Я отвернулся от ринга, где Муссон с громким шлепком грохнулся на мат и перебросил Валентайна через себя. Тот приземлился на спину с еще более громким звуком и скривился от боли. Но я уставился на Пудджа.
— Что вы имеете в виду? — спросил я. — Вы хотите сказать, что состязание подстроено?
— Это рестлинг, малыш, — объяснил Пуддж. — Он просто не может быть не подстроенным. Борцы подробно договариваются обо всем еще до того, как начнут переодеваться. И в обмане участвуют все — от рефери до зрителей.
Я посмотрел вокруг, на девять тысяч мужчин, женщин и детей; большинство из них давно уже не сидели, а стояли и выкрикивали слова поддержки тому из борцов, за которого болели, шикали, если он делал не то, что представлялось им нужным, и снова повернулся к Пудджу.
— А как же они? — спросил я, указывая на толпу, собравшуюся вокруг ринга. — Они тоже это знают?
— Все знают, — подтвердил Пуддж. — А если и не знают, то должны узнать.
— И это не портит им развлечения? — продолжал допытываться я.
Пуддж помотал головой и продолжил урок жизни, который преподавал мне по той же методике начального гангстерского образования, которую много лет назад применял к ним Ангус Маккуин.
— Ну почему же? — спросил он. — Ведь все они поддерживают хороших парней, кричат «бу-у» плохим и возвращаются домой с чувством отлично проведенного времени.
Я вновь повернулся к рингу и увидел, что Джонни Валентайн швырнул Гориллу Муссона на канаты ограждения, поймал и обхватил своего значительно более крупного соперника, вдавив ему костяшки пальцев в позвоночник, что вынудило гиганта выгнуться от боли. Зрители разразились восторженными воплями: после применения Валентайном этого смертоносного для стороннего взгляда приема колени Муссона подогнулись, он осел на пол ринга, разбросав огромные ручищи. Рефери приподнял его руку, выпустил, и она безжизненно шлепнулась на ринг; вся сила разом ушла из нее, как воздух из проколотого воздушного шарика. Судья повторил свое действие — с тем же самым результатом. Если и на третий раз Муссон не сможет пошевелить рукой, это будет означать конец поединка.
— Похоже, что все кончено, — сказал я, вынимая из пакета горстку попкорна. — У большого парня такой вид, будто он всерьез упал в обморок.
— Нет, еще слишком рано заканчивать, — бросил с полным безразличием Анджело. — Они еще не отработали уплаченные деньги. Вот когда все отработают, схватка и закончится, но не раньше.
— И кто тогда победит? — с набитым ртом спросил я у Анджело.
Он скосил на меня отстраненный и холодный взгляд.
— Совсем неважно, кто победит. Если победит Валентайн, вся толпа попрется домой счастливая. Если победит Муссон, они расстроятся. Но через неделю они вернутся сюда и будут топать и орать так же громко, как и всегда.
— Это единственное, что имеет какой–то смысл, — добавил Пуддж. — Что они возвращаются каждую неделю.
— Наблюдая за соревнованиями по рестлингу, можно много понять в жизни, — сказал Анджело. — И неважно, подстроены они или нет. Участники делятся — для тебя! — на хороших и плохих парней. Ты видишь в них своих друзей и своих врагов. Но вдруг оказывается, что рестлер, которому, как ты считаешь, можно безоговорочно доверять, оборачивается против тебя, предает тебя другой группе и бросает на произвол судьбы. И это заставляет тебя вернуться сюда ради того, чтобы насладиться местью. Вот главное, что ты можешь здесь увидеть, Гейб. Это может быть спрятано за театральными покровами, но, если ты будешь сознательно это искать, тебе не придется затратить слишком много труда.
— И вы поэтому приходите на соревнования? — спросил я, отхлебнув коки из большого стакана.
— Мы учились на других рингах, — ответил Пуддж. — Если нынче вечером кому–то здесь есть чему учиться, так это тебе.
— У тебя есть выбор. Ты можешь захотеть стать таким же, как все те люди, которые сидят вокруг нас, — сказал Анджело, мягко положив руку на мое колено. — Если ты выберешь этот путь, тебе достаточно воспринять сегодняшний вечер как всего лишь небольшое развлечение, возможность отвлечься от скучной рутины повседневности. Но если ты решишь отнестись к этому вечеру как к че–му–то большему, чем просто возможность встряхнуться, то обращай внимание на то, что видишь. Это может тебе когда–нибудь пригодиться, а может и не пригодиться. Как бы там ни было, в таком случае время будет работать на тебя, а не против.
