какой-то совсем незнакомой девушки. Это была я.
Включив кран, я хорошенько умылась ледяной водой, пытаясь привести себя в чувства. Кажется, меня начинало знобить. Нет. Так нельзя. Это ненормально, если я стану бесконечно вот так себя вести всякий раз, когда между мной и Давидом будет случаться ссора. Я просто сойду с ума.
В дверь позвонили. Я встрепенулась, но тут же одёрнула себя. Давид всегда стучит. Значит, пришел отец. Дойдя до коридора, я открыла дверь и привалилась плечом к стене. На пороге стоял папа. Судя по его одежде, увесистой сумке и специальному чехлу для ружья, он только что вернулся с охоты.
— Привет, — прошептала я и почувствовала, что сейчас снова расплачусь.
Только этого мне не хватало. Это были последствия усталости, бессонной ночи и абсолютной растерянности. Мне бы стоило винить Давида, мысленно упрекать его и бесконечно жалеть себя. Но я этого не делала. Всё слишком запуталось.
— Ло, как ты себя чувствуешь? — папа перешагнул порог, закрыл дверь и сбросив вещи на пол, подошел ко мне. — Что случилось? Ты вся дрожишь.
Я не могла ничего ответить. Слёзы душили и мысли в голове уже просто кипели.
— Я как чувствовал, — обеспокоенно прошептал папа и обнял меня. — Как знал, что нужно к тебе сегодня заехать.
Мы переместились в зал. Я села на диван и притянула колени к груди. Папа ходил туда-сюда, спрятав руки в карманах брюк цвета милитари.
— Он снова тебя обидел? Он что-то тебе сделал? — Спросил он, сквозь крепко стиснутые зубы.
Я молчала. Долго. Никак не получалось подобрать нужные слова. Затем медленно, пересиливая саму себя, рассказала о том, что мне стало известно несколько дней назад.
— Нам говорили, что у тебя есть брат, — отозвался папа, когда я закончила и прижалась лбом к согнутым коленям. — Но на тот момент он уже отсутствовал в той семье, в которой ты жила. Мальчик оказался очень проблемным. Там уже была какая-то своя тёмная история, из-за которой вас и разделили. Нас с мамой даже отговаривали брать тебя. Но мы настояли на своем.
— Я не знаю, что мне теперь делать, пап, — прошептала я, чувствуя, что внутри всё ноет и бьется в агонии.
Папа хотел что-то ответить, но в дверь внезапно постучали. Мое сердце дрогнуло. Давид. Я тут же встрепенулась.
— Я сам, — сердитым голосом заявил отец.
У меня холодные колючие мурашки поползли по позвоночнику от этого жуткого чужого тона. Отец редко использовал его.
— Папочка, — умоляюще произнесла я, но он меня не слышал.
Стараясь дышать глубже, я стиснула руки в кулаки. Щелкнул дверной замок. Послышался до боли, до дрожи родной голос. Тихий. Надтреснутый. За ним тут же последовал голос отца. На несколько тонов выше. Враждебный.
Я тут же вскочила с дивана и вышла в коридор. Из-за спины отца мне почти не было видно Давида. Хотела пройти вперед, но папа вжал руку в стену, отрезая мне путь.
— Еще раз спрашиваю: что тебе здесь нужно? — тон ледяной.
— Поговорить, — ответил Давид.
— О чем?
Я заметила, как пальцы отца медленно сжались в кулак. Спина напряженная. В душном пространстве коридора начала стремительно накаляться атмосфера.
— О нас с Каролиной, — голос Давида звучал на редкость хрипло.
— Хватит, — оборвал его отец. — Я не вмешивался в ваши отношения. Но знаешь, Давид, всему есть предел. Ты что с моей дочерью делаешь?
— Александр Валерьевич, — начал Давид.
— Не нужно, — снова оборвал отец.
— Пап, пусти, — потребовала я у него за спиной, но меня по-прежнему никто не собирался слушать.
— Приезжаю к дочери и что я вижу? Что она почти на грани нервного срыва. Из-за тебя. Я всё понимаю. Отношения между людьми по щелчку пальцев не выстраиваются. Это долгая и кропотливая работа. Но то, что ты делаешь с ней, лично для меня уже за гранью. Сколько это еще будет длиться? Я предупреждал тебя? — папин голос снова угрожающе повысился. — Я предупреждал тебя или нет? Отвечай!
— Предупреждали, — тихо ответил Давид.
Я поднырнула под рукой папы и протиснулась вперед. Давид стоял на пороге и смотрел прямо на отца. На правом запястье блестели мои часы. Сердце забилось чаще, качая не кровь, а сгусток необъяснимой боли, которую нечем заткнуть или заглушить. Сам Давид бледный и с отросшей щетиной. Глаза красные. Губы обветренные и искусанные.
— Тогда какого чёрта моя дочь в таком состоянии?! — уже не сдерживая себя, громыхнул отец.
Давид даже бровью не повел, сохраняя спокойствие. Разве что взгляд на секунду сосредоточился на мне, затем снова вернулся к отцу.
— Ты что, подонок, творишь? — папа оттолкнул меня назад и схватил Давида за воротник куртки. — Ты что, сволочь, делаешь?!
— Папа! — я принялась бить отца по спине, но всё без толку.
Желудок снова свело сильным болезненным спазмом. По щекам покатились слёзы. Всё это было слишком чудовищно.
— Она — не игрушка! — отец втянул Давида в квартиру и впечатал в стену.
— Я знаю, — Давид даже не собирался сопротивляться. — Я люблю ее.
— Любишь? — папа издевательски и горько засмеялся.
Я никогда не видела его таким разъярённым. Казалось, что это и не отец мой, а какой-то совершенно незнакомый мне человек.
— Когда человека любят, его не выворачивают наизнанку.
— Я должен поговорить с вашей дочерью.
— Нет, — отец отрицательно качнул головой.
— Пап, отпусти его! — не унималась я, захлёбываясь слезами.
— Моя дочь — не вещь. Ты не имеешь права играться ею. Выбрасывать, затем снова подбирать, — папа отпустил Давида и схватился за чехол с ружьем.
— Папа! — вскрикнула я и протиснулась между ним и Давидом. — Ты с ума сошел? Убери оружие!
— Я способен защитить свою семью. И мне плевать, кто ты, Давид, — глаза отца пылали яростью. — Рука не дрогнет.
— Я был неправ. Я признаю все свои ошибки, — Давид стойко выдерживал разъярённый взгляд моего папы.
Вся эта ситуация была слишком чудовищной и сюрреалистичной. Меня трясло. Хотелось, чтобы все немедленно успокоились.
— Ты всё еще застрял в прошлом, —
