Сестра сосчитала пульс и осталась довольна.
— Я впущу его, но только на несколько минут, и обещайте, что будете себя вести хорошо.
— Обещаю, — впервые улыбнувшись, отозвался он.
Феликс всю ночь не сомкнул глаз. Сестра Адония сказала правду: в шесть утра его почти насильно выпроводили из больницы. Донж поехал домой, принял ванну, побрился, переоделся и сразу возвратился. Он стоял в глубине коридора, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, раздраженный, что ему, словно постороннему, приходится ждать разрешения увидеть брата.
— Пойдемте. Пять минут — не больше! И не говорите ничего, что может его взволновать.
— Он спокоен?
— Не знаю. Это не такой больной, как все.
Братья не пожали друг другу руки. Им этого не требовалось.
— Как себя чувствуешь?
Вместо ответа легкое движение век: все в порядке. И, наконец, вопрос, которого ожидал Феликс:
— Ее взяли?
— Вчера вечером в Каштановую рощу приехал Фашо. Я боялся, что это будет тягостно. Но она держалась прекрасно.
Помощник прокурора Фашо был из числа их приятелей — почти каждую неделю они вместе играли в бридж.
— Больше всего нервничал сам Фашо. Даже заикался. Ты ведь его знаешь: неуклюж, вечно стесняется своих больших рук, не знает куда деть шляпу.
— А Жак?
— Его увели… Жанна с детьми осталась в Каштановой роще.
Феликс чего-то недоговаривал. Франсуа это почувствовал, но пожалел брата и притворился, что ничего не заметил. Что же от него скрыли? Почти ничего. Так, пустячок. Все действительно протекало вполне пристойно. Выезд прокуратуры на место происшествия был в общем формальностью. Фашо прибыл в собственной машине, с письмоводителем и судебно-медицинским экспертом. Следователь, недавно назначенный к ним в город, приехал на такси — у него не было автомобиля. У въезда в сад машины затормозили, чиновники посовещались и лишь потом вошли.
Чемодан Беби Донж стоял на ступеньках подъезда, а сама она, в шляпе, пальто и перчатках, двинулась навстречу прибывшим.
— Господин Фашо (обычно она называла его просто Фашо — они дружили), простите, что доставляю вам беспокойство. Сестра и мама — дома с детьми. Полагаю, самое лучшее для всех — уехать немедленно. Я ничего не отрицаю. Я пыталась отравить Франсуа мышьяком. Смотрите, я отсюда вижу пакетик, в котором был яд.
Она невозмутимо подошла к столу под зонтом и подняла с кирпичной крошки скатанный шариком клочок шелковистой бумаги, уже побуревший под лучами заходящего солнца.
— Думаю, допрос матери, сестры и слуг можно отложить до завтра.
Короткое совещание шепотом. Инспектор полиции решил проявить любезность.
— Я уже допросил госпожу Донж, — доложил он. — Начисто протокол перепишу для вас вечером.
— Вы на такси? — спросил у него Фашо. — Сможете посадить к себе госпожу Донж?
Видя остановившиеся у въезда в Каштановую рощу машины, соседи решили, что там коктейль, как бывало довольно часто.
Все было оговорено. Оставалось лишь сесть в машины. Никто в Орнэ не догадывался о драме, разыгравшейся в Каштановой роще.
— Марта! Возьмите мой чемодан.
Беби первой направилась к выезду, но тут примчался Жак. Волосы сбились у него на лоб. Всем в доме наказали ничего не говорить мальчику. Тетке поручили увести и его, и своих детей. Тем не менее он спросил, глядя на мать с почтительным удивлением:
— Тебя, правда, везут в тюрьму?
Он был скорее заинтригован, чем напуган. Мать улыбнулась, наклонилась и поцеловала сына.
— А мне можно будет тебя навещать?
— Конечно, Жак. Если будешь слушаться…
— Жак! Жак! Где ты? — надсаживалась встревоженная Жанна.
— Беги скорей к тете. Обещай мне больше не удить рыбу.
Теперь все. Беби села в такси, господа из прокуратуры попрощались с ней, приподняв шляпы, и заняли места в двух других машинах.
Феликс тоже приехал в такси, только чуть позже. Он был подавлен. Состояние Франсуа еще внушало опасения. Войдя в дом и увидев заплаканные лица тещи и жены, младший Донж неприветливо осведомился:
— Где она?
Дети ужинали. Жанна встала из-за стола и сказала спокойно, но властно:
— Пойдем в сад.
Она знала, что предвещают смятенный взгляд и подергивающиеся губы мужа.
— Послушай, Феликс, нам лучше сейчас об этом не говорить. Не представляю, что взбрело сестре на ум. Допускаю даже, что она внезапно помешалась. Беби всегда была не такая, как остальные. Тебе известно, как я привязана к Франсуа. Возвращайся к нему. Несколько дней переночуй дома, в городе. Мне, я думаю, разумней оставаться с детьми здесь.
