— Понимаю, — кивнул Турецкий.
— А вот то, что я могу стать акционером через других лиц, Елена Николаевна недоучла. Я мог заключить договор с определенными людьми, которым она доверяла, что они, по возможности, станут обладателями как можно большей доли акций, а затем передадут их мне. На каких условиях, было не совсем понятно, все зависело от того, каковы будут условия приватизации — будет ли это акционерное общество закрытого или открытого типа и так далее. Но в любом случае контрольный пакет мне был обеспечен.
Асиновский замолчал и потер нос.
— Вы понимаете теперь — Елена Николаевна мне абсолютно не мешала.
— Вы могли бы назвать этих лиц? — спросил Турецкий.
— Это совершенно необходимо? — быстро спросил Асиновский.
— Константин Андреевич, — улыбнулся Турецкий. — Вы не хуже меня понимаете, что нечто подобное можно и придумать. Тем более что после гибели Ветлугиной вы знали, что я рано или поздно приду к вам и буду задавать неприятные вопросы. Так ведь? Так что мне нужны доказательства.
— Как-как? — поднял брови Асиновский. — Как вы сказали? После смерти Ветлугиной я понял, что вы ко мне придете? — Тон его настолько изменился, что Турецкий опешил. — Не ожидал, Александр Борисович, не ожидал, — говорил он уже покровительственно. — Вы, разумеется, правы в том, что эта смерть мне скорее на руку. Но я ведь человек. И скорблю по-человечески о тяжелой потере для нашего телевидения, для всей страны. Это раз. Я деловой человек и как деловой человек не люблю, когда стреляют в других деловых людей, даже если мне это на руку. Рано или поздно могут выстрелить и в меня самого. Согласитесь — это малоутешительная перспектива. И я очень, подчеркиваю, очень заинтересован, чтобы вы и ваши люди наконец начали раскрывать заказные убийства. — Турецкий невольно почувствовал, что его как мальчишку вызвали на ковер к начальству и распекают. Ему стало не по себе. — Не мне вас учить вашей работе, но послушайте, что же вы, как меня информировали, один из самых опытных практикующих сейчас следственных работников, мне здесь говорите! То есть не то что говорите — как вы строите свои версии! Вы что, думаете, что имеете дело с дебилами урками? Потенциальный убийца СНАЧАЛА убил и лишь ПОСЛЕ убийства подумал, что на него могут пасть подозрения? Так, извините, бывает только... э-э... Как это у вас называется? Бытовуха? Вот вы только что сказали, что вас информировали о стычке между нами, случившейся незадолго до гибели Алены. Итак, ваша версия: недоумок Асиновский в пьяном угаре скандалит с Ветлугиной при всем честном народе в кафе, потом... э-э... чпокает ее, а «осознав содеянное», изобретает себе версию защиты, не подкрепленную фактами? Ну уж, извините... — Асиновский сделал эффектную паузу и уже гораздо тише сказал: — Боюсь, поймите, действительно БОЮСЬ, что вам и в этот раз не докопаться до правды.
Турецкий сидел как оплеванный. Нет, как облитый помоями. С головы до ног. Но держался он хорошо. Понимая, что беседа подошла к естественному завершению, он взялся за перо, чтобы внести суть сказанного свидетелем в протокол.
— Ну что же, спасибо за науку. Будем стараться. — На лице Турецкого, играла холодная улыбка. Он попытался поправить положение иронией. — С учетом ваших ценных замечаний.
— Э, ладно, какие уж там «ценные замечания». Я понимаю, что вы просто оговорились. Но это была симптоматичная оговорка. Поймите, я действительно не хочу быть убитым, я хочу перестать бояться. Очень прошу вас, постарайтесь найти убийцу. Это нужно всем нам. И от слов своих не отказываюсь. Пожалуйста, вносите все в протокол.
Когда оформление закончилось, Асиновский сказал:
— И вот еще, кстати. Насколько я понимаю, Александр Борисович, в правовом государстве, которое мы строим, — он говорил без всякой тени иронии, — гражданин не должен никому доказывать, что он невиновен, напротив, дело правоохранительных органов, то есть в данном случае ваше, доказывать, что я виновен. Поэтому, боюсь, я не смогу назвать вам имена тех людей, кто согласился со мной сотрудничать. А с другими версиями — милости прошу. Звоните, заходите. Рад буду оказать вам посильную помощь.
