла на шее.
Михаил, поглаживая сестру по голове, быстро и со стороны незаметно шептал:
– Упирай на отсутствие образования. Малевала на простых досках, я приносил. Ваньку я убил.
– Я уже призналась…
– Глупо. Не геройствуй. Подумай о Соне. Да. В лопухах глянь. Поняла?
Она, всхлипывая, чуть заметно кивнула.
– Да что ты как маленькая? В первый раз, что ли? Лучше сообрази мне помыться на дорожку, чистого. Сергей Палыч! Иди пока чаю попей, я скоро.
Вымывшись до скрипа, Михаил распорядился:
– Ну-ка, Наташенька, подруби-ка мне уши.
– Что? – испугалась она.
– Постриги брата, говорю.
По окончании процедуры он критически огляделся и принял еще одно непростое решение:
– Тащи бритву.
Через четверть часа Михаил уничтожил заросли на лице, что обернулось курьезной бедой: верхняя часть его разбойничьей рожи оказалась коричневой, нижняя – нежно-розовой.
– Даже оригинально, – неуверенно протянула Наталья.
– В сумерках и так сойдет, – благодушно заметил Акимов, допивая чай. – Пойдем уж, а то не пустят.
– И то верно, – согласился Введенский. Он снова расцеловался с сестрой и с Соней. Наталья перекрестила брата и протянула узелок:
– Возьми вот, твое. Пригодится.
– О, совсем другое дело, вы сегодня молодцом. Выправка почти офицерская, – одобрила Маргарита Вильгельмовна. По долгу службы ей редко приходилось встречаться с так чисто одетыми, гладко выбритыми и при этом живыми людьми.
– Благодарю вас, – Михаил изящно шаркнул ножкой.
– Нам бы к Кате Елисеевой, – пояснил Акимов.
– Зачем? – строго спросила врач.
– Да вот, жениться собрался.
– Именно, – подтвердил Введенский, – и немедленно.
– Что, не терпится? – поддела хирург.
– Нет, – просто ответил он.
– Удивительные у вас пациенты, Сергей Палыч, – заметила с улыбкой хирург Шор, – но раз все так серьезно, позволяю. Жениться пока рано, но повидаться можно. Четверть часа.
…Дверь палаты с тихим скрипом отворилась, Катя открыла глаза. Задремала, надо же, а казалось, что выспалась лет на сто вперед.
К кровати приблизился человек, которого менее всего она ожидала тут видеть, опустился на колени, без церемоний взял ее ладошку, прижал к гладко выбритой щеке:
– У нас пятнадцать минут. Выходи