Взгляд ее, устремленный на мужа, смягчился.
— Так будет лучше, верно?
Ей хотелось обнять мужа, но это было не ко времени.
— Ступай! Скажи Франсуа, что мы с Мартой присмотрим за Жаком. Спокойной ночи, Феликс.
Приблизительно через час г-жа д'Онневиль вызвала по телефону такси. Атмосфера в Каштановой роще, как она выразилась, гнетет ее. Она не может думать ни о чем, кроме отравления, и не заснет всю ночь.
— К тому же я не захватила с собой туалетные принадлежности.
Она уехала и, вернувшись к себе, в один из самых красивых домов города, где она занимала этаж из восьми комнат, объявила:
— Николь, завтра утром мы уезжаем в Ниццу.
— Хорошо, мадам.
Николь была сущей язвой, и обе женщины ссорились, как девчонки-однолетки, хотя молоденькой горничной едва-едва минуло девятнадцать.
— Мадам не забыла, что ее белое шерстяное пальто еще в чистке?
— Получишь завтра рано утром.
— А если не готово?
— Заберешь невычищенным. Помоги мне собрать вещи.
Таким образом, воскресный день закончился для г-жи д'Онневиль грандиозной укладкой платьев и белья.
— Мадам не боится, что в это время года в Ницце слишком жарко?
— А ты не боишься расстаться с подручным мясника? Как бы то ни было, а в Ниццу ты, голубушка, поедешь.
На следующее утро она дала телеграмму г-же Бертола, владелице пансиона на Английской набережной, где ежегодно жила несколько недель.
Феликс, у которого нервы были натянуты до предела особенно после бессонной ночи, мерил Шагами маленькую палату, рассуждая вслух:
— Я все думаю, почему она это сделала? Никак не пойму. Разве что…
Франсуа по-прежнему невозмутимо смотрел на него — так же, как недавно смотрел на сестру Адонию.
— Разве что… Ты знаешь, о чем я говорю. Если она узнала, что Люлю Жалибер…
Феликс покраснел. У братьев было все общее. Они вместе работали. Вместе наладили дело, которое в городе называли «Делом Донжей». Одновременно вступили в брак, женившись на родных сестрах. Вместе, наконец, на общие средства перестроили Каштановую рощу, где оба семейства поочередно отдыхали в летние месяцы. Но должна была произойти катастрофа, чтобы Феликс осмелился упомянуть в известной связи имя Люлю Жалибер, любовницы Франсуа, о чем известно было почти всему городу.
— Беби не ревновала к Люлю Жалибер, — без малейшего волнения тихо ответил Франсуа.
Феликс вздрогнул. Более резко, чем хотел, повернулся к брату. Голос Франсуа поразил его своим спокойствием, своей холодностью.
— Она знала?
— Давно.
— Ты ей сказал?
Гримаса исказила лицо Франсуа. Огненная стрела боли снова пронзила его, предвещая кровотечение.
— Это слишком сложно, — все же выдавил он, — Извини. Позови, пожалуйста, сестру.
— Мне можно остаться?
Сил у Франсуа хватило лишь на то, чтобы покачать головой. Передышка оказалась краткой: опять начались муки и медицинские процедуры. Сестру сменил врач. После укола наступило относительное успокоение.
Доктору Леверу нужно было кое-что сказать Франсуа, но он не знал, как взяться за дело.
— Воспользуюсь минутой, пока у вас нет болей, и коснусь одного деликатного вопроса, хотя предпочел бы не делать этого. Утром меня посетил коллега Жалибер. Он в курсе… несчастного случая с вами. Отдает себя в полное ваше распоряжение. Предложил, если потребуется, ассистировать мне. И наконец, в случае, если вы пожелали бы перейти в частную клинику…
— Благодарю вас.
Больше ни звука. Франсуа, разумеется, все слышал. Понял смысл сказанного. Но это его не интересовало: сейчас он был далек от всего.
Однако Донж оставался рассудительным человеком, каким его единодушно признавали все без исключения. Кое-кто даже считал, что он чересчур трезв, лишен воображения и чувствительности.
За несколько лет отцовский кожевенный заводик, расположенный на краю города, у реки, берега которой с их травянистыми склонами были излюбленным местом рыболовов, стал в руках Франсуа всего лишь одним из десятка разбросанных по всему департаменту предприятий с сотнями рабочих и работниц. Он занялся самыми разными с виду делами, и связь между ними знали, пожалуй, только он да Феликс: кожевенный завод вынудил его скупать шкуры в деревнях, это, в свою очередь, побудило заинтересоваться животноводством, использовать казеин, до сих пор считавшийся отходом производства, и построить фабрику пластмассовых изделий. Все были крайне удивлены, когда он приступил к изготовлению кубков, салатных ложек, наперстков и даже пудрениц.