Я отвернулся от Анджело и вновь уставился на ринг. Джонни Валентайн снова обхватил за шею Гориллу Муссона, тот несколько минут дергался, вопил и стонал, но в итоге вынужден был прекратить сопротивление, и матч окончился. Аудитория разразилась оглушительными воплями восторга, а Валентайн горделиво расхаживал по рингу, подняв руки над головой; его потная кожа блестела в свете прожекторов. Пуддж толкнул меня локтем в бок, наклонился и крикнул мне в самое ухо:
— А вот такого ты ни за какие деньги не купишь: эта парочка сейчас порознь уедет отсюда, а обедать они будут вместе, за одним столиком.
— Что, если кто–нибудь увидит? — спросил я. — Разве у них не будет из–за этого неприятностей?
— Из–за обеда с другом? Если когда–нибудь придется этого опасаться, то, пожалуй, большие неприятности могут быть у всех нас.
Я улыбнулся в ответ на слова Пудджа, повернул голову, чтобы взглянуть на Анджело, но увидел пустое место.
— Не волнуйся, — сказал Пуддж, предугадав мой вопрос. — Анджело не любит толкучки. Когда мы доберемся до ресторана, он уже будет ждать нас там.
— В какой ресторан мы пойдем? — спросил я, направляясь рядом с Пудджем, который держал меня за руку, по пологому пандусу к выходу из зала.
— После того, как просидишь на одном месте добрых два часа, любуясь рестлингом, годится только одна кухня. — Пуддж свернул с пандуса направо, и мы вышли наружу через большую двустворчатую дверь. — Китайская. Что ты скажешь на этот счет?
— Потрясающе! — заявил я. Мне приходилось почти бежать, чтобы не отставать от широко шагавшего Пудцжа. — А если честно, то я не знаю. Я никогда не ел ничего китайского.
— Похоже, что нам придется учить тебя, малыш, всему на свете. — Мы стояли на углу 50‑й улицы и 8‑й авеню. Пудцж повернулся ко мне. — Постарайся восполнить потерянное время и научиться всему, что нужно узнать. Как по–твоему, это много?
— Да, — сказал я, а потом поднял руки и обнял его за шею. За всю мою жизнь я впервые обнял кого–то, не говоря уже о мужчине. И мне страшно не хотелось отпускать его.
Пудцж тоже обнял меня, а потом оторвал от земли, взял на руки, совсем как маленького, и донес до самого ресторана, согревая и защищая от злого зимнего ветра.
Гангстеры боятся соприкосновения с нормальной жизнью и делают все возможное, чтобы опорочить ее. Они всегда превозносят выбранный ими образ жизни, если приходится сравнивать его с бытием трудящегося человека, и считают своим долгом выходить из таких обсуждений победителями. Им приходится постоянно оправдываться в большом и малом, когда речь заходит о причинах, по которым они стали и остаются профессиональными преступниками, и они без колебаний искажают факты и перевирают теории, чтобы прийти к выводу, который говорил бы в их пользу. Так они поступают со всем, что видят и слышат, облекая свои слова в форму прямодушного нравоучения, чтобы придать больше веса реальности своего мира.
Именно поэтому, когда Пудцж и Анджело взяли меня на соревнования по рестлингу, это значило для них куда больше, чем потратить несколько часов на развлечение. Это был способ показать мне, каким образом происходит реальная жизнь, показать как то, что одному кажется хорошим, может сразу превратиться в зло для другого и что никому нельзя ни в чем доверять. Они проводили со мной такие уроки на протяжении всего моего детства, куда бы мы вместе ни ходили и что бы ни смотрели.
«Подойди к любому гангстеру и спроси его, что ему больше всего нравится в театре. Даже если он ни черта в театре не понимает и никогда там не был, он все равно скажет, что его любимая пьеса — «Смерть коммивояжера», — поучал меня Пуддж, когда мы смотрели какой–то совсем другой спектакль. — Верно–верно, я знаю, что эту пьесу любит много другого народа. Но этим интересно действие или же нравится, что и как написал автор. Гангстерам на все это наплевать. Мы уходим из театра после этой пьесы с очередным подтверждением того, что человек, ведущий праведную жизнь, соблюдающий все законы и упорно работающий, не получает ничего хорошего, а только надрывается и уходит на тот свет, так и не найдя счастья. Стать таким, как Вилли Ломан, — вот чего больше всего боится любой гангстер. Он прожил всю жизнь и остался с пустым карманом, и единственным выходом для него оказалось врезаться на автомобиле в дерево и получить страховую выплату. Если это единственное, на что честный человек может надеяться под конец своей жизни, что ж, пускай тот, кого это устраивает, ведет такую жизнь. Его право».
