Через день утром позвонил то ли Сереня, то ли Вован.
— Узнал, дядя?
— Да узнал.
В трубке гогот, рычание, а может быть, и блевание.
— Бабки приготовил?
— У меня маленькое условие.
— Чего?
Накануне вечером я разговаривал по телефону с Герасимом Юрьевичем. Он собрал кое-какую информацию. В нашем районе действительно функционирует банда некоего Щуки. В ней человек тридцать — сборная солянка: несколько уголовников, афганцы, неоперившаяся московская шпана, студенты. Банда из созревающих: большого веса не набрала, но уже имеет некоторое влияние. Род занятий — девочки, наркота. Но без размаха. Вывод Герасима Юрьевича такой: ничего серьезного, надавить можно, но только осторожно.
— Повторяю, — сказал Герасим Юрьевич, — лучше всего отдать им полтора куска. Деньги не очень большие, зато вони не будет. И тебе, Иван, хороший урок: не якшайся с отребьем.
— Для тебя небольшие, а для меня целое состояние. Оленька вторые сутки домой не приходит. Я же волнуюсь.
После этого Герасим Юрьевич прекратил разговор, подтвердив, впрочем, что, как только я с бандюками договорюсь о встрече, он тут же примчится на подмогу.
— Условие такое, — повторил я Серене-Вовану. — Деньги получите в обмен на девушку. Вы мне девушку, я вам — бабки.
Подумав, Вован-Сереня строго спросил:
— Ты чего, дядя Вань, охренел совсем?
— Почему?
— При чем тут телка и при чем тут бабки? Как одно с другим-то соединилось?
Судя по глубокомысленности рассуждения, Вован-Сереня, вероятно, представлял студенческую категорию банды.
— Как хочешь, так и думай, — сказал я. — Но девушку предоставь. Могу за нее полтинник накинуть.
— Заторчал на ней, что ли?
— А что, нельзя?
— Почему нельзя? Все можно. В свободном мире живем. Только отстегивай. Но почему именно ее? У нас выбор большой. Есть получше. Армяночку хочешь, малолетку? Всего за полторы сотни. Пальчики оближешь, дядя!
— Нет, ее… И еще. Мне нужно потолковать со Щукой.
Короткое молчание.
— Про Щуку откуда знаешь? А-а, понятно. У Олюшки длинный язычок. Ничего, укоротим.
— Если укоротите, сделка расторгается.Голосом как будто с того света Сереня-Вован оповестил:
— Ты не прав, дядя Вань. Деньги вернешь при любом раскладе. Даже не рыпайся. Беду накличешь.
— У меня к Щуке деловое предложение.
— Пойми ты, дурья башка, — Вован-Сереня искренне пытался меня усовестить. — Если с каждым засранцем Леонид Григорьевич будут самолично встречаться, где ему время взять? Мы же не в бирюльки играем.
— У меня хорошее предложение, — заупрямился я. — Взаимовыгодное.
— Под крутяка закосил? Ну-ну. Не ошибись только. Хорошо, сообщу твою просьбу Леониду Григорьевичу. Жди у телефона, никуда не отходи.
Я ждал двадцать пять минут. За это время пересчитал свои сбережения, скопленные за три года тяжких трудов. Одна тысяча восемьсот шестьдесят баксов и три тысячи в отечественной валюте. Не густо, но у большинства и того нет. Даже близко к тому нет. Я уже решил, что справлюсь с проблемой сам. Без помощи полковника. Отдам деньги и выкуплю девушку… Когда-то ведь надо совершить в жизни хоть один благородный поступок.
Обойдемся на сей раз без крови. В конце концов, бандюки такие же люди, как и мы, порождение лукавого ума и Божьего предначертания. Разве их вина, что им на долю выпал исторический пересменок. Денег жалко, это да. Хотел не только аккумулятор, всю машину обновить. Перебьюсь. Главное, сыновья пока ни в чем не нуждаются, Лялькин фирмач их холит и нежит, так что руки у меня развязаны.
Перезвонил Вован-Сереня и сообщил, что Леонид Григорьевич согласен встретиться. Место встречи: бистро «Куколка» возле метро «Университет». Через два часа. Деньги иметь при себе. Все ясно?
— Девушку тоже туда привезете?
— Ты упертый, что ли?
— Самую малость. Мы же договорились.
— Ладно, будет тебе девушка… С Леонидом Григорьевичем не валяй дурака. Он туфты не любит. Мой тебе совет, как собутыльнику.
— Спасибо, Вовик.
— Я не Вовик. Но это неважно.
До метро от меня пехом десять минут, но приехал я туда на машине загодя, минут за двадцать. Устроился в прокуренной кафешке за угловым столиком. Помещение небольшое, слабо освещенное. Народу почти никого: за стойкой бара двое парней потягивали пиво, да одинокий алкаш средних лет дремал за одним из столов над рюмкой с чем-то зеленым. Оглядевшись, я понял, что тут самообслуживание. Подошел к стойке и попросил у бармена кружку пива и бутерброд с сыром. В десятку влетело.
