— Так вот, полковник, кривой гвоздь в доску не забьешь. Не знаю, говорил тебе Мустафа или нет, но я был против того, чтобы тебя использовать. Я ведь знаю, чего ты собираешься учудить. У таких, как ты, всегда оса в жопе. Но он хочет убедиться, пусть убеждается. Я не против. Больше скажу. Ты парень неплохой. Попал бы раньше ко мне, я бы из тебя, как папа Карло, вытесал хорошенькую Буратину. Но теперь уже поздно. Слишком много ты о себе возомнил в предыдущие годы. Слишком легко тебе все давалось. А так-то почему бы и нет? Убивец ты классный, не спорю.
— Как вы образно выражаетесь, — с почтением отозвался Гурко. — На ваши сомнения одно отвечу. Даже тому, у кого оса в жопе, жить-то охота. Верно? Донат Сергеевич по великодушию своему шанс мне предоставил, и я его использую. Ведь есть этот шанс, есть?
— Почти неприметный, но есть, — согласился Хохряков. — Про Малахова хочешь чего-нибудь узнать?
— В общем-то неплохо бы.
Тут немного лукавил Гурко. Про Кира Малахова, вязьменского крутяка, он был наслышан и прежде. По оперативным разработкам тот котировался высоко, чуть ли не на уровне рыжего Толяна, и сравнение это было не случайным. Среди московского паханата, оставшегося на обочине легальной власти, Малахов был, пожалуй, главный, а возможно, и единственный натуральный интеллигент. Его личность никак не укладывалась в портрет обыкновенного живоглота, сколотившего дурной капиталец на слезах голосящих российских придурков. Начать с того, что у Малахова было два законченных высших образования — юридическое и медицинское — и четыре года назад он прошел полноценную полугодичную стажировку — то ли в Америке, то ли в Израиле. Вернулся с промытыми, чистыми, как у младенца, мозгами, но непомерно раздутый от аристократического чванства. Многое в жизни досталось ему по наследству от родителей: отец — крупный партийный философ-теоретик, декан Академии общественных наук, а впоследствии ближайший соратник Горбачева, один из разработчиков гениальной модели «ускорения» и «нового мышления», мать — профсоюзная деятельница российского масштаба, известная в партийных кругах под кличкой Маня Перламутровая, — да, он многим был им обязан, но кое-чего добился и сам. Не родители, а счастливый случай свел Кира Малахова в конце восьмидесятых годов с неким молодым человеком, веселым и предупредительным, с которым они сошлись близко, как сходятся только в молодости, и полюбили друг друга. Это сейчас имя великого реформатора гремит по всему миру, наводя ужас на быдло и внушая надежду всем жаждущим разбогатеть, а на ту пору это был всего лишь начинающий торгаш, занимающийся цветочным бизнесом и мечтающий о том, как срубить лишний стольник с зазевавшегося клиента. Но ветер вольного рынка уже поддувал в паруса золотой молодежи. Новый знакомец ввел Кира Малахова в тесный кружок своих корешей, таких же бесшабашных и сосредоточенных, как он сам, большей частью связанных кровными узами с партийной элитой. Много среди них было прожигателей жизни, но были и такие, кто от скуки занимался экономикой и политикой. Из них в скором будущем, когда протрубили трубы Архангела, и составилось интеллектуальное ядро, штаб по генеральному переустройству дремучего болота под название Россия. Как-то все разом, точно по мановению волшебной палочки, они выскочили на поверхность общественной жизни и заняли все посты в правительстве и вокруг. То есть сказать «все посты» было бы, наверное, преувеличением, но все же достаточно для того, чтобы осуществить свои фантастические проекты. Для больной, изнемогшей под игом коммунизма страны это было почти чудом, сравнимым разве что с явлением Ноева ковчега на волнах всемирного потопа. Главное, что все они, эти золотые мальчики, выросшие на очень хорошей, Доброкачественной пище, были настолько целеустремленные и даже отчасти безрассудные в своем провидческом идиотизме, что если между ними и возникали споры, то только о том, за какой срок — триста, четыреста, пятьсот дней — удастся окончательно переломить хребет все еще ползающей и скалящей зубы советской гадине. Для великого дела им понадобилось около трех лет. Это были истинные победители, и Кир Малахов волею судьбы оказался одним из них.
Но, увы, ненадолго. С ним случился один из непредсказуемых психологических конфузов, возможных только в русском человеке. На самом головокружительном витке карьеры (уже после зомбирования) что-то вдруг сломалось в его хрупкой душе, и вид дармовых миллионов и всеобщего рыночного счастья показался ему пресным и даже вызывал отрыжку, как после принятия чрезмерной дозы бренди натощак. Трудно назвать все причины странного душевного слома, но одна была на виду и зафиксирована в анналах спецслужбы. Болевой шок, совпавший с чрезмерно сильным эмоциональным потрясением.