«Артист! Переиграл, по всем статьям, переиграл, — думал Турецкий по дороге из Телецентра обратно в прокуратуру. — А ведь он действительно боится. Разоблачения? Или наемного убийцы?» Турецкий зрительно прогонял в голове всю сцену, как на видеомагнитофоне. И раз и другой. Сначала без звука, только выражение лица. «Прожженный мошенник, наглец и лжец». Было и еще кое-что — Асиновский отлично владел фразеологией, любой, какая была в настоящее время в ходу: при советской власти он бы поминал моральный кодекс строителя коммунизма, теперь заговорил о демократии и правовом государстве.
Асиновский его не убедил. И хотя рассказ о предпринимаемых в связи с приватизацией «шагах» выглядел довольно правдоподобно, Турецкий по-прежнему мысленно держал его одним из первых в списке подозреваемых. Хотя, пожалуй, уже не первым, а лишь одним из первых.
И еще Турецкого занимала мысль — кто же из близкого окружения Ветлугиной, из тех, с кем она работала, чьи права отстаивала, оказался этой продажной шкурой? Ведь их несколько... Дама в длинной юбке, Лора, мужчина в очках, Куценко? Последний, безусловно, мог. «Да, — подумалось Турецкому, — вот она, так называемая четвертая власть — средства массовой информации. Люди, призванные лечить социальные язвы... Врач, исцелися сам».
13:25. Сыскное агентство «Глория»
— Этого не может быть!
Грязнов ожидал этой реакции, а потому спокойно сказал:
— Вот пакет. В нем снимки. Я бы предпочел, чтобы вы изучали их не здесь. Вы можете пройти в соседнее помещение, там никого нет.
Грязнов давно уже оборудовал специальную комнату, где клиенты могли бы знакомиться с добытыми материалами — наблюдать их реакцию ему было не только неинтересно, но в ряде случаев просто неприятно. Как, например, в данной ситуации. Вячеслав Иванович искренне жалел своего молодого агента Петра Бояркина, которому пришлось добывать эти снимки.
— За вредность молоко выдавать положено, — сказал Петя в завершение отчета Грязнову.
— Бесполезно, молоко не поможет, попробуй мясо,— попытался отшутиться тогда Грязнов, а про себя прикинул, как бы сам реагировал на Петином месте на такой поворот событий, и всего его передернуло.
Клиентка вышла в другую комнату, а Грязнов тем временем положил пакет с надписью «Б-17» в сейф. В пакете не было ни снимков, ни бумаг, только две совсем крохотные пленки. Снимки, которые в соседнем помещении просматривала сейчас клиентка, были отпечатаны со второй из отснятых Бояркиным пленок. Первый контакт явно не относился к тем, которые интересовали заказчицу, и Грязнову следовало бы немедленно уничтожить пленку. Как, собственно, и вторую, после выполнения заказа.
Из соседнего помещения послышались негодующие возгласы, затем стало тихо. Наконец дверь открылась, и дама вновь появилась в приемной. В глазах стояли слезы, но на лице застыло выражение вовсе не скорбное, а в высшей степени злобное.
— Мерзавец! — воскликнула она. — Значит, вот оно что. — Дама швырнула пакет со снимками на стол.
— Увы, — развел руками Грязнов, — вы узнали то, что хотели. Возможно, не стоило затевать этого дела с самого начала.
К сожалению, так случалось нередко. Люди организовывали наблюдение за своими родными, а когда оказывалось, что их подозрения были не напрасны (а подчас правда оказывалась куда хуже, чем то, что они предполагали), клиенты кусали локти и твердили, что не хотят ничего знать. Напротив, в тех — надо сказать, весьма немногочисленных — случаях, когда наблюдение ничего не обнаруживало, заказчики бывали очень довольны, несмотря на потраченные впустую деньги.
Но клиентка Б-17 явно не относилась к подобным альтруистам.
— Как это не стоило! Теперь этот мерзавец у меня в руках! Мама меня предупреждала, что я ему нужна только как дочка своего отца. Я ей не верила, а как она была права. Тысячу раз права! Мама ведь говорила...
— Наблюдение можно снимать? — прервал ее Грязнов, которому было совершенно неинтересно, что говорила мама этой дамы. — Я так понимаю, вы все поняли.
— Да, — кивнула головой заказчица. — То есть нет! Наблюдение не снимать.
— Но ведь вы же уже все узнали, — удивился Грязнов. — Ничего другого не будет.
— Это я понимаю, — нетерпеливо махнула рукой женщина. — Мне больше не нужно ничего. Я теперь и так все понимаю. И что это за отлучки, и что за звонки, и куда деньги деваются. Все встало на свои места. Этого, — она постучала пальцем по пакету со снимками, — больше не надо. Я хочу поймать его с поличным.
— Так, — только и сказал Грязнов.
— Ваши агенты должны мне позвонить, я буду наготове. Сразу беру такси и еду. И застаю его, мерзавца.