Не успел осушить половину кружки, как рядом, не спрашивая разрешения, очутился молодой человек в распахнутой кожаной куртке, с красивой золотой цепью на могучей шее. Ничем не примечательный блондин лет двадцати пяти. Разве что в пустых, невыразительных глазах словно застыли две слезинки. Уродство не уродство, но неприятно.
— Вы, надо полагать, господин Щука?
Блондин поморщился:
— Кому Щука, кому Леонид Григорьевич. Бабки принес?
— Да.
— О чем хотел потолковать?
Слова он цедил снисходительно, свысока и по внешнему облику тянул, пожалуй, на аспиранта.
— Не вижу Ольгу, — сказал я.
Аспирант улыбнулся, и сразу стало ясно, почему его прозвали Щукой: передняя челюсть хищно выдвинулась вперед со всеми своими пломбами и с двумя золотыми коронками с левой стороны.
— Пацаны передали, ты забавный… Иван Алексеевич, кажется? Нагловато себя держишь. Может, надеешься на кого?
— Ни на кого не надеюсь. Но ведь был уговор: девушка против денег.
— Так ставишь вопрос? Ну-ка, сходи, принеси пивка.
— Сам сходишь.
Щука не обиделся, важно кивнул, показывая, что завязал узелок на память. В эту минуту в кафе вошли Вован с Сереней и с ними кто-то третий, такой же неотличимый ото всех московских бычар. Щука щелкнул пальцами над ухом, и то ли Вован, то ли Сереня опрометью бросился к стойке бара и моментально подал начальству кружку пива и тарелку с креветками. Со мной учтиво поздоровался:
— А-а, дядя Ваня! Живой еще?
Троица опустилась за столик неподалеку и задымила.
— Так какой у тебя разговор? — Щука отхлебнул пива, аккуратно подув на пену. Помнится, так делали бывалые питухи у ларьков в проклятые советские времена. Знакомый до отчаяния жест. — Или понтуешь? Или у тебя завязка есть?
Про завязку я не понял.
— Хочу выкупить Ольгу недельки на две. Сколько будет стоить?
— Вот за этим и звал?
— Не только, — я постарался напустить на себя загадочности. — Мне нужна пушка. Можешь достать?
— Чего?
— Пушка, пистолет. Не понимаешь?
— Тебе нужен пистолет?
— А что такого, — я многозначительно огляделся.
— Зачем, Иван Алексеевич? Зачем тебе пистолет?
— Наверное, это мое личное дело, верно?
Я видел, что аспирант Щука с трудом удерживается от смеха.
— Ты кем работал, до того как на тачку сел? — поинтересовался он, ловко расчленив креветку.
— В институте.
— По специальности кто?
— Какое это имеет значение?
Аспирант не ответил. Налущив несколько креветок, он начал метать в рот одну за другой, с хрустом разгрызал, проглатывал и каждую запивал добрым глотком пива. Зрелище впечатляющее. Насытясь, сунул в рот сигарету, пальцы отер прямо о скатерть. Уставил на меня умные глаза с застывшими белыми слезинками.
— Любопытно, как у вас, у совков, шарики крутятся. Вроде ничего, кроме помойного корыта, не видели, а тоже тянетесь к свету. Телку ему давай на две недели, пушку давай! Опомнись, Ваня. На хрена тебе? Олька тебя за сутки до усрачки отполирует, а потом застрелит из твоей же пушки. Не по плечу замахиваешься. Твой поезд, как вы раньше пели, давно на запасном пути. А ты, видишь, и не почуял.
— Позволь решить мне самому.
— Что ж, решай. Имеешь право. Но сперва гони должок.
— Приведи девушку, получишь деньги.
Он осердился по-настоящему: белые слезинки спрыгнули под веки, в глазах полыхнуло безумие. Но я выдержал его взгляд. Это всего лишь дрессированный пес, по недосмотру хозяина сорвавшийся с цепи. Его клыки и рычание меня мало беспокоили. Видали мы и пострашнее зверей. Включишь вечером телевизор, поглядишь на членов правительства — действительно мороз по коже.
— Не испытывай моего терпения, — тихо сказал аспирант. — Если хочешь в родной кроватке уснуть.
— Я ведь к тебе сам пришел. Неужто нельзя договориться по-доброму? Ты же культурный человек, Леонид Григорьевич.
— По-доброму? С тобой? — похоже, что-то в моих словах его озадачило. Я даже догадывался — что. Как если бы сорняк на грядке вдруг предложил человеку с лопатой заключить с ним мировую. Нелепо, но чего не бывает на свете. К этому же умозаключению, видно, пришел и Леонид Григорьевич.
— Две недели, — начал он, перебарывая себя, — вместе с накладными расходами — три тысячи баксов. Пушка — еще тысяча. Потянешь?
