В это воскресенье я не был в Тийи: воспользовавшись тем, что дети у бабушки, мы с женой приняли приглашение наших друзей провести уик-энд у них на даче, которая расположена на окраине леса Рамбуйе. День был жаркий, парило, несколько раз собиралась гроза, и под вечер даже покапало.
Точно не помню, но, должно быть, в понедельник утром я дома просмотрел газету, и если не заметил сообщения о Дандюране, то лишь потому, что в рубрике происшествий оно занимало не больше трех-четырех строчек.
Шел уже одиннадцатый час, я принимал пациентку у себя в кабинете, и тут позвонила Люлю.
— Шарль, это вы?
Я не сразу узнал ее голос, хотя он мне хорошо знаком. Люлю, не дожидаясь ответа, сообщила:
— Боб погиб.
Теперь я уже знал, кто говорит. Но известие было настолько неожиданным, так ошеломило меня, что я нахмурил брови и спросил, словно стараясь выиграть время:
— Люлю, вы?
Но сразу же взял себя в руки:
— Когда это случилось?
— Вчера утром, в Тийи. Они говорят, это несчастный случай.
— Где он?
— Здесь.
Я глянул на пациентку, которую выслушивал, когда зазвонил телефон: она прикрывала полотенцем обнаженную грудь.
— Я приеду, как только смогу отлучиться.
— Я не поэтому вам звоню. Просто подумала, что вы, может быть, не заглянете в газету.
Не могу даже сказать, что меня смутило. У женщины, у которой скоропостижно умер муж, особенно если ничто не предвещало его конца, голос, естественно, может измениться. У Люлю он был обыкновенно звучный и в то же время грубоватый; интонация всегда веселая, смешливая. Короче, голос заурядный, но в нем столько жизни, что хорошее настроение Люлю всегда заразительно.
А тут я услышал бесцветный, равнодушный голос, без какого-либо оттенка чувства, словно Люлю выполняла обязанность или неприятную работу: сообщит новость и тут же кладет трубку, не оставляя собеседнику времени подыскать слова соболезнования.
Позже я понял, что она чуть не все утро обзванивала знакомых, монотонно повторяя:
— Боб погиб.
Она констатировала факт, не больше, и, казалось, мертвое тело, лежащее в нескольких метрах рядом, не до конца убеждает ее в реальности этого факта.
Мы с женой и двумя нашими мальчиками часто бывали в Тийи. Даже когда дети были еще совсем маленькими, мы и то наезжали туда, хотя и нерегулярно, так что мне нетрудно реконструировать субботний вечер и утро воскресенья.
Мне знакома любая бухточка бьефа, как называют завсегдатаи участок Сены между шлюзами Ситангет и Родниковым, находящимся в шести километрах выше по течению. На берегу нет ни городка, ни большой деревни; гостиница «Приятное воскресенье», которую держат супруги Фраден, — единственное, пожалуй, людное место.
Дандюраны приехали в субботу, как обычно, в половине восьмого: Люлю никогда не соглашается закрыть лавку раньше шести. В будни она иногда открыта до восьми, и клиентам это известно; я нередко был свидетелем, как Люлю во время обеда вставала из-за стола, услышав звонок в дверь.
— Маленькая Бови пришла за шляпкой, — объясняла она.
Люлю произносила это так, словно явилась ее лучшая подруга, и не раз бывало, что она приглашала клиенток в заднюю комнату выпить с нами чашечку кофе или полакомиться десертом.
При запирании дверей присутствовала мадемуазель Берта, старшая мастерица. Она все время толчется у Дандюранов и, когда мы у них обедали, всегда сидела за столом; к ней относятся как к члену семьи. Лет ей сорок пять — пятьдесят, скорее, ближе к пятидесяти, чем к сорока пяти. Она тощая, чернявая, с длинным острым носом, большая мерзлячка: зимой и летом носит шерстяное белье, отчего пахнет от нее как-то по-особенному.
Думаю, что в глубине души она считает себя кем-то вроде домашнего ангела-хранителя. Одного Боба или Люлю также?
Несколько дней спустя, отвечая на мои вопросы, она пробурчала:
— Не скажу, что заметила что-нибудь особенное. Вторую половину дня мсье Боб провел вне дома. Предполагаю, что он пошел играть в белот в кафе «У Жюстена».
Это маленькое кафе, где собираются завсегдатаи, на углу площади Константен-Пекёр, в двух шагах от лавки Люлю; Боб обычно играл там в карты с соседями по кварталу.
— В котором часу он вернулся?
— Около половины шестого. Хозяйка была в комнате, собирала чемодан.