Ослепительный октябрь 93-го года. Четвертый день. Каменный мост — будто перекинутый из одной эпохи в другую. Толпа нарядно одетых горожан — молодые буржуа, проститутки, творческие интеллигенты — все смешались, породнились, никаких сословных различий. Опьянев от счастья, в едином возвышенном порыве рев сотен глоток: «Шайбу! Шайбу! Шайбу!» Раскатистым эхом ответно ухали танки. На проседи парламентского здания проступили черные отеки, лопались окна, плескались вместе с копотью мозги двуногих обезьян, возомнивших себя законодателями. Червяками извивались по набережной пенсионеры-недобитки, пытаясь зарыться в асфальт, — чарующий, незабываемый денек! Трансляция по всему миру. Американское телевидение, смакующее каждый удачный выстрел. Миллионы сочувственных глаз, прильнувших к телевизорам. Убиение монстра в его собственном логове. Слезы победы и восторга. Никогда прежде Кир Малахов, случайно оказавшийся на мосту, не испытывал столь ярких чувств. Все люди казались ему братьями. У самой вонючей проститутки он рад был руку поцеловать. Готов был броситься на шею занюханному наркоману. Встретился ему старый поэт-бард, с мокрыми от умиления штанами, — не глядя отстегнул ему в подарок пару штук зелеными. Поэт натужно затрясся и разбил гитару о парапет. «Навсегда! — вопил. — Навсегда!» Пили что попало, бутылки заходили по рукам, их сгружали ящиками с зеленого грузовика. То тут, то там мелькали просветленные лики знаменитых правозащитников. В стороне двое добродушных кавказцев бесплатно насиловали известную тысячедолларовую манекенщицу, мисс Мытищи, добавляя в общий праздник капельку солнечного Востока. Эйфория всепрощения и духовного слияния. Прав поэт, кто это видел, кого судьба наградила святыми минутами, не забудет никогда.
Каким-то образом, не чуя под собой ног, Кир Малахов добрался до площади Восстания, где наткнулся на группу вооруженных людей, которые сперва по инерции тоже показались ему родными.
Он кинулся обниматься и дарить деньги, но неожиданно нарвался на мощный удар дубинкой по черепку.
— За что? — удивился Малахов.
— Это кордон, скотина, — бодро ответил ему сержант в черном берете. — Протри зенки.
После второго удара он решил, что танк на набережной, ошибясь прицелом, угодил снарядом ему в затылок. Очнулся в каком-то подъезде, где весело управлялись пьяные омоновцы. С воли им вкидывали какого-нибудь истерзанного человечка, омоновцы добивали его сапожищами и складывали у стены. Набрались уже два яруса стонущих, изрыгающих проклятия и жалобы полураздетых тел. В этой куче трудно было понять, кто стар, кто молод, кто мужчина, кто женщина, но Кир Малахов с ужасом обнаружил, что на него свалили трупик обнаженной девушки, и в глаза ему просочилась кровавая жижа. Он истошно завизжал и надолго впал в забытье.
…Впоследствии известный психиатр определил, что именно внезапный переход из блаженного созерцательного состояния в первобытный морок произвел в рассудке Малахова роковое повреждение. Выйдя их кремлевской лечебницы, он на месяц смотался в Европу, чтобы подлечить нервы, и вернулся совсем другим человеком. Метаморфоза выказалась нелепо. Он порвал дружбу с прежними побратимами, золотыми мальчиками, и почти целый год скрывался неизвестно где. А потом, обескуражив всех, кто любил его за острый ум и деликатность чувств, объявился во главе немногочисленной Вязьменской группировки, то есть опустился на низовой, оперативный уровень жизнедеятельности. Все попытки братанов вытянуть его обратно наверх, пристроить хотя бы в какую-нибудь депутатскую комиссию оказались тщетными. В органах имелся записанный на пленку разговор между Киром Малаховым и неукротимым рыжим приватизатором, в котором Гурко обратил внимание на примечательный диалог.
«Т.Ч.: Сколько же ты, жопа с ручкой, собираешься болтаться среди этого отребья?
Кир Малахов: Сколько потребуется.
Т.Ч.: Объясни же, наконец, почему, почему?
Кир Малахов: Кому-то надо, Толя, делать черновую работу. Иначе, сам знаешь, они вернутся.
Т.Ч.: Кто вернется-то, кто?!
