немецкие офицеры… Все обреченные упали в яму, но не все сразу были убиты. В яме раненых пристреливали из наганов немецкие офицеры. Я тоже подошла к яме и пристрелила из нагана двоих или троих. Почему я это сделала — не могу объяснить. Я не старалась выслужиться перед немцами, и злости у меня на обреченных не было. Раненые, которых я и другие пристреливали, о пощаде не просили. Они просили лишь побыстрее добить их, чтобы не мучиться…
…Я помню эпизод расстрела весной 1943 года 30 человек, среди которых были четыре молодые женщины. Женщины были арестованы за связь с партизанами. Их фамилий не знала. Мне было лишь известно, что они проживали где-то недалеко от Локтя. Мужчин к месту расстрела доставили пешком, а женщин на подводе, потому что они не могли идти, так как были сильно избиты, кричали. Я шла сзади повозки, но не принимала участие в их конвоировании, шла просто так. Пулемет уже увезли на подводе к месту расстрела раньше. Потом из тюрьмы вывели еще группу женщин для устрашения, а после расстрела обреченных, этих женщин снова загнали в тюрьму. По команде начальника конвоя я расстреляла эту группу обреченных, в том числе женщин, из пулемета. Расстреляла всех. Я запомнила, что перед расстрелом одна кричала: „Прощай, сестра, больше не увидимся!“. Она кричала своей двоюродной сестре, которая тоже находилась в локотской тюрьме в заключении, и ее вывели смотреть этот расстрел…
…Садясь за пулемет, я всегда поправляла волосы, так как у меня была короткая стрижка, волосы падали на глаза, и я откидывала их…».
Прозвучало на суде и такое признание: «…После первого расстрела я чувствовала себя очень плохо, а потом привыкла или не привыкла, а просто смирилась. Заставляли, и я делала.
…После расстрелов настроение было паршивым. Было очень тяжело, так как я переживала, но, тем не менее, соглашалась в следующий раз расстреливать заключенных. В свободное от расстрелов время я подрабатывала у немцев — стирала им белье. Они собирались уезжать, и я ждала, когда же они уедут, потому что хотела вместе с ними, так как мне все надоело».
Антонина говорила: «Я не думала тогда о том, что мне придется отвечать перед законом. Если бы у меня был такой разум, как сейчас, я бы так не поступила». «Я не думала о том, чтобы перейти к партизанам, так как замарала свои руки кровью советских людей, и боялась, что партизаны накажут меня». «Я не могу объяснить, почему я согласилась расстреливать даже женщин, ведь я сама женщина. Никаких причин ненавидеть советских людей у меня не было». «Я не забывала никогда о том, что я расстреливала советских людей. Просто иногда забывалась среди семейных забот».
На вопросы обвинения она отвечала довольно искренне: «Я не могу пояснить, как я относилась к расстреливаемым мною советским людям. Иногда сочувствовала им, но ничем не могла помочь, так как своя жизнь была дороже… Да, мне известно, что жители поселка Локоть меня звали Тоней-пулеметчицей».
Главным потерпевшим по делу выступал Александр Поляков:
«Я опознаю подсудимую Гинзбург по ее носу, остальные черты ее лица не помню. С подсудимой Гинзбург произошла встреча примерно летом в 1942-м. Я находился тогда в камере локотской тюрьмы (просидел там с 1941 года по 1943-й). Кроме меня в камере было человек 60–70. Я лежал на полу прямо около входа, когда днем отворилась дверь и вошли двое полицейских и подсудимая Гинзбург. Она была одета в форму советского военнослужащего. На ней были берет, гимнастерка, юбка, кирзовые сапоги, на ремне оружие. До заключенных нашей камеры доходили слухи, что Тоня расстреливает советских людей, узников локотской тюрьмы. Все так и говорили, что есть тут одна сволочь — Тоня-пулеметчица. Все заключенные ее боялись.
Двое полицейских затащили за руки в камеру человека в военной одежде. Он был сильно избит. Полицейские бросили этого мужчину на пол. И тут Гинзбург сказала, увидев меня: „Ах, какой симпатичный юноша!“, и вытащила из кобуры или пистолет, или наган, ударила меня оружием по голове в затылок. Я упал, и она ударила меня ногой по телу. Я потерял сознание. Сокамерники отпоили после меня водой. После этого случая у меня болела голова, появилась глухота. Больше подсудимую Гинзбург я не встречал и не видел…На предварительном следствии мне предъявляли для опознания Гинзбург. Я ее сначала не узнал, так как тогда она была худенькой. Но я опознал ее по носу. Опознаю я подсудимую Гинзбург и в суде в лицо.
Я помню, что ранее у нее была фамилия Макарова, о себе говорила, что она москвичка, хвасталась этим, говорила, что служила в Советской армии. Я помню, что она курила. У нее была верхняя губа тонкой, а нижняя толстой. Мне было известно, что Тоня-пулеметчица была жестокой, заходила в камеры, избивала заключенных ногами и пистолетом. Я слышал, как она говорила: „Вас, коммунистов, надо всех расстреливать и вешать!“».
Анастасия Гинзбург, слушая Полякова, не скрывала скепсиса. Ее ответ был впервые немного эмоциональным: «Я в камеру военнопленного не втаскивала и не избивала такового. Потерпевшего Полякова я тоже не била. Не знаю, почему он на меня показывает об этом. Все, что было сделано мною, я признала. То, чего не совершала, я не признаю. Я не принимала участие в истязании заключенных, и, в частности, потерпевшего Полякова. Мне нет смысла не признавать этого, так как я признала себя виновной в более страшном и тяжком преступлении.
Я действительно курила в то время, курю и в настоящий момент. Самогонку я никогда не пила».
На суде выступали несколько свидетельниц. Одна из них нянчила детей у некой Тони Ефимцевой: «К ней после расстрелов часто прибегала Тоня-пулеметчица. Она подолгу стояла у окна и курила. На ремне висела кобура. Волосы у Тони были зачесаны назад, коротко стриженные, светлые. Она у нас ничего не ела, но раза два ночевала.
Я опознаю подсудимую Гинзбург — это та самая Тоня-пулеметчица, которая приходила в квартиру Ефимцевой. Тогда она была худенькой, гораздо моложе, но я все равно узнала ее. Однажды, где-то в октябре 1942 года, я видела из окна квартиры Ефимцевой, которое выходило на локотское кладбище, как провели группу заключенных человек 10–12, раздетых, босых, со связанными руками. Их поставили около ямы, и я видела, как Гинзбург присела около пулемета и расстреляла их».
Свидетелями по делу были не только мирные жители Локтя и несколько человек, чудом уцелевших после расстрела, но и бывшие полицаи.
Их охраняли с особой тщательностью: для