Обе женщины на «ты», но когда мадемуазель Берта говорит о Люлю даже с близкими людьми, то называет ее хозяйкой.
— Он выглядел озабоченным?
— Он насвистывал.
Боб всегда насвистывал — и дома, и прогуливаясь по улицам.
— Произошло что-нибудь?
— Ничего. Хозяйка переодела платье и спросила его, не наденет ли он свежую рубашку. А он сказал, что в Тийи все равно ее сменит.
Приятели Дандюранов знают их дом не хуже своего собственного. За лавкой находится большая комната, именуемая ателье, она же служит столовой и гостиной. Днем в ней, в зависимости от сезона, работает от трех до пяти мастериц; там стоят три длинных стола, заваленных шляпками, кусками ткани, лентами, искусственными цветами. Когда наступает время обеда, часть одного стола освобождают и застилают клетчатой скатертью. Полутемная кухня располагается по одну сторону комнаты, спальня — по другую, и я не помню, чтобы когда-нибудь видел дверь в нее закрытой.
В субботу во вторую половину дня работает только мадемуазель Берта. Остальных мастериц отпускают. День был жаркий, и держу пари, что Люлю ходила в одной комбинации: она полная, плохо переносит жару, и вечно под мышками у нее на платьях круги от пота. Впрочем, слово «полная» может создать неверное представление. Люлю при ее крохотном росте кажется куда толще, чем на самом деле. Точнее было бы сказать, что она пухленькая, и я слышал, как друзья сравнивали ее с куклой. В ней и вправду есть что-то кукольное. Однажды — мы были знакомы всего месяца полтора — Боб спросил меня: «Вам не кажется, что у моей жены съедобный вид?»
Как всегда, нельзя было понять, шутит он или говорит серьезно.
— Что он делал между половиной шестого и шестью?
— Ничего такого, на что я обратила бы внимание. Перед уходом, как обычно, дразнил меня — чтобы не выйти из формы. Помнится, налил себе стаканчик белого и спросил, не составлю ли я ему компанию.
Это была обычная шутка Боба. Мадемуазель Берта не пьет, не выносит даже запаха вина, и Боб, наливая себе, всякий раз предлагал стаканчик и ей. Она на него не сердилась. Если бы хоть день прошел без поддразниваний, мадемуазель Берта сочла бы, что ей чего-то не хватает.
— Вы же знаете, какой он был: бродил все время из комнаты в комнату и нигде надолго не присаживался. «Машину вывел?» — спросила хозяйка. Он ответил, что вывел; в этот момент он был занят: прилаживал какую-то деревянную рыбку к проволоке.
— Вы не знаете, он в тот день купил ее?
— Откуда мне знать.
— Раньше вы видели эту рыбку в доме?
Она не могла ответить. Люлю, когда я задал ей такой же вопрос, — тоже. Как ни странно, мне это представляется важным.
Насколько мне известно, вот уже пятнадцать лет, а пожалуй, и чуть больше, еще с довоенных времен, Дандюраны более или менее регулярно отдыхали в «Приятном воскресенье» в Тийи, а до этого выезжали на Марну, в окрестности Ножана.
Эти два места посещают совершенно разные люди. В Ножан, находящийся недалеко от Парижа, приезжают в основном парочки; день они проводят на реке, а потом до поздней ночи танцуют в людных, шумных кабачках, которых там великое множество.
В Тийи такой публики почти не встретишь. Большинство здешних постояльцев — супружеские пары; они привозят с собой детей. Жены сидят и вяжут на берегу под ясенями, мужья рыбачат.
Сперва в «Приятное воскресенье» приезжали одни рыболовы, они либо брали лодки напрокат у Леона Фрадена, либо оставляли свои под его присмотром. Но когда на Сене появились байдарки, молодые пары открыли для себя бьеф, и вскоре тут стало плавать несколько парусных лодок.
До позапрошлого воскресенья, 27 июня, Дандюраны принадлежали к группе так называемых байдарочников, а это значит, что воскресные дни они проводили в своей лодке из лакированного красного дерева, спускаясь по течению. Это времяпрепровождение как нельзя больше соответствовало характеру Боба, который кстати и некстати повторял остроту Альфонса Алле[1]: «Человек не создан для работы. И вот доказательство: от работы он устает».
Постояльцы «Приятного воскресенья» делятся на тех, кто, встав ни свет ни заря, отправляется на рыбалку и в предрассветных сумерках с ненавистью копается в моторе, который никак не желает заводиться, и на тех, кто не представляет, как можно вылезти из комнаты раньше десяти утра и вместо завтрака ограничиться стаканчиком белого сухого.
